MEMENTO, книга перехода

– Общение с Таней стало вашим первым опытом психотерапии…
– …и побуждением делать то, что всю жизнь делаю. После потери Тани я оставил занятия в студенческом кружке физиологии; два года думал и выбрал психиатрию: единственную (кроме реаниматологии и патоанатомии) медицинскую специальность, где самоубийцами приходится заниматься по долгу службы. После прощания с тетей Леной написал первую книгу.
Еще через несколько лет начал работу в первом в стране центре (вначале исследовательской группе) изучения и предупреждения самоубийств. Научно-теоретическая сторона того, чем мы там занимались, официально называется суицидологией (суицид=самоубийство). Практическая сторона официального названия не имеет. По идее она, именно она должна называться реанимацией (анима=душа), буквально – оживлением души. Но слово «реанимация» давно и прочно занято под оживление исключительно тела, душа осталась как бы ни при чем. Как же называть тех, кто возвращает к жизни душу, возвращает желание жить, ощущение смыслоценности жизни, душевную, а не только физическую возможность жить дальше?..
Есть латинское слово revivisco – оживать, воскресать. Оживителей тела правильно было бы называть ревиваторами, а оживителей души – реаниматорами. Но раз уж закрепилась подмена, возьмем слово, оставшееся свободным: пусть работа, направленная на оживление души, на воскрешение духа в человеке, называется по-научному ревивацией.
– То есть, я могу считать, что разговариваю сейчас с ревиватором?
– Можете, но не в названии дело.
 
Убийца убивает человека, самоубийца – человечество.
 
Гилберт Честертон
 
  
Выписка из истории пациента
 
пометка на карточке: «кризисное состояние»
 
Каждый обход в больничном отделении, каждый звонок в приемный покой или в кабинет ночного дежурного психиатра – первая мысль: не попытался ли кто-то очередной улизнуть в самоволку. Совершить это технически легко, слишком легко – даже будучи пациентом со всех сторон ежемгновенно просматриваемой наблюдательной палаты психушки.
Самая большая опасность по сей части у пограничников – так в психиатрическом междусобое зовут тех, кто не настолько болен, чтобы не казаться здоровым, и не настолько здоров, чтобы жить не мучаясь и\или не мучая других. Таких, если приглядеться, чуть ли не все население, с себя начиная. А как много живущих на грани вне стен больничных, вне всякого наблюдения – свободных в решении быть или не быть, или думающих, что свободны…
Во время психиатрического дежурства, между вызовами, чтобы не предаваться тоске, нужно либо спать, либо что-нибудь делать – читать, слушать музыку, играть в шахматы, если есть с кем, строчить что-то, хоть просто так… Ну и вот – извините за стихи, прозой дальше труднее – в дежурке как-то, глядя в потолок, я записал последний монолог перед попыткой. Опыт в духе Сартра. Так было и вчера, так будет завтра: одна и та же боль, как номерок, и крик, застрявший горла поперек. Дадим картинку методом стоп-кадра, и рамку рифмы заготовим впрок.
 
 
Молчи, молчи, несдержанный сурок,
 
учи, учи затверженный урок,
 
цепляйся за хвосты двуглавых истин
 
подпольно.
 
Как этот мир ничтожен и таинствен,
 
как больно.
 
 
 
Имело б смысл сверхчеловеком стать,
 
когда бы ты носил другую стать.
 
К тому же холода. Поглубже в нору
 
зарыться.
 
Сегодня жить нельзя, сегодня впору
 
забыться.
 
 
 
…Ну вот и все. Этаж девятый.
 
Достаточно. Запрем-ка дверь.
 
Но этот странный, сладковатый
 
сумбур во рту. И этот зверь
 
пониже – голоден, бесстыжий…
 
Уймись, источник правоты,
 
и вечным сном усни под грыжей.
 
(Когда-то ЭТО было – ты.)
 
 
 
…Ну что ж. Окно. Прости, мамаша…
 
Постой… А пуркуа не па?
 
Котенок с крыши лапкой машет,
 
кого-то ждет внизу толпа –
 
кого? Узнать бы, сколько метров
 
лететь и почему трясет.
 
Твой вариант: подхватит ветром
 
и как всегда не повезет,
 
застрянешь между проводами,
 
в сияющей голубизне
 
порвешь штаны, и каждой даме
 
понятен станет твой размер.
 
 
 
…Открой замок. Еще не поздно,
 
попробуй что-нибудь принять.
 
Не относись к себе серьезно,
 
ты не эксперт, пора понять,
 
хоть интеллектом обеспечен
 
не хуже этих образин,
 
твоих врачей. О человече,
 
проспись и сбегай в магазин!
 
Что смерть? Родиться – вот оплошность.
 
Но как исправить? Опоздал.
 
Вся жизнь – самоубийство. Пошлость –
 
вопить в окно, что ты устал.
 
Болтать, на проводах повиснув,
 
ногами – не велик резон,
 
а главное, подвергнешь риску
 
детей, собачек и газон.
 
 
 
…Так что, живем? Нет, невозможно.
 
Летим? Нет, страшно вниз лететь.
 
Нельзя ни жить, ни умереть,
 
осталось лишь воткнуть подкожно.
 
Ей, Господи! Все врут безбожно.
 
Я выхожу, любезный,
 
встреть!..
 
 
Тот конкретный, о ком это написано, персонаж с типичной для многих самоубийц двойственностью побуждений – и жить жутко, и умереть – какая жуть победит? – алкоголик, совершив прыжок с девятого этажа, казуистически выжил, помогли упругие ветки стоявшего внизу дерева. Несколько переломов, изрядное сотрясение мозга, и все. За полгода оклемался и продолжил свое затяжное химическое самоубийство. А вот дерево, мне рассказали, не выдержало – стало сохнуть и на следующий год погибло, хотя веток сломалось совсем не много. Похоже, и жизнь деревьев не только биологией определяется.
   
Пара слов от сантехника человеческих душ из беседы с корреспондентом газеты «Новые известия» О. Масловой
 
– Владимир Львович, вы пишете сейчас книгу о депрессии. Если я правильно понимаю, это уже клиническая область. Почему именно сейчас вы решили акцентировать внимание на подобной теме? И в каком ключе собираетесь ее раскрыть?
– Депрессии, как и страхи – не только и не столько клиническая область, сколько просторные владения обыденной массовой психологии. Огромный спектр человеческих переживаний, болящий мир, живущий вокруг нас, рядом с нами и в нас.
Лишь небольшая крайняя его часть относится к компетенции клиники. Примерно половина – к категории так называемых пограничных состояний, промежуточных между здоровьем и болезнью. А другая половина принадлежит тому, что считается здоровьем. Если человека постигло тяжкое горе, потеря близкого человека, то будет неестественно, если потерявший не впадет на какое-то время в состояние, близкое к глубокой депрессии, тяжелое, мучительное, по виду клиническое, но природы не болезненной, а здоровой.