1000 не одна ложь

— Ты думаешь, мы справимся с таким отрядом? Нас вполовину меньше.

— Делайте, как я сказал, и все получится.

— Я мог бы попросить Кадира и…

— Отца не вмешивай. Сами справимся. Люди тебе доверяют?

— Да. Они уже привыкли, что я заменил Рифата. Он упал в их глазах, когда женился на твоей… на… на… — он так и не сказал на ком, а его собеседник не переспрашивал, — и мы понесли такие потери за все это время.

— Сколько вас?

— Три десятка, не больше.

— Этого вполне достаточно. Вы должны будете занять те позиции, которые я сказал. Ты хорошо знаешь Долину, что делать при внезапной атаке — тоже знаешь. Я отыграю свою партию, а ты отыграй свою. Вам надо будет их окружить, не дать вырваться с Мертвых островов. Природа сделает все за нас.

— Я слышал, ты привез ЕЕ… она с тобой?

Глаза того, что в капюшоне, сверкнули недобрым блеском.

— Тебя это волнует? Она — моя рабыня, и свободы ей никто не давал. Лишние вопросы держи при себе.

— А с ним? Что ты сделаешь с Рифатом?

— Я еще не решил, за ним хорошо присматривают? — глаза из-под капюшона снова сверкнули, и Шамаль слегка поежился. В сумраке ночи казалось, что они фосфорятся.

— Все, как ты велел. Никто не знает, где он. Его стерегут и глаз не спускают. Но люди… ты сам понимаешь. Тебя столько времени не было. Они уже привыкли…

— К чему? Привыкли считать своим предводителем самозванца и предателя? Забыли кто я? Забыли клятву верности?

Он двинулся на Шамаля, и тот отступил на шаг назад, сильнее сжимая рукоять кинжала.

— Нет, Аднан, брат, не забыли. Просто многие из нас считают тебя мертвым. Как бы потом люди не взбунтовались.

— Не взбунтуются. И ты помнишь уговор — обо мне молчать до последнего. Я сам себя воскрешу. Среди вас есть предатель, и мне пока неизвестно, кто он, так же, как и тебе.

— Кос ом ом оммак. Я до сих пор не верю, что вижу тебя наяву. Не верю, что ты жив.

— Такие, как я, быстро не сдыхают, — хищно оскалился и сверкнул в темноте белыми зубами, а Шамаль вздрогнул, будто самого дьявола увидал.

— Уничтожим Асада, я принесу его голову отцу, и все закончится. Долина смерти будет целиком наша. Кто еще верен будет только мне из наших?

— Все. Все фанатично тебе преданы. Все готовы принять смерть с твоим именем на губах. Ты для них герой и святой мученик.

— Все. Давай. Времени мало. Иди к своим. Больше встреч не будет. Теперь только ждать и выполнять мои приказы.

Аднан резко схватил Шамаля за шкирку и дернул к себе:

— Если ослушаешься меня, хоть что-то сделаешь не так — я тебя лично убью. Шкуру с тебя спущу, квадратиками нарежу и сошью походную сумку. Не думай, что я ничего не узнаю. Ты ведь не забыл, как опасно стать моим врагом?

— В отличие твоего лживого друга, которого ты считал братом, я тебя никогда не предавал, Аднан.

— Я предупредил. Если мне хоть что-то не понравится, я нападу на вас, и это твой отряд сдохнет в песках. Выбирай — ошеломительную победу, которая принесет тебе славу и расположение моего отца, или позорную смерть.

— Я присягнул тебе в верности много лет назад, разве за эти годы я не доказал свою преданность?

Пальцы Аднана разжались, и он надвинул капюшон ниже на лицо.

— Последнее время многое изменилось. Не подведи меня, брат.

*1 Хамсин — сухой, изнуряюще жаркий ветер, перевод с арабского, египетский диалект (прим. автора)





ГЛАВА 14




Если рассматривать ненависть через призму цвета, то она всегда казалась Аднану черной, как сама тьма, но, оказывается, она умела переливаться самыми разными оттенками черного, красного и серого. Раньше он убивал врагов и не задумывался о том, какого цвета его ярость и презрение. Он даже не был уверен, что умеет ненавидеть. Они просто стояли по другую сторону баррикад, и он без сожалений уничтожал тех, кто угрожал его народу и семье. Иногда даже испытывая к врагу истинное уважение. После смерти последнего было достаточно просто отвлечься и забыть. Свое удовлетворение он уже получил. Ничего более естественного, чем банальная и простая сиюминутная ненависть, на войне он и представить не мог.

