Мафиози и его мальчик (СИ)

Яр, конечно же, так и не позвонил. Пару лет назад я, наверное, попытался бы его оправдать. Придумал, почему у него с этим звонком не срослось. Но сейчас меня просто накрыла злость. Захотелось выбросить к чёрту телефон, сменить номер, просто потому, что он его теперь знал.
Вокруг в самом деле набухали на деревьях первые почки. Светило солнышко, и во всю шествовала весна. Близился май. Все мои знакомые радовались приближающейся весне, и только я ходил до чёртиков злой.
Что ты со мной делаешь, Яр? И когда это пройдёт?
Теперь я уже не знаю ничего.
При мысли о тебе начинает болеть голова. А ещё странно думать о том, насколько разительно отличается то, что творится вокруг меня, и то, что творится внутри.
Я как-то услышал – зашёл в курилку, а девчонки не успели замолчать – что меня называют чудаком. Обнаружив, что дверь открылась, девочка, правда, посмотрела на меня с любовью в глазах – абсолютно искренне, надо сказать. И тут же поправилась:
- Но ты очень классный чудак.
Не знаю. Меня никогда не называли так. Волнует ли меня это? Да нет, наверное, мне всё равно. Просто странно, как отличается то, что творится вокруг меня, от того, что происходит у меня внутри.
- Правда ли, что вы проводите в тире по два часа в день?
- Вам приходилось убивать?
Это вопросы тоже задают почти всегда.
Я молчу. Потому что иногда молчать лучше, чем говорить. А девочки у экранов и так могут придумать, что да.
Странно, но мне не жалко никого из тех, кого я убил. Это как… экзамены, которые ты сдал давным-давно. Тех, кто умер, уже не вернуть и нечего о них говорить. А вот Яра мне по-прежнему жаль до гула в висках.
В конце апреля мне вдруг начинает казаться, что я забываю его лицо.
Меня охватывает паника, как будто я забываю самого себя. А ведь идёт всего только первый год.
Я нахожу его фото – одно из немногих, что есть у меня. Из той пачки, которую когда-то дал мне Эдуард. Это странно и дико – на фото единственный, наверно, день, когда у нас всё хорошо. И этот день теперь есть у меня.
Ещё какое-то время я хожу сам не свой. Я думаю – а что, если он тоже забудет, как выгляжу я?
Если бы я был девушкой или женой, я послал бы своё фото, а сейчас – я ничего не могу послать. Думаю, Яру от такой фотографии стало бы только хуже.
Сначала мне в голову приходит идея послать журнал – апрельский номер, в котором я на последней странице красуюсь крупным планом, как фотограф года. Честно говоря, я думаю, меня выбрали на эту роль только потому, что у меня самое презентабельное лицо.
Журнал кажется идеей неплохой – но я не знаю, правильно ли Яр поймёт. А потом выход абсолютно случайно подсказывает Марк.
- Андрей, а ты бы травести стал снимать? – спрашивает он.
- Что?… – слегка ошарашенно спрашиваю я. Марк знает, что я люблю всё красивое. Свадьбы беру, только когда за них платят действительно хорошо. А это, ну…
- Тра-вес-ти, - он повторяет по слогам. – Это парни в женской одежде.
Я мотаю головой и объясняю почему.
Марк фыркает.
- Деревня. Иногда они выглядят очень даже хорошо.
Он тянется за какой-то брошюрой, а затем протягивает мне портфолио модели-андрогина. Парень в самом деле выглядит хорошо – по крайней мере там, где он одет как мужчина. Я листаю одну страницу за другой.
- И что? – спрашиваю я, долистав до конца.
- У тебя бы тоже получилось ничего.
Я почему-то уверен, что в этой сессии мне быть не фотографом - и потому попросту швыряю альбомом в него. Марк хохочет и тащит меня в постель, но всё время, пока мы трахаемся, разговор не даёт мне покоя.
- А кто может делать такие фотки? – спрашиваю я с утра. Марк подмигивает.
- Подаришь парочку мне?
- Нет!
Марк и не думает спорить, но всё-таки сводит меня с фотографом. Яру фотографию я отправляю через три дня – я с трудом узнаю на ней себя. А вот он… Интересно, узнает ли он? Странно, но от этой мысли у меня встаёт.
