Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1926
  
ДОЛГ УКРАИНЕ
 
 
 
Знаете ли вы
 
украинскую ночь?
 
Нет,
 
вы не знаете украинской ночи!
 
Здесь
 
небо
 
от дыма
 
становится черно,
 
и герб
 
звездой пятиконечной вточен.
 
Где горилкой,
 
удалью
 
и кровью
 
Запорожская
 
бурлила Сечь,
 
проводов уздой
 
смирив Днепровье,
 
Днепр
 
заставят
 
на турбины течь.
 
И Днипро
 
по проволокам-усам
 
электричеством
 
течет по корпусам.
 
Небось, рафинада
 
и Гоголю надо!
 
 
 
Мы знаем,
 
курит ли,
 
пьет ли Чаплин;
 
мы знаем
 
Италии безрукие руины;
 
мы знаем,
 
как Дугласа
 
галстух краплен…
 
А что мы знаем
 
о лице Украины?
 
Знаний груз
 
у русского
 
тощ —
 
тем, кто рядом,
 
почета мало.
 
Знают вот
 
украинский борщ,
 
знают вот
 
украинское сало.
 
И с культуры
 
поснимали пенку:
 
кроме
 
двух
 
прославленных Тарасов —
 
Бульбы
 
и известного Шевченка, —
 
ничего не выжмешь,
 
сколько ни старайся.
 
А если прижмут —
 
зардеется розой
 
и выдвинет
 
аргумент новый:
 
возьмет и расскажет
 
пару курьезов —
 
анекдотов
 
украинской мовы.
 
Говорю себе:
 
товарищ москаль,
 
на Украину
 
шуток не скаль.
 
Разучите
 
эту мову
 
на знаменах —
 
лексиконах алых, —
 
эта мова
 
величава и проста:
 
"Чуешь, сурмы заграли,
 
час расплаты настав…"
 
Разве может быть
 
затрепанней
 
да тише
 
слова
 
поистасканного
 
«Слышишь»?!
 
Я
 
немало слов придумал вам,
 
взвешивая их,
 
одно хочу лишь, —
 
чтобы стали
 
всех
 
моих
 
стихов слова
 
полновесными,
 
как слово «чуешь».
 
Трудно
 
людей
 
в одно истолочь,
 
собой
 
кичись не очень.
 
Знаем ли мы украинскую ночь?
 
Нет,
 
мы не знаем украинской ночи.
 
 
1926
   
ОКТЯБРЬ
 
1917–1926
 
 
Если
 
стих
 
сердечный раж,
 
если
 
в сердце
 
задор смолк,
 
голосами его будоражь
 
комсомольцев
 
и комсомолок.
 
Дней шоферы
 
и кучера
 
гонят
 
пулей
 
время свое,
 
а как будто
 
лишь вчера
 
были
 
бури
 
этих боев.
 
В шинелях,
 
в поддевках идут…
 
Весть:
 
«Победа!»
 
За Смольный порог.
 
Там Ильич и речь,
 
а тут
 
пулеметный говорок.
 
Мир
 
другими людьми оброс;
 
пионеры
 
лет десяти
 
задают про Октябрь вопрос,
 
как про дело
 
глубоких седин.
 
Вырастает
 
времени мол,
 
день-волна,
 
не в силах противиться;
 
в смоль — усы
 
оброс комсомол,
 
из юнцов
 
перерос в партийцев.
 
И партийцы
 
в годах борьбы
 
против всех
 
буржуазных лис
 
натрудили
 
себе
 
горбы,
 
многий
 
стал
 
и взросл
 
и лыс.
 
А у стен,
 
с Кремля под уклон,
 
спят вожди
 
от трудов,
 
от ран.
 
Лишь колышет
 
камни
 
поклон
 
ото ста
 
подневольных стран.
 
На стене
 
пропылен
 
и нем
 
календарь как календарь,
 
но в сегодняшнем
 
красном дне
 
воскресает
 
годов легендарь.
 
Будет знамя,
 
а не хоругвь,
 
будут
 
пули свистеть над ним,
 
и «Вставай, проклятьем…»
 
в хору
 
будет бой
 
и марш,
 
а не гимн.
 
