Гувернантка (СИ)
Но я все же спросила недоверчиво:
– Все, что вы рассказываете, совершенно не вяжется с тем фактом, что ныне вы с господином Якимовым приятельствуете.
– Н-да, приятельствуем… – ответил на это Ильицкий и теперь с каждым словом мрачнел все больше. – Когда я уволился из армии в ноябре прошлого года, мы случайно столкнулись с Якимовым в общей компании. Он сам вспомнил, что я служил с его сыном, и именно он во многом принял участие в моей карьере. Я не особенно понимал, откуда столько чести мне… полагал, что из-за памяти сына, потому не противился. А теперь все больше пребываю в уверенности, что память сына это последнее, о чем он думал – цели у него совершенно иные…
Признаться, я не вполне поняла смысл этих слов Ильицкого, которые он произносил чуть слышно, и крайне задумчиво глядя на меня. Потому поспешила уточнить:
– А какие у него цели, по вашему мнению?
На что Ильицкий будто очнулся – отвел взгляд и пожал плечами:
– Полагаю, вас больше интересуют факты, а не мое мнение. А факты заключаются в том, что уже здесь, в Москве, мне несколько раз приходилось встречать Якимова с господами, которых к людям науки отнести ну никак нельзя. А зато к товарищам убиенного Зиновьева – вполне можно.
Я продолжала хмуро смотреть на Ильицкого и все еще не вполне его понимала. Нет, я догадалась, конечно, что Ильицкий уверен, Якимов – шпион, но не могла взять в толк, для чего Якимову знакомство с Ильицким?
И зачем-то уточнила вдруг:
– Каторжник Зиновьев точно ничего не сказал вам перед смертью?
Ильицкий снова не к месту хмыкнул:
– Точно. Мне нужно на чем-нибудь поклясться?
Кошкин еще задавал какие-то вопросы Ильицкому, а я отошла, погрузившись в размышления. Я думала, а что если наша версия, будто Катя это дочь Сорокина – все же ошибочная? Но она сама подтвердила, что нападение организовал ее отец, а Ильицкий считает, что это дело рук Якимова. Так что, если Катя – дочь Якимова? Они, правда, не слишком похожи внешне, но у обоих голубые глаза, темно-русые волосы, высокий рост. Судя по рассказу соседей Карасёвых, семья, где Катюшина мать служила горничной, о ее беременности знала. То есть и законный сын Якимова мог слышать о наличии внебрачного ребенка у отца, и это вполне могло стать причиной той холодности, что замечали все сослуживцы Кирилла Якимова.
Правда на роль Сорокина профессор Якимов никак не тянул – слишком молод все же. Зато быть действующим британским осведомителем в России ему ничего не мешает, а постоянные его разъезды этому даже способствуют. Положим, последним его заданием было убить Сорокина-Балдинского – что он и проделал, воспользовавшись помощью своей дочери.
Хотя с этой версией не вязалось то, что Катя так удачно работала именно у Полесовых… но, возможно, и тому есть объяснение.
– Степан Егорович, – обратилась я к Кошкину, когда он, кажется, выяснил у Ильицкого все, что хотел, – этот британский осведомитель, человек, которого все ищут – что вам про него известно?
Не сомневаюсь, что Кошкин тоже не раз думал о Якимове, как о британском агенте, так что вопросу моему ничуть не удивился:
– Известно очень мало. Нет сведений даже о том, как давно этот человек в Москве, и вообще, находится ли он здесь постоянно. Но новости через него уходили самые свежие – например, он был в курсе, что мы тоже ищем Сорокина.
Разумеется, если это действительно Якимов, и если у него было задание убрать Сорокина, то он знал о нем больше нас всех вместе взятых…
Но я по-прежнему не могла утверждать этого наверняка. Катя должна была как-то сообщить своему отцу о том, что у нее был обыск – а как, если Якимов нас не навещал ни разу? Но не могла же Катя просто явиться в гостиницу к Якимову? Нет, незамеченной она бы вряд ли осталась. Я напрягла память и вспомнила, что из подозреваемых на этой недели нас посещал лишь Стенин пару раз как обычно. Еще, правда, был Алекс… Впрочем, – осенило меня, – Катюша ведь писала кому-то! Она действительно писала письмо как раз в тот момент, когда я заходила к ней с букетом. Именно в нем, должно быть, она и сообщила об обыске, а письмо отправила почтой!