Только с Настей не получалось отвлечься, забыть хотя бы на секунду. Его ненависть к ней перетекала из одного цвета в другой, отравляя и ослепляя то кроваво-красным, то мертвенно-серым, а иногда непроглядно-черным так, чтоб мороз по коже пробрал от ее концентрата в крови. И никакого избавления от этой ненависти не было. Она отравляла и его самого. Вначале думал, если возьмет ее, то голод по телу проклятой ведьмы притупится, а он ощутит вкус долгожданной свободы. Но этого не происходило. Становилось хуже. Становилось невыносимо и отвратительно хуже. Трахал эту дрянь остервенело, жестоко и не мог остановиться, понимая, что не утоляет голод, а наоборот — жажда становится еще невыносимей, потому что спустя годы он так и не испытал ни с кем десятой доли тех эмоций, которые испытывал с ней. Когда каждый стон раздирал грудную клетку, превращая секс в изощренную нескончаемую пытку наслаждением. Острую и яркую, как ослепительный едкий кайф от наркотика. Где недостаточно утолить боль от ломки одной дозой, где каждая порция приносит еще большую зависимость.


Потом брал после нее других и не ощущал и десятой доли этой нирваны, не ощущал ровным счетом ничего. И плевать, что у Фатимы грудь сочнее и больше, а зад округлый и манящий. У него не стоял ни на эту грудь, ни на это тело. Его вторая жена исступленно сосала его член и терлась о него грудями, чтобы заставить плоть встать, а потом так же бешено скакала сверху, а он руки за голову закинул и смотрел на нее, не чувствуя ничего, кроме стимуляции члена, а потом вялого оргазма, который не принес ни черта, кроме гадливого освобождения. Сбросил женщину с себя и, вытерев семя, натянул штаны, чтобы пойти на воздух к своим друзьям.

А с русской все по-другому. С ней даже взгляд глаза в глаза уже секс. С ней каждое прикосновение — тысячу вольт по венам, а оргазм опустошает не только тело, но и душу. Хорошо с ней. До боли. До смерти хорошо. И от этого хочется волком выть, проклиная свою слабость. Давно надо было ее казнить. По их законам так едва ли не сразу, когда нашел. Вывезти в пустыню и забить сучку насмерть. Едва привез в деревню, Асад осклабился:

— Не знал, что ибн Кадиры шармутам своим измены прощают.

— А я не спрашивал, что ты знаешь. Это моя вещь, и я вернул ее обратно.

— После другого? Не брезгуешь?

— Твоя сестра тоже не девственницей мне досталась. Я уже ничем не брезгую.

— Отдай шармуту мне. Я щедро за нее заплачу. Так щедро, как тебе и не снилось.

— Запомни, Асад, у меня нет бывших женщин, бывших вещей, бывших животных и даже бывших друзей. Все, что изначально принадлежало мне — моим и умрет, или будет сожжено в пепел. Все, что я назвал своим, таковым и останется до самого мгновения, пока не превратится в тлен. И кто посмеет тронуть мое — этим тленом станет сам. Аллахом клянусь.

Асад криво усмехнулся.

— Чертов фанатик. Да ладно, подавись своей потаскушкой. Знал бы, что ты так западешь на сучку, я бы сам продал ее тебе еще тогда.

— Зачем продавать, если я отобрал сам?

Их взгляды скрестились и… несколько секунд в воздухе летали искры. Первым отступил Асад.

— Плевать. Ссориться из-за шармуты я не собираюсь. Трахай ее и расчлени потом. Мне плевать.

Но ему не было плевать, Аднан это видел. Похотливые глазки Асада то и дело останавливались на его рабыне, поблескивая голодом. Наверное, именно это и предопределило, сколько жить ему осталось.

Посмотрел на Альшиту, на ее светлые волосы, рассыпанные по его плащу, и прижал к себе сильнее. Вначале думал оставить в пустыне. Оставить и спрятать, пока не окончится бойня, но не смог. Он должен был лично знать, что с ней все в порядке. Она должна находиться с ним, иначе все его мысли будут о ней, а не о битве. Да, предательница, да, шармута, да, жена другого и мать чужого ребенка. НО ОНА ПРИНАДЛЕЖИТ ЕМУ. Аднану ибн Кадиру, и так и останется до последнего его вздоха или ее… Даже если будет подыхать, утащит ее за собой в ад. Так дико желать ей смерти, и в тот же момент от одной мысли о том, что ее сердце остановится, его собственное начинало обливаться кровью и замедлять бег.

Это проклятие. Не зря Джабира когда-то говорила, что эта женщина станет его агонией. Так и случилось. Старая ведьма была права. Найти бы ее кости и тряхнуть хорошенько, чтоб зазвенели. Где она спряталась, проклятая старуха? Ничего о ней не слышал за эти годы. В песке схоронилась, как дряхлая змея подколодная. Она ведь многое должна знать… Найти бы и вытрясти правду — с какого момента Альшита стала на Рифата заглядываться, когда посмела изменить ему, Аднану.

Иногда ему хотелось верить, что ничего этого не было. Никакой измены, никакого предательства… Хотелось… Но не верилось и не моглось.

Но каждый раз унижая ее, унижал и себя. С трудом сопротивляясь инстинктивным желаниям прижать к себе, стереть слезы со щек, целовать припухшие губы, зарываться пальцами в роскошные волосы и дышать ее запахом и дыханием. Такой одинокий рядом с ней и одинокий без нее. И нет никакого выхода из этого замкнутого круга.