Век промчится
 
в седой бороде,
 
но и десять
 
пройдет хотя б,
 
мы
 
не можем
 
не молодеть,
 
выходя
 
на праздник — Октябрь.
 
Чтоб не стих
 
сердечный раж,
 
не дряхлел,
 
не стыл
 
и не смолк,
 
голосами
 
его
 
будоражь
 
комсомольцев
 
и комсомолок.
 
 
1926
  
НЕ ЮБИЛЕЙТЕ!
 
 
 
Мне б хотелось
 
про Октябрь сказать,
 
не в колокол названивая,
 
не словами,
 
украшающими
 
тепленький уют, —
 
дать бы
 
революции
 
такие же названия,
 
как любимым
 
в первый день дают!
 
Но разве
 
уместно
 
слово такое?
 
Но разве
 
настали
 
дни для покоя?
 
Кто галоши приобрел,
 
кто зонтик;
 
радуется обыватель:
 
«Небо голубо…»
 
Нет,
 
в такую ерунду
 
не расказеньте
 
боевую
 
революцию — любовь.
 
В сотне улиц
 
сегодня
 
на вас,
 
на меня
 
упадут огнем знамена.
 
Будут глотки греметь,
 
за кордоны катя
 
огневые слова про Октябрь.
 
 
 
Белой гвардии
 
для меня
 
белей
 
имя мертвое: юбилей.
 
Юбилей — это пепел,
 
песок и дым;
 
юбилей —
 
это радость седым;
 
юбилей —
 
это край
 
кладбищенских ям;
 
это речи
 
и фимиам;
 
остановка предсмертная,
 
вздохи,
 
елей —
 
вот что лезет
 
из букв
 
«ю-б-и-л-е-й».
 
А для нас
 
юбилей —
 
ремонт в пути,
 
постоял —
 
и дальше гуди.
 
Остановка для вас,
 
для вас
 
юбилей —
 
а для нас
 
подсчет рублей.
 
Сбереженный рубль —
 
сбереженный заряд,
 
поражающий вражеский ряд.
 
Остановка для вас,
 
для вас
 
юбилей —
 
а для нас —
 
это сплавы лей.
 
Разобьет
 
врага
 
электрический ход
 
лучше пушек
 
и лучше пехот.
 
Юбилей!
 
А для нас —
 
подсчет работ,
 
перемеренный литрами пот.
 
Знаем:
 
в графиках
 
довоенных норм
 
коммунизма одежда и корм.
 
Не горюй, товарищ,
 
что бой измельчал:
 
— Глаз на мелочь! —
 
приказ Ильича.
 
Надо
 
в каждой пылинке
 
будить уметь
 
большевистского пафоса медь.
 
Зорче глаз крестьянина и рабочего,
 
и минуту
 
не будь рассеянней!
 
Будет:
 
под ногами
 
заколеблется почва
 
почище японских землетрясений.
 
Молчит
 
перед боем,
 
топки глуша,
 
Англия бастующих шахт.
 
Пусть
 
китайский язык
 
мудрен и велик, —
 
знает каждый и так,
 
что Кантон
 
тот же бой ведет,
 
что в Октябрь вели
 
наш
 
рязанский
 
Иван да Антон.
 
И в сердце Союза
 
война.
 
И даже
 
киты батарей
 
и полки.
 
Воры
 
с дураками
 
засели в блиндажи
 
растрат
 
и волокит.
 
И каждая вывеска:
 
— рабкооп —
 
коммунизма тяжелый окоп.
 
Война в отчетах,
 
в газетных листах —
 
рассчитывай,
 
режь и крой.
 
Не наша ли кровь
 
продолжает хлестать
 
из красных чернил РКИ?!
 
И как ни тушили огонь —
 
нас трое!
 
Мы
 
трое
 
охапки в огонь кидаем:
 
растет революция
 
в огнях Волховстроя,
 
в молчании Лондона,
 
в пулях Китая.
 
Нам
 
девятый Октябрь —
 
не покой,
 
не причал.
 
Сквозь десятки таких девяти
 
мозг живой,
 
живая мысль Ильича,
 
нас
 
к последней победе веди!