Гувернантка (СИ)
Но внезапно в комнате стало очень светло – я невольно перевела взгляд на дверь, откуда лился свет, и увидела стоящую на пороге мою воспитанницу. В одной руке она держала светильник, а в другой – дрожащей как осиновый лист – Смит-Вессон. Тот самый, до которого не дотянулся Якимов.
– Денис Ионович… – не очень твердо сказала Мари. – Положите револьвер и отпустите мою гувернантку.
Стенин, который тоже перевел взгляд и оружие на дверь – увидев Мари, как будто испугался и тотчас опустил оружие.
– Мари, деточка, – сказал он, протягивая к ней руку, – она не гувернантка, а шпионка. Она шпионила все это время за вашей семьей. А я… я…
– Я знаю, кто вы! Вы мой дедушка. Я поняла все. Отпустите ее, пожалуйста.
– Отдай револьвер, Мари! – Стенин сделал еще шаг – уже увереннее – и почти коснулся оружия, если бы Мари резко не отступила.
Я, слушая сей диалог, была сплошным комком нервов – в любую секунду Сорокин мог просто отобрать у девочки оружие. Или же Мари подчинилась бы его воле сама – это ведь ее дед.
Не рискуя больше, я бросилась Стенину наперерез. Протянула руку к Смит-Вессону, и – Мари, словно обессилив, сама тотчас выпустила оружие.
Стенин дернулся было, чтобы помешать мне, но я, одновременно взводя курок и упирая дуло ему в грудь, яростно велела:
– К стене! В комнату, живо! И бросьте револьвер!
Он чуть отступил, медленно поднимая руки, но подчиняться мне и бросать оружие не собирался – лишь присутствие Мари ему мешало перейти к решительным действиям.
Но и мне она мешала тоже. Я считала, что ей незачем видеть дальнейшее.
– Мари, уходите, позовите кого-нибудь!
– Нет, я не уйду… – покачала она головой с сомнением.
Мари, всегда бойкая и острая на слово, сейчас будто растеряла всю свою самоуверенность.
– Где-то здесь Алекс, его тоже сюда привезли! – сказала тогда я. – Найдите его.
И это подействовало. Сейчас я понимала, что, скорее всего, Мари и отправилась за нашим экипажем лишь потому, что, завидела лошадь Алекса – одну, без хозяина. И, услышав, что он здесь, тотчас оставила нас, пытаясь открыть соседние двери.
Мы же со Стениным снова остались одни, вот только револьвер теперь был и у меня. Впрочем, не минуло и секунды, как Стенин, холодно глядя мне в глаза, начал поднимать руку с оружием.
– Бросьте его! – снова крикнула я, обхватывая рукоять еще крепче.
И даже палец мой уперся в спусковой крючок. Одного легкого движения было достаточно, чтобы выстрелить. Это сработало – Сорокин снова застыл, гипнотизируя меня взглядом.
– Бросьте револьвер! – велела я. – И отойдите к стене немедленно! Ну!
Но на этот раз не сработало. Стенин, хотя и не делал больше попыток поднять оружие – бросать его тоже не собирался:
– Вы не выстрелите, Лидочка, – он улыбнулся почти по-отечески, – у вас руки дрожат от страха – ходуном ходят. Того и гляди уроните. Отдайте его лучше мне, – с этими словами Стенин, совсем осмелев, сделал уже два уверенных шага, протягивая к Смит-Вессону руку.
Не вполне отдавая себе отчет, я выстрелила. Пуля едва коснулась его рукава и врезалась в стену «голландки», выбивая крошки мрамора.
В глазах Сорокина мелькнула растерянность и тотчас, оценив все правильно, он сказал:
– Хорошо, хорошо, я понял… кладу револьвер, вот, – он разжал руку, и револьвер с грохотом упал на пол. – Помните только, что я вам нужен. Нужен живым.
Лишь сегодня утром я говорила Ильицкому, что не смогу выстрелить в человека. Но сейчас – клянусь, я едва сдерживалась, чтобы не нажать на спусковой крючок второй раз. И даже представляла уже, как стану оправдываться перед дядей: мол, Стенин сам напал на меня, и у меня не было выхода, кроме как его убить. Главное, расплакаться при этом – и дядя мне поверит.
Я не в печку целилась секундой назад, а в его грудь. Не попала.
Сейчас, сумев, наконец, перевести дыхание, я велела ему ботинком передвинуть мне свой револьвер. А после, не глядя, нащупала рукой ключи от наручников, что Якимов положил на стол, когда освободил меня, и швырнула их ему с требованием приковать себя к печи.
Только после этого я смогла, наконец, отвести взгляд от него. И опустила руку с револьвером. Возможно, я сделала это рано – в кармане у Стенина вполне могло оказаться еще что-то… но у меня не хватало сил больше оставаться тем комком нервов, что я была. Я чувствовала, что еще немного – и перед глазами моими все поплывет, и я вовсе лишусь чувств. Последних моих сил хватило лишь на то, чтобы приблизиться к распростертому на полу Якимову и проверить, жив ли он еще.
Потом, уже не заботясь, кто и что обо мне подумает, я сползла по стене на пол, словно обмякла, и, закрыв руками лицо, разрыдалась – громко, отчаянно и по-бабьи.
ЭПИЛОГ
Ильицкий о случившемся так и не узнал. То есть, узнал, конечно, но в куда более смягченном варианте – ведь не прошло и получаса, как на стройку приехала московская полиция во главе с Кошкиным. Сорокина обыскали, снова заковали в наручники и сопроводили в полицейский участок. Отпираться ему смысла не было, потому, насколько я знаю, он сразу начал сотрудничать с Генштабом.
Алекс, слава Богу, был жив и почти здоров – Мари нашла его в одной из соседних комнат, привела в чувства и перебинтовала голову. Криво, косо, так, что повязка постоянно сползала – но зато сама.
Она рассказала мне, что полицейские, которые увозили меня с Пречистенки, не понравились ей сразу, потому она еще долго наблюдала за нашей каретой, стоя у ворот. Увидев, что внутри явно что-то происходит, Мари бросилась следом – оседлала лошадь Алекса и направилась за каретой. Однако долго не решалась войти в дом, куда увели меня, и лишь когда ее дедушка выбрался из зарешеченного отсека, видимо, воспользовавшись отмычками, она решилась тайком пробраться в дом за ним…
А Алекс, как выяснилось, сорвался в Москву из Березового только затем, чтобы просить Мари сбежать с ним и обвенчаться. Тайно. Он хотел сделать ей предложение еще на Рождество, когда подарил те злополучные заколки в виде сорок. Кстати, это оказались даже не сороки, а ласточки… но, видя, с каким пренебрежением Мари приняла его подарок, как безразлично ведет себя с ним, решил, что все это глупость и минутное помешательство. Правда и идея жениться на m-lle Волошиной в отместку за флирт Мари с Ильицким – глупостью была не меньшей… Когда же Мари не явилась вместе с родителями в Березовое, Алекс до самого вечера маялся от скуки – пока не понял, что если ему и один день невмоготу прожить без этой взбалмошной девчонки, то не повод ли это поступиться своей гордостью и сделать все-таки первый шаг?
Только они, разумеется, никуда не сбежали – кто бы им позволил? И даже не поженились. Просто потому, что скандал с разрывом помолвки m-lle Волошиной вызвал такой резонанс в московском обществе, что Алексу вновь пришлось в спешке покидать город. Граф Курбатов велел ему уехать в их имение под Воронежем и сидеть там тише воды, ниже травы – пока Москва хоть немного не успокоится. Впрочем, Алексу не привыкать к скандалам. Мари рассказывала позже, что из своей ссылки Алекс едва ли не каждый день слал ей трогательные письма с просьбами его дождаться…
***
Но это все случится еще нескоро, а пока что, спустя два дня после описанных событий, я навестила Степана Егоровича в участке, чтобы выспросить у него подробности о Сорокине.
К тому времени уже пришел ответ на давешний запрос Кошкина – об офицере с обожженным лицом, что служил на Кавказе в одной части с Щербининым. Сведения оказались прелюбопытнейшими. Некто с фамилией Стенин был ранен на Кавказе в 1847 году. Очень серьезно ранен – ему обожгло лицо, изуродовав до неузнаваемости. Так как был он к тому же без сознания, то его вовсе приняли за другого офицера, а Стенина сочли погибшим, и из-за путаницы считали его таковым несколько лет, пока он не восстановил документы.