И ещё одна мысль посещает меня, когда я думаю о том, что не увижу его десять лет.
Мне тогда будет тридцать семь. Чуть больше того, сколько было Яру, когда начался наш непонятный роман. Мне кажется, что тридцать семь - это старость, смерть. Но он тогда казался мне молодым.
Наверное, дело не в том, сколько будет мне, когда я увижу Яра в следующий раз. Дело в том, сколько лет разделило нас. Сколько лет прибавится к тем тринадцати, которые мы спустили в трубу. Вместе получается двадцать три – почти что вся моя жизнь.
Мне сейчас двадцать семь, и я вдруг думаю, что столько же было Яру, когда он впервые увидел меня.
Что сделал бы я, если бы сейчас четырнадцатилетний Яр вертел задницей передо мной? Поцеловал бы? Скорее просто трахнул. И не дал бы ему шанса возразить.
========== Часть 66 ==========
С тех пор посылки я отправляю каждые три дня.
Сам не знаю зачем.
Мне просто кажется, что пока есть эти коробки – Яр хотя бы чуточку со мной. И постепенно я уже перестаю понимать, как всё прошедшее время жил без них.
Кладу в основном еду, сигареты, одежду - когда придумываю что, а с третьей посылки начинаю отправлять и журналы – те, в которых есть новости, которые могли бы Яра заинтересовать. Отправляю и те, в которых есть мои работы.
Я вспоминаю, что у меня был друг Коля, которого загребли в армию – нам тогда было по семнадцать лет. Мать таскала ему книги и шоколад. Я посылаю и то, и то. Книги в основном те, которые сам читал в последнюю пару лет – выборочно, конечно, не думаю, что Яр Пелевина стал бы читать.
Было бы проще, если бы Яр ответил на моё письмо. Если бы сам сказал, что происходит там у него, и чего-нибудь попросил. Впрочем, я слабо представляю, чтобы Яр стал меня о чём-то подобном просить.
Писем я больше не пишу – отчасти потому, что не рассчитываю получить ответ, а отчасти – потому, что не знаю, что ещё я не говорил ему и что могу сказать.
Мне больше не кажется, что тот день в Швейцарии был нашим единственным счастливым днём. Я вспоминаю, как мы гуляли по берёзовому лесу около Яровой дачи. Как иногда просто сидели в его квартире на Таганке и смотрели на огонь – если честно, на искусственный огонь смотрел в основном я, а Яр смотрел на меня. Я отлично это знал, но старался не показать – потому что стоило Яру самому заметить, что он на самом деле заинтересован мной, как он тут же начинал пороть какую-то хрень.
Я не понимаю, почему ему так нравилось меня обижать. И, наверное, уже не хочу понимать. Я хочу только снова вернуться в один из тех вечеров – и пусть нам не о чем было говорить, за вечером начиналась ночь. Яр трогал моё тело так, как не трогал меня никто. Яр проникал в меня всем своим существом. И чем больше я думаю об этих ночах, тем преснее мне кажется всё, что происходит со мной.
Когда в середине мая я просыпаюсь в постели Марка и всё ещё чувствую руку Яра на своём бедре, я понимаю, что нужно что-то менять. И первым, что я меняю, оказывается Марк – хоть мне и было какое-то время с ним хорошо, я абсолютно отчётливо осознаю, что он никогда не сможет дать мне то, что давал Яр.
Работу я менять не хочу, но этой весной меня снова тянет фотографировать места, где нет людей, и я по-новому ощущаю их красоту. Я проявляю фотографии сам и кладу их в посылки, потому что больше всего хочу, чтобы на этих фотках кроме деревьев и едва зеленеющей травы были вместе я и Яр.
Так я обхожу с фотоаппаратом Москву и заново её узнаю. Теперь у меня есть цель, и фото получаются совсем не такими, как в прошлый раз.
Впрочем, кроме как отправлять Яру, мне некуда их девать. Работа остаётся работой и продолжает идти своим чередом.
После майских праздников у меня берут ещё одно интервью. Я даже бреюсь в этот день, что в последнее время делаю не часто – не для кого. Фотки получаются такие, что у меня сердце щемит от желания, чтобы их увидел Яр. Но в этот раз я почему-то не рискую отправить ему даже журнал.