Гувернантка (СИ)
– Да что с вами? – бросился он ко мне, выставившей перед собой канцелярский нож.
Из кармана он вынул лишь блокнот с карандашом.
– Вы ничего не хотите мне сказать? – мой голос дрожал, а влажная ладонь сжимала рукоятку ножа. Я почти выкрикнула: – Пароль!
Еще мгновение, показавшееся мне вечностью, Кошкин смотрел мне в глаза, а потом выругался:
– Японский городовой! – после чего хлопнул себя по лбу и, снова взглянув на меня, на одном дыхании выпалил: – Правда ли, что в Ботаническом саду растут ананасы!
Кажется, в тот момент у меня на глазах даже выступили слезы – от облегчения. Ей-богу эти слова казались самыми желанными на свете. Я, видя, как дрожит рука, аккуратно положила нож на место и выдохнула:
– Ананасы еще не созрели, зато в саду можно покормить белок… Боже мой, Степан Егорович, я едва не поседела!
– Простите, Лидия Гавриловна, простите… – он еще косился на нож, который только что был у меня в руках. – Я предупреждал Платона Алексеевича, что я всего лишь полицейский, простой сыщик, а все эти политические игрища… я так и знал, что я все испорчу!
Должна признать, что сокрушался Кошкин совсем не зря. Но, слава Богу, все разрешилось, и что толку теперь сокрушаться? У нас не так много времени, в конце концов.
– Так значит, вы теперь следователь из Петербурга? – констатировала я, снова оглядывая его с головы до ног.
– Помощник следователя, по правде сказать… – несколько смутился он, – но Платон Алексеевич решил поручить расследование смерти Балдинского именно мне. А вам он велел возвращаться в Петербург. – Кошкин взглянул мне в глаза, понизил голос и как будто через силу добавил: – Если вы захотите. Он сказал, что если вы считаете, что сможете помочь, то оставайтесь.
Вот как… дядюшка позволяет остаться мне здесь, если я захочу. Я понимала, что это означает только одно – он сам не хочет, чтобы я уезжала, иначе бы он высказался совершенно однозначно. Вероятно, он считает, что я впрямь полезна. Кошкин хороший сыщик, он смог бы найти убийцу Балдинского, будь это обыкновенным уголовным преступлением, но здесь дело политическое. Связанное с разведкой, в которой Кошкин ничего не понимает – что он доказал только что, вовсе забыв о пароле.
Но дядя не сказал прямо, что хочет, чтобы я осталась. Вероятно, потому что это действительно опасно, и он сам толком не уверен, справлюсь ли я.
– Значит, Платон Алексеевич сказал вам, что выбор за мной?
– Да… – помедлив, произнес Кошкин.
– В таком случае я остаюсь, – я подняла взгляд на его лицо и как можно беззаботней улыбнулась.
А Кошкин тотчас расцвел в ответ:
– Я очень рад этому! Для меня большая честь работать с вами… снова. Признаться, в какой-то момент я испугался, что вы возьмете и откажетесь!
Я улыбалась ему и еще более уверилась, что поступаю правильно – Кошкин плохо представлял, куда и для чего его направил Платон Алексеевич. И еще подумала, что нужно все же переложить ампулу с цианидом из шкатулки в ридикюль, поближе к себе. И еще – что если подробности этого разговора узнает Ильицкий, то я предпочту выпить этот цианид сразу, а не объясняться с ним.
Глава XIV
– Относительно вчерашнего убийства у меня несколько версий, Степан Егорович… – Шел одиннадцатый час вечера, за окном окончательно стемнело, а мы с Кошкиным все еще совещались в кабинете Полесова. – Первая – что застрелили все же Сорокина, скрывающегося под именем Балдинский. В этом случае нам нужно найти убийцу и понять его мотив – знал ли он, что убил Сорокина, и было ли это убийство политическим, а не банальным сведением счетов? Если знал, то, возможно, он сможет заменить нам Сорокина в дипломатических играх с Британией, а если не знал, то… задание провалено, а вся наша возня не имеет смысла.
– Но сперва нужно раскрыть убийство, а не делать скоропалительных выводов, так? – подбодрил меня Кошкин.
– Так, – согласилась я. – Тем более что есть вторая версия: что, напротив, Сорокин является убийцей Балдинского. В этом случае опять же нужно понять мотив, это поможет нам вычислить Сорокина скорее.
