Мафиози и его мальчик (СИ)
- Но теперь-то ты здесь, - усмехнулся Хрящ.
- Верно. И значит, здесь должно стать тепло. Дошло?
Хрящ достал из-за уха сигаретку и закурил, всё так же не отрывая от Яра внимательных глаз.
- Дошло. Только ты банкрот… Толкунов. И никто ничего не будет делать для тебя.
- А вот это уже решу я. Мне от тебя нужны: список того, чего не хватает, и телефон.
Хрящ затянулся ещё раз.
- Надо со Смотрящим побазарить.
- Базарь, - Яр чуть откинулся назад. – Это всё?
Хрящ кивнул.
- Тогда может, в знак долгой дружбы… - Яр кивнул на мобильник, лежащий на столе, - подкинешь телефон?
Лицо Хряща надломила усмешка.
- Если у тебя связи есть – то телефон как-нибудь найдёшь. Дошло? – он усмехнулся ещё раз, демонстрируя два ряда острых белых зубов, разительно контрастировавших с серостью стен и тюремной одежды.
Яр скрипнул зубами.
- Дошло, - спокойно сказал он и, встав, направился к двери.
- Хромой! – окликнул его Хрящ, и Яр вздрогнул. Непривычная кличка неприятно проскребла по спине.
- Ну.
- Смотрящий по