Афоризмы
Католики избрали себе нового Аписа [137] (папу).
Оракулы [138] не столько перестали вещать, сколько люди перестали к ним прислушиваться.
Богословам следует как можно осмотрительней ссылаться на судебные приговоры божественного откровения о вещах, о которых когда-нибудь свое решающее слово скажет разум. При современном состоянии наших знаний он говорит — и вполне правильно — языком сомнения, но всегда ли он будет так говорить? Разум ежедневно совершает завоевания в прошлом опыте и, черпая силу из этих завоеваний, извлекает пользу из настоящего. Возможно (я не надеюсь на это), что христианская религия в будущем много потеряет.
Ни по одному вопросу мне так не хотелось бы узнать список тайно поданных голосов мыслящих людей, как по вопросу о душе: явных, публично поданных голосов я не требую, их я уже знаю. Они, однако, относятся не столько к психологии, сколько к своду законов...
Обычно говорят еще слово — «душа», как говорят «талер» [139], хотя чеканных талеров уже давно нет.
В те времена, когда душа была еще бессмертной.
Надо исследовать и научить людей, в какой степени можно познать бога из окружающего мира. В очень малой степени: он мог бы оказаться жалким кропателем.
Если тонкие светские люди говорят: «Бог знает, почему!», то это всегда верный признак, что, кроме бога, им известен еще какой-нибудь важный человек, который это тоже знает.
Статую Изиды [140] погрузили на осла, и, когда народ падал перед ней ниц, ослу казалось, что это преклоняются перед ним.
То, что мы называем «дерьмом дьявола» [141], персы называют «пищей богов».
Пока различные религии представляют собой лишь различные религиозные «языки», все идет недурно, только бы их стремления и их внутренний смысл были одинаковыми и вели к добру. В конце концов так ли уж важно, что кто-нибудь преклоняет колена перед деревянным Христом, лишь бы этим путем он шел к добру?..
Людям вообще труднее поверить в чудеса, чем в предания о чудесах, и иной турок, еврей и др., которые сейчас пошли бы за свои предания на смерть, при совершении чуда остались бы, вероятно, хладнокровными. Ибо в момент, когда чудо происходит, оно не имеет никакого иного значения, кроме того, что оно есть на самом деле. Стремиться объяснять его физически — это еще не вольнодумство, как и считать его за обман — вовсе не богохульство. Вообще отрицать какой-либо факт — явление само по себе невинное. Оно становится опасным лишь тогда, когда тем самым противоречишь другим людям, защищающим его неопровержимость. Некоторые вещи, сами по себе неважные, становятся важными потому, что защищать их берутся важные люди, а почему этих людей считают важными — никому не известно. На чудеса следует смотреть издали, если хочешь признавать их за истинные, как и на облака, если хочешь считать их за твердые тела.
Одно из самых тонких ухищрений человеческого ума несомненно состоит в том, что исполнение надежд человеческих отнесено к тому времени, о котором (по крайней мере, с геометрической достоверностью) ничего решающего сказать нельзя, — ни «за», ни «против», однако неясное чувство, которое трудно выразить, говорит нам — и даже слишком ясно, — что все — ничто.
Нельзя в достаточной степени осознать то обстоятельство, что существование бога, бессмертие, души и т. п. только мыслимые, а не познаваемые вещи. Это только сочетание мыслей, их игра, которой может не соответствовать ничего объективного, и вовсе не обязательно, чтобы ей соответствовало нечто объективное.
Сделать человека таким, как этого хочет религия, равноценно попыткам стоиков [142]. Это лишь иная степень невозможного.
Когда духовные лица замечают человека свободомыслящего, они поднимают такой шум, как наседки, которые видят среди своих цыплят утенка, спускающегося на воду. Они не понимают, что такие люди чувствуют себя в этой стихии так же уверенно, как они на суше.
Нет ни одного вида учености и ни одного рода литературных занятий, которых нельзя было бы сравнить с ремеслом или с любым видом ручной работы. В ученом царстве есть исправители дорог — весьма полезное занятие, приносящее мало дохода; рабы, в кровавом поту прессующие и варящие сахар, которым лакомятся другие; люди, расплавляющие греческие монеты, чтобы отлить из них современные вещицы; метельщики, надзиратели за нищими, глашатаи, банщики, выдающие себя за хирургов, и прочие. Но мне никогда не приходилось встречаться с наукой, служители которой имели бы так много общего с бродячими лудильщиками и, подобно им, будто бы занимаясь делом, странствовали, чтобы обманывать и обирать людей [143].
В пророчествах истолкователь часто более важная персона, чем сам пророк.
У духовных овец в общине, как и у мирских на пастбище, главное — это шерсть.
Что дает для успокоения умерших звон колоколов — не могу решить. Живым он противен.
Он не только не верил в привидения, но даже не боялся их.
Что касается пути на небо, то, пожалуй, все религии во всех отношениях одинаково хороши. Но вот относительно пути земного — в этом, черт возьми, все дело!
К спискам умерших за год следовало бы добавить еще следующие рубрики: попали на небо — 33; отправились к черту — 777; сомнительные случаи — 883. Такими бумажками теологи могли бы зарабатывать деньги.
Господин Кампер [144] рассказывал, что в одной гренландской общине, когда миссионер красочно расписал огни и ужасы ада и много говорил о жаре в нем, все стали мечтать об аде.
Я могу себе представить время, когда наши религиозные понятия будут казаться такими же странными, как кажется нам теперь понятие «рыцарский дух».