Сейчас прижимал Альшиту к себе, слабую и дрожащую, а внутри нарастал бешеный всплеск удовольствия. Впереди жуткая бойня, впереди реки крови и смерть, а он с наслаждением вдыхает ее запах и понимает, что сдохнет без него, сдохнет, и нет ничему смысла. И его ненависть из кроваво-красного вспыхивает пламенем и сжигает ему душу. Дикая страсть, смешанная с яростью. Возбуждение, голод, жажда. Невыносимо и неутолимо, как необратимость.

Тоска только по ее телу, по ее крикам, по ее голосу и хаотичному биению сердца. Прижал к себе сильнее, закрывая глаза от удовольствия. Отпуская мысли вихрем в прошлое, где был счастлив в ее объятиях, где верил ей, как никому другому, где испытал то, что не испытывал никогда — быть любимым женщиной. Поверил, что впервые может быть кем-то любим… Просто так, не за какие-то блага.

И даже сейчас бывали моменты, когда ему невыносимо хотелось простить ее. Забыть обо всем — лишь бы снова почувствовать себя живым. Да, возможно, ему и удалось бы, но тогда он не сможет простить себя самого за эту унизительную слабость. За то, что забыл о чужом ребенке, за то, что трахает тело, сотни раз оскверненное телом Рифата, его поцелуями, его слюной и спермой…

Когда врезался в нее на дикой скорости, а она извивалась под ним и кричала его имя, в мозгу пульсировали картинки, где она точно так же отдается проклятому другу, оплетает руками и ногами, шепчет о любви, просит не останавливаться, раздвигает ноги, и голова Рифата опускается между ее бедер, и его язык вылизывает сладкую… такую невозможно вкусную розовую плоть.

В этот момент он мог бы ее убить, он мог бы выпотрошить ее внутренности и набить ее тело соломой, а потом схоронить в растворе, чтоб она вечно спала рядом… О, Аллах, эта женщина сделала его безумцем. Впереди показался бархан с высохшим кустом вверху, на котором металась на ветру белая лента.

— Когда я сброшу тебя в песок, беги и прячься за тем барханом. Поняла? Просто беги и жди — я приду за тобой.





* * *


Месиво началось в тот момент, когда первый из воинов Асада увяз в зыбучем песке и его потянуло вниз, за ним рухнуло еще несколько. Отступать назад не получалось, лошади перебирали ногами и, спотыкаясь, вязли в желтой массе, утаскивающей их глубоко вниз.

— Кудрааат. Мы все здесь сдохнем. Сукаааа, — взорвал раскаленный воздух голос Асада, который тщетно пытался выбраться из песчаной ловушки.

— Да, вы все здесь сдохнете. Я привел вас сюда, чтобы вы сдохли.

Заорал так, что заткнулись даже подыхающие в агонии кони. И захохотал раскатисто, громко, как безумец. А сзади с победным воплем на поредевший отряд Асада набросились люди Шамаля. Аднан приподнялся в стременах, бросая взгляд на тех, кто когда-то воевал бок о бок с ним самим, узнавая каждого из них, замечая новые лица и чувствуя, как внутри поднимается бешеная волна гордости — они добились того, чего он хотел. Они загнали войско Асада в зыбучие. Дальше он поведет их сам. Выведет из опасной зоны. Аднан достаточно изучил проклятую местность, чтобы не оплошать в бою. Знал все островки среди осыпающейся массы. В этот раз Асад лишится головы. Отметил, сколько человек осталось у Асада и сколькие барахтаются и застревают в песке, чтобы стать легкой мишенью для людей Шамаля. Помедлил несколько секунд и скинул капюшон. Раздался ропот, кто-то вскрикнул, а потом пронесся шепот ошарашенных воинов.

— Аднан. Ибн Кадир. Ибн Кадииир жив.

— Да. Кос омак. Ибн Кадир жив, — заорал Аднан так, что у самого уши заложило, а он смотрел, внимательно вглядываясь в растерянные лица, в округлившиеся глаза воинов, и закричал. — Вы много лет жаждали их смерти. Вот они. Я привел их вам. Грызите их. Рвите их плоть и кости. Они ваши. Убийцы ваших отцов, братьев и матерей.

Выдернул нож и заколол одного из Асадовских, бросившегося на Аднана с диким воплем. Его кровь брызнула в лицо ибн Кадира, и он зарычал от удовольствия. Наконец-то первая кровь врага.

Вот он — час истины. Час расплаты, ради которого он терпел так долго, что, казалось, уже сам не верил, что это время придет.

— Кудрааат. Сукааа. Предатель, — орал Асад, увязнувший вместе с конем в песке, стараясь выбраться, выхватил ствол, пытаясь прицелиться, но кто-то выстрелил ему в руку, и он уронил оружие. — Тыыыы. Убиваешь безоружных и тех, кто не может дать тебе отпор. Трууус.

Вокруг началось месиво, самая настоящая бойня.