Кошкин вдумчиво кивнул – пока я говорила, он быстро делал пометки в своем блокноте.
– Ну а третья версия, – продолжила я, – что Сорокина нет в Москве даже близко, а Балдинского убили из-за каких-то глубоко личных дел. И знаете, Степан Егорович, я начинаю думать, что эта версия самая жизнеспособная. Балдинский играл в карты, много проигрывал, и его могли убить из-за этих долгов – только и всего.
Еще дописывая за мной, Кошкин отрицательно замотал головой:
– Нет-нет, Лидия Гавриловна, это маловероятно. Поверьте моему опыту: должников грозятся убить, пытают, могут даже покалечить – но едва ли станут убивать. До того, как вернет долг, по крайней мере.
– Возможно, вы и правы, – неожиданно согласилась я. – Тем более что мне показалось… – я немного смутилась, боясь сказать глупость, – поймите, у меня мало опыта в таких делах, и я могу ошибаться, но мне показалось, что убийство было достаточно профессиональным. Во-первых, убийца заглушил выстрел, воспользовавшись подушкой, во-вторых, выстрела было всего два – и оба очень точные – в сердце и в голову. В-третьих, мне кажется, что убийца имеет представление о стиле работы полиции, потому как предугадал обыск и спрятал револьвер в фортепиано, в гостиной – а я его случайно нашла… ладно, не случайно: я искала его долго и методично.
Кошкин уже не писал, а, прищурившись, смотрел мне в лицо:
– То есть, револьвер, из которого застрелили Балдинского, здесь, в квартире?
– Да… и, вероятно, это действительно тот самый револьвер – зачем кому-то из домочадцев прятать револьвер в фортепиано? Нужно под каким-нибудь предлогом освободить гостиную, и я покажу вам его.
– Да, разумеется! Причем нужно сделать это немедленно!
В этот момент я и сама упрекнула себя, что не сказала о револьвере сразу, но, право, когда Степан Егорович не назвал пароль, мысли мои бились несколько в ином ключе…
Мы с Кошкиным отсутствовали не более получаса и, когда вернулись в гостиную, хозяева и гости находились там же в прежнем составе. Под предлогом повторного допроса Елены Сергеевны Кошкин попросил оставить их наедине – через пару минут он отпустит ее, а я, улучив момент, должна была вернуться в гостиную. Что я и проделала. Когда я тихонько открыла дверь, то увидела, что Степан Егорович не утерпел и сам уже приоткрыл крышку фортепиано. Задумчивость, с которой он смотрел вовнутрь, меня насторожила и, подойдя ближе, я, к ужасу своему, револьвера не увидела.
– Что вы на это скажете? – Кошкин был удивительно спокоен.
У меня же внутри все клокотало от бессильной ярости – не знаю, как я в тот момент удержалась, не впав в истерику.
– Скажу, что я бездарь и провалила дело! Якимов или Курбатов оставались здесь в одиночестве, пока я была наверху?
– Я допрашивал супругов Полесовых в кабинете вместе, – помявшись, ответил Кошкин, – в это время Якимов с Курбатовым оставались в гостиной. Но кто-то из них мог и выйти, оставив другого наедине с револьвером. Если б я знал, что здесь важная улика…
– Я знала! И должна была позаботиться о ее сохранности.
– Как бы вы позаботились? – Кошкин хмыкнул и попытался меня утешить. – Патрулировали бы гостиную круглые сутки? Уверяю вас, что если бы убийца понял, что вы знаете о револьвере, вышло бы гораздо хуже. Лучше скажите, вы трогали револьвер руками?
– Да… а что не нужно было?
– Как вам сказать… Вы читали труд Гершеля «Происхождение отпечатков пальцев» [24]?
Я только качнула головой отрицательно – второй раз за день особы мужского пола заставляли меня почувствовать себя неучем.
– Он англичанин, был чиновником в Индии в шестидесятых годах – удостоверял договоры у бенгальского населения. Индусы неграмотны по большей части и вместо подписи обмакивали палец в чернила и прикладывали его к договору, оставляя отпечаток. Видимо, Гершель дурел на этой должности со скуки и в какой-то момент начал коллекционировать отпечатки. А позже обнаружил, что двух одинаковых просто не существует – даже у близнецов они разнятся. И с течением времени они практически не меняются, так что он вывел целую теорию о распознавании людей по следам ладоней.