– Как бы там ни было, – прервал мои мысли Степан Егорович, – но наша задача – искать Сорокина, а не британского осведомителя.
– Если Сорокин скрывался под именем Балдинского, то искать уже некого, – мрачно напомнила я.
– В том-то и дело, что «если скрывался». Это лишь версия. Вполне возможно, что он жив и здоров сейчас. Вы просили меня, Лидия Гавриловна, отыскать фотокарточку Щербинина… – я с надеждой подняла на него глаза, но Кошкин тотчас меня разочаровал, – должен вам сообщить, что я ее не нашел. Ни в архивах градоначальства Омска, где он служил, ни в архивах Генштаба ничего нет. Сорокин хорошо позаботился, чтобы следов не осталось.
– Поспрашивайте его сослуживцев, – подал голос Ильицкий. Закончив отвечать на вопросы Кошкина, он теперь бродил по парфюмерному магазинчику, читал надписи на склянках с духами, совал в некоторые нос и морщился. – Быть такого не может, чтобы у них не осталось хоть какой-нибудь фотокарточки.
– И я об этом подумал, Евгений Иванович, – кивнул Кошкин, – но из его сослуживцев немногие остались в Петербурге – большинства уже нет в живых, а остальные давно разъехались в родные имения. Наши люди пытаются добыть у них информацию, но занятие это трудоемкое и нескорое… зато я вот о чем подумал: у нас трое подозреваемых – покойный Балдинский, Курбатов и Стенин. Если один из них Сорокин, то не может быть, чтобы двое других его не узнали.
До меня не сразу дошел смысл этой фразы, но когда дошел, я подняла взгляд на Кошкина и подивилась, как мне самой не приходила эта мысль раньше. Даже учитывая то, что лицо Балдинского обезображено – друзья молодости все равно бы его узнали. По голосу, по манере держаться…
– Если ни граф, ни Стенин не узнали Сорокина в Балдинском, то, возможно, это лишь потому, что Балдинский – это просто Балдинский? – предположила я с сомнением.
– Возможно, – согласился Кошкин, – а, может, просто не подали виду, что узнали.
– Зачем? Если даже один из них застрелил старика, то почему молчит второй? Хотите сказать, что они в сговоре и действовали сообща?
– Можно и это предположить… если они знали, допустим, что Балдинский – предатель, то могли решить его участь вот так, по-своему.
В магазинчике Марго повисло тягостное молчание, потому что убийство Балдинского вдруг приобрело совсем другую окраску. Я даже задумалась – стоит ли продолжать в таком случае поиски его убийцы?
Тишину нарушил Ильицкий: сперва он разбил одну из склянок Марго – пустую, слава Богу – а потом, чтоб его не успели отругать, сказал:
– Или все было гораздо прозаичнее: у Балдинского имелся некий компромат на сиятельного графа. К примеру, что он, граф, на самом деле предатель-Сорокин. За что Балдинский и поплатился жизнью. Стенин, разумеется, не хочет, чтобы его постигла та же участь, поэтому молчит. К тому же, если не ошибаюсь, Курбатов Стенину постоянно одалживает суммы.
Но Кошкин ему тотчас возразил:
– Сомнительно, что Курбатов в этом случае, стал бы надеяться на молчание Стенина. Он убрал бы и его.
– Так еще не вечер, – пожал плечами Ильицкий, – вот сейчас приедете на Пречистенку – а там еще один труп.
– Да типун вам на язык!… – Кошкин вскочил с места и даже голос повысил от волнения.
Я тоже поежилась от такого пророчества. А Ильицкий продолжал:
– Я бы на вашем месте, господа сыщики, лучше подумал, почему господин Щербинин в молодости выбрал себе такой псевдоним – Сорокин. Вряд ли просто так: даже прозвища всегда даются за дело, а уж если человек сам себе выдумывает вторую фамилию… это обязательно что-то да значит. Вот у меня, например, в армии знаете, какое прозвище было?
– Догадываюсь, – хмуро глянул на него Кошкин.
– А вот и неправильно догадываетесь: меня звали просто Илюшей.
А я отвлеклась, уже согласившись, что Ильицкий прав. Связь обязательно должна быть. Причем, очевидная. Сорокин – сорока, птица, болтун… что я еще знала о сороках? Кажется, это одна из самых умных птиц. Еще сороки крайне падки на всяческие блестки – золото, драгоценности. Чрезмерная жадность? Быть может, это и есть причина выбора псевдонима?…