MEMENTO, книга перехода

Жизнь в посмертии открывается непосредственно, как живая реальность, связанная с нашей, здешне-теперешней, только избранным одиночкам. (Из близких к нам по времени людей – болгарской ясновидице Ванге.)
Остальным может приоткрываться в редкие мгновения – в вещих снах, например, где ушедшие предупреждают живых о чем-то, – и все равно остается под знаком вопроса, великого вопроса вопросов. Да и было бы скучно, согласитесь, скучно и тоскливо, если бы жизнь и смерть остались для нас без тайн, как вызубренный учебник.
Верю: пройдя кризис взросления – приняв изначальное условие земной жизни: ее конечность, и осознав, что конечность эта есть завершение одной книги бытия и начало другой, – найдете свое ЗАЧЕМ, обретете зрячую силу духа, и жить, и работать будет светлее и веселее.
«Вместе». Из детских рисунков моей дочки Маши
 
 
Со скоростью любви
 
Валерию Ларичеву
 
 
 
Вселенная горит.
 
Агония огня
 
рождает сонмы солнц
 
и бешенство небес.
 
Я думал: ну и что ж,
 
решают без меня,
 
я тихий вскрик во мгле,
 
я пепел, я исчез.
 
 
 
Сородичи рычат и гадят на цветы,
 
кругом утробный гул и обезьяний смех.
 
Кому какая блажь, что сгинем я и ты?
 
На чем испечь пирог соединенья всех,
 
когда и у святых нет власти над собой?
 
 
 
Непостижима жизнь,
 
неумолима смерть,
 
а искру над костром,
 
что мы зовем судьбой,
 
нельзя ни уловить,
 
ни даже рассмотреть.
 
Все так – ты говорил – и я ползу как тля,
 
не ведая куда, среди паучьих гнезд.
 
Но чересчур глупа красавица Земля,
 
чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.
 
Мы в мире не одни. Бессмысленно гадать,
 
чей глаз глядит сквозь мрак
 
на наш ночной содом,
 
но если видит он – не может не страдать,
 
не может не любить,
 
не мучиться стыдом.
 
 
 
Вселенная горит. В агонии огня
 
смеются сонмы солнц,
 
и каждое кричит,
 
что не окончен мир, что мы ему родня,
 
и чей-то капилляр
 
тобой кровоточит.
 
 
 
Врачующий мой Друг,
 
не вспомнить, сколько раз
 
в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
 
ты бельма удалял с моих потухших глаз
 
лишь бедствием своим и мыслью обо мне.
 
А я опять тупел, и гас, и снова лгал
 
тебе – что я живой, себе – что смысла нет…
 
А ты, едва дыша, ты звезды зажигал
 
над головой моей, ты возвращал мне свет
 
и умирал опять.
 
Огарки двух свечей
 
сливали свой огонь и превращали в звук
 
и кто-то Третий там, за далями ночей
 
настраивал струну не отнимая рук.
 
 
 
Мы в мире не одни.
 
Вселенная плывет
 
сквозь мрак и пустоту,
 
и как ни назови,
 
нас кто-то угадал.
 
Вселенная живет,
 
Вселенная летит
 
со скоростью любви
 
 
 
 
Встретимся
  
Алаверды Окуджаве
 
 
 
Почему-то легче, если узнаешь
 
в горе чужом горе свое.
 
Мачеху-злодейку-судьбу не проклинаешь,
 
можно даже греться возле неё.
 
 
 
Да, такое вот у всех одинаковое горе.
 
Да, вот такая неизбывная беда.
 
Ворон по латыни кричит: Мементо Мори!
 
Королек не верит: Неужели Никогда?!.
 
 
 
Телом и вправду все в коробочку ложимся,
 
а душа-то любит побродить, погулять.
 
Ну куда ж мы денемся, куда разбежимся?
 
В новое оденемся и встретимся опять.
 
 
  
III. Римские плиты
 
Однажды, в бессонную полнолунную ночь я почувствовал себя находящимся одновременно и у себя дома, на диване, и в другом пространстве и времени: в древнем Риме, на одном из заброшенных кладбищ. Старые плиты, надгробья с надписями вдруг ожили и заговорили. Мне оставалось только записывать.
Первым читателем «Римских плит», еще в рукописи, был мой друг Александр Мень. Он сказал, что это больше, чем стихи.
И правда, не знаю, стихи это или что-то другое, хотя есть и ритм, и местами рифмы.
Дорожки Перехода исследуются здесь вживанием в души и судьбы людей давнего прошлого.
 
 
ПОДКЛЮЧЕНИЕ
 
 
 
голоса душ слышались мне как живые,
 
это была связь, передача, почти диктовка
 
 
 
я был на грани –
 
там и здесь,
 
я помню:
 
звук
 
сквозь точку
 
нес меня,
 
и время было отменено,
 
осталось удалить пространство,
 
но
 
в себя вернулся – и опять летел,
 
и крыльями задел за ветвь оливы,
 
и приземлился медленно, легко
 
на берег Тибра, выбритый ветрами…
 
Там, в роще буколической осоки
 
желтел какой-то холмик невысокий,
 
и цинии кудрявые цвели,
 
и кто-то бормотал из-под земли,
 
я слышал эти звуки, подлетая…
 
 
 
Замшелая плита лежит, влитая
 
в оскаленную почву. Вот ограда,
 
седой фонтан, ступени, часть фасада,
 
молчащий торс, кричащая рука,
 
плющом обвитый жертвенник Фортуны,
 
знакомый с детства профиль старика…
 
На лире каменной встряхнулись струны,
 
проснулась память. Первая строка
 
открыла веки
 
 
 
 
ФЛЕЙТИСТ
 
 
 
Имя мое, прохожий, не скажет тебе ничего,
 
а исчезать бесследно не хочется.
 
Был я Теренций флейтист.
 
Вот и пришлось назваться,
 
хоть смысла нет никакого
 
буквы пустые пустым подставлять глазам.
 
Будь ты и богом богов, не убедишь меня,
 
что прочитал эту надпись.
 
Чем докажешь, что жив?
 
Криком своим, сотрясением воздуха?
 
 
 
Кто не дышит,
 
в чужое дыханье не верит.
 
Если ты жив,
 
объясни, чего ради
 
жизнь продолжается,
 
сдунув меня как пылинку
 
и не заметив