Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений

Также к Р. Дебре восходит и еще одна излюбленная концепция «новых левых» — концепция «революционного очага» (так называемый фокизм, от исп. foco de guerrilla — очаг партизанской войны). Концепция «революционного очага» — именно как «партизанской базы» (а затем — укрепленного района), в которой революционеры могли закрепиться и которую они использовали бы для экспоненциального расширения своего влияния, была предложена Р. Дебре на основе изучения опыта вооруженной борьбы в Латинской Америке (в первую очередь кубинского опыта) и мыслилась им как концепция, пригодная исключительно в условиях Латинской Америки. [449] В виде абриса концепция обнаруживается уже у Э. Че Гевары, [450] а имплицитно — еще у Мао Цзэдуна. [451] Однако к специфике собственной практики «новых левых» концепция «очага» была приспособлена в виде доктрины «создания красных (революционных) баз в университетах и колледжах». Огромный вклад в развитие этой концепции внес лондонский журнал New Left Review, опубликовавший по теме «красных баз в вузах» подборку статей, в которых отдельные компоненты доктрины были разработаны Джеймсом Уилкоксом, Дэвидом Фернбахом, Дэвидом Трисменом и Энтони Барнетом. [452] В Франции аналогичную роль сыграли паблоисты (троцкисты из тенденции Пабло), [453] после него концепция была «канонизирована» в сознании «новых левых».
Еще одним устойчивым представлением в идеологии «новых левых» является представление о люмпен-пролетариате как о революционной силе в современном большом городе. Понятно, что такое представление восходит еще к М. А. Бакунину, но в идеологию «новых левых» оно было привнесено в первую очередь Францем Фаноном, теоретиком революционной борьбы в странах третьего мира, одним из идеологов ФНО Алжира. Фанон высказал мнение о революционной роли люмпен-пролетариата в книге «Проклятьем заклейменные» (на русский это название часто переводилось как «Проклятые землй»; в оригинале — Les damnes de la terre, строка из «Интернационала» Эжена Потье) в 1961 г., но касалось это мнение лишь Африки или как максимум колониальных стран вообще. [454] К условиям развитых стран идея была приспособлена Г. Маркузе, который подвел под нее определенную социологическую и философскую базу: «…путь в свободное общество открыт только для тех, кто свободен от благ капитализма». [455] Маркузе, впрочем, стремился избегать термина «люмпен-пролетариат», предпочитая ему термины «отверженные и аутсайдеры, эксплуатируемые и преследуемые представители других рас и цветов кожи, безработные и нетрудоспособные», «оставшиеся за бортом демократического процесса», «обездоленные», «население гетто», [456] но сути дела это, конечно, не меняет. К Фанону и Маркузе присоединился и глубоко уважаемый «новыми левыми» социолог Андре Гундер Франк, [457] после чего идея стала считаться бесспорной.
Таким образом, сложилось представление «новых левых» о революционных силах современности: это студенчество (и шире — молодежь вообще как «эксплуатируемый класс»), люмпен-пролетариат (в крупных городах) и примыкающие к нему представители «угнетенных меньшинств» (то есть национальных, расовых, сексуальных, культурных — в их числе, разумеется, и представители контркультуры). В качестве авангарда должны выступать «революционные группы» («группы в сплочении») и сами революционеры («художники революции»). С развитием революционного процесса их поддержат эксплуатируемые классы (рабочий класс, в странах третьего мира — крестьянство) и эксплуатируемые нации (колониальные и полуколониальные).
 
Важнейшим компонентом идеологии «новых левых» является теория революционного насилия. Теоретический интерес «новых левых» к Марксу, Фрёйду и Конраду Лоренцу объясняется в значительной степени тем, что они разработали собственные теории насилия, причем Маркс — теорию революционного насилия. «Новые левые» рассматривают революционное насилие как неизбежное и порожденное самим буржуазным обществом, которое подавляет естественные потребности личности, невротизирует и психотизирует ее, проявляет по отношению к ней «институированное насилие» в виде всех основных институтов цивилизации — что не может не провоцировать личность на ответное насилие. Эти представления восходят к неофрейдистам, в частности, к Карен Хорни [458] и особенно к популярному у «новых левых» Эриху Фромму. [459] В духе фрейдо-марксизма к таким же выводам пришел и Герберт Маркузе. [460] Непосредственно в русло революционного насилия эти взгляды перевел Франц Фанон, создавший цельную концепцию революционного насилия как «великого ответного механизма» угнетенных (в книге «Проклятьем заклейменные» теории революционного насилия посвящена целая глава — «О насилии»). [461] Воспевание Ф. Фаноном революционного насилия было воспринято «новыми левыми» как непосредственно, так и через Ж.-П. Сартра, написавшего к книге Фанона предисловие, в котором Сартр дал революционному насилию историческое и философское обоснование (историческое — в духе марксизма, философское — в духе экзистенциализма). [462] Это обоснование революционного насилия Фаноном и Сартром произвело заметное впечатление даже на Маркузе (тот ссылается на них в «Репрессивной толерантности»). Другим источником теории революционного насилия у «новых левых» явились концепции революционного насилия, основанные на опыте партизанской войны в Латинской Америке (латиноамериканскую герилью «новые левые» традиционно поэтизируют и едва ли не обожествляют), в частности, концепции Р. Дебре и колумбийского священника-партизана, одного из теоретиков «теологии освобождения» Камило Торреса. К. Торрес разработал совершенно оригинальную концепцию «Изменение через насилие», в которой революционное насилие рассматривалось как цивилизующий и обучающий механизм, посредством которого вовлеченные в революционную борьбу массы переходят от отсталого культурно-экономического существования к более прогрессивному (своего рода «теория модернизации»). [463] Р. Дебре, в развитие своей теории «революционного очага», разработал концепцию революционного насилия, которая предполагала, что в современных условиях насилие будет играть роль образования и пропаганды, а вооруженные революционеры (партизаны) — роль авангардной революционной партии (типа партии большевиков в начале XX в.). Таким образом, и у Р. Дебре насилие выводилось из сферы чисто оперативно-технической в сферу экзистенциально-культурную и ему предписывалась созидательная функция. [464] Идея революционного насилия как обучающего компонента закрепилась в идеологии «новых левых».
Близко к ней и представление «новых левых» о свободе как обратной стороне рабства (несвободы). Это положение понимается «новыми левыми» двояко. С одной стороны, они вслед за Маркузе [465] считают, что свободы буржуазно-демократического государства утратили свой изначальный смысл (изначально они выступали как негативные, то есть критические по своему существу, направленные против феодализма) и превратились в современном обществе в инструменты принуждения, репрессии. С другой стороны, вслед за Сартром [466]«новые левые» считают свободу предикатом именно угнетенного, того, кто в ней искусственно ограничен, — и потому только угнетенный является подлинным обладателем свободы, реализовать которую он может в момент революционного акта. Следовательно (как и у Маркузе), официальные свободы (свободы «сверху») есть лишь механизм принуждения (инструмент насилия свободы одних — эксплуататоров — над свободой других — эксплуатируемых). Это положение идеологии «новых левых» связано с их восприятием революционного насилия как позитивной моральной силы и пониманием терпимости как «репрессивной».