Стихотворения. Поэмы. Пьесы

2 августа 1924 г.
  
СЕВАСТОПОЛЬ — ЯЛТА
 
 
 
В авто
 
насажали
 
разных армян,
 
рванулись —
 
и мы в пути.
 
Дорога до Ялты
 
будто роман:
 
все время
 
надо крутить.
 
Сначала
 
авто
 
подступает к горам,
 
охаживая кряжевые.
 
Вот так и у нас
 
влюбленья пора:
 
наметишь —
 
и мчишь, ухаживая.
 
Авто
 
начинает
 
по солнцу трясть,
 
то жаренней ты,
 
то варенней:
 
так сердце
 
тебе
 
распаляет страсть,
 
и грудь —
 
раскаленной жаровней.
 
Привал,
 
шашлык,
 
не вяжешь лык,
 
с кружением
 
нету сладу.
 
У этих
 
у самых
 
гроздьев шашлы —
 
совсем поцелуйная сладость.
 
 
 
То солнечный жар,
 
то ущелий тоска, —
 
не верь
 
ни единой версийке.
 
Который москит
 
и который мускат,
 
и кто персюки
 
и персики?
 
И вдруг вопьешься,
 
любовью залив
 
и душу,
 
и тело,
 
и рот.
 
Так разом
 
встают
 
облака и залив
 
в разрыве
 
Байдарских ворот.
 
И сразу
 
дорога
 
нудней и нудней,
 
в туннель,
 
тормозами тужась.
 
Вот куча камня,
 
и церковь над ней —
 
ужасом
 
всех супружеств.
 
И снова
 
почти
 
о скалы скулой,
 
с боков
 
побелелой глядит.
 
Так ревность
 
тебя
 
обступает скалой —
 
за камнем
 
любовник бандит.
 
А дальше —
 
тишь;
 
крестьяне, корпя,
 
лозой
 
разделали скаты.
 
Так,
 
свой виноградник
 
потом кропя,
 
и я
 
рисую плакаты.
 
Потом,
 
пропылясь,
 
проплывают года,
 
трусят
 
суетнею мышиной,
 
и лишь
 
развлекает
 
семейный скандал
 
случайно
 
лопнувшей шиной.
 
Когда ж
 
окончательно
 
это доест,
 
распух
 
от моторного гвалта —
 
— Стоп! —
 
И склепом
 
отдельный подъезд:
 
— Пожалте
 
червонец!
 
Ялта.
 
 
1924
   
ВЛАДИКАВКАЗ — ТИФЛИС
 
 
 
Только
 
нога
 
ступила в Кавказ,
 
я вспомнил,
 
что я —
 
грузин.
 
Эльбрус,
 
Казбек.
 
И еще —
 
как вас?!
 
На гору
 
горы грузи!
 
Уже
 
на мне
 
никаких рубах.
 
Бродягой, —
 
один архалук.
 
Уже
 
подо мной
 
такой карабах,
 
что Ройльсу —
 
и то б в похвалу.
 
Было:
 
с ордой,
 
загорел и носат,
 
старее
 
всего старья,
 
я влез,
 
веков девятнадцать назад,
 
вот в этот самый
 
в Дарьял.
 
Лезгинщик
 
и гитарист душой,
 
в многовековом поту,
 
я землю
 
прошел
 
и возделал мушой
 
отсюда
 
по самый Батум.
 
От этих дел
 
не вспомнят ни зги.
 
История —
 
врун даровитый,
 
бубнит лишь,
 
что были
 
царьки да князьки:
 
Ираклии,
 
Нины,
 
Давиды.
 
Стена —
 
и то
 
знакомая что-то.
 
В тахтах
 
вот этой вот башни —
 
я помню:
 
я вел
 
Руставели Шотой
 
с царицей
 
с Тамарою
 
шашни.
 
А после
 
катился,
 
костями хрустя,
 
чтоб в пену
 
Тереку врыться.
 
Да это что!
 
Любовный пустяк!
 
И лучше
 
резвилась царица.
 
А дальше
 
я видел —
 
в пробоину скал
 
вот с этих
 
тропиночек узких
 
на сакли,
 
звеня,
 
опускались войска
 
золотопогонников русских.
 
Лениво
 
от жизни
 
взбираясь ввысь,
 
гитарой
 
душу отверз —
 
"Мхолот шен эртс
 
рац, ром чемтвис
 
Моуция
 
маглидгаи гмертс…"
 
И утро свободы
 
в кровавой росе
 
сегодня
 
встает поодаль.
 
И вот
 
я мечу,
 
я, мститель Арсен,
 
бомбы
 
5-го года.
 
Живились
 
в пажах
 
Князевы сынки,
 
а я
 
ежедневно
 
и наново
 
опять вспоминаю
 
все синяки
 
от плеток
 
всех Алихановых.
 
И дальше
 
история наша
 
хмура.
 
Я вижу
 
правящих кучку.
 
Какие-то люди,
 
мутней, чем Кура,
 
французов чмокают в ручку.
 
Двадцать,
 
а может,
 
больше веков
 
волок
 
угнетателей узы я,
 
чтоб только
 
под знаменем большевиков
 
воскресла
 
свободная Грузия.
 
Да,
 
я грузин,
 
но не старенькой нации,
 
забитой
 
в ущелье в это.
 
Я —
 
равный товарищ
 
одной Федерации
 
грядущего мира Советов.
 
Еще
 
омрачается
 
день иной
 
ужасом
 
крови и яри.
 
Мы бродим,
 
мы
 
еще
 
не вино,
 
ведь мы еще
 
только мадчари.
 
Я знаю:
 
глупость — эдемы и рай!
 
Но если
 
пелось про это,
 
должно быть,
 
Грузию,
 
радостный край,
 
подразумевали поэты.
 
Я жду,
 
чтоб аэро
 
в горы взвились.
 
Как женщина,
 
мною
 
лелеема
 
надежда,
 
что в хвост
 
со словом «Тифлис»
 
вобьем
 
фабричные клейма.
 
Грузин я,
 
но не кинто озорной,
 
острящий
 
и пьющий после.
 
Я жду,
 
чтоб гудки
 
взревели зурной,
 
где шли
 
лишь кинто
 
да ослик.
 
Я чту
 
поэтов грузинских дар,
 
но ближе
 
всех песен в мире,
 
мне ближе
 
всех
 
и зурн
 
и гитар
 
лебедок
 
и кранов шаири.
 
Строй
 
во всю трудовую прыть,
 
для стройки
 
не жаль ломаний!
 
Если
 
даже
 
Казбек помешает —
 
срыть!
 
Все равно
 
не видать
 
в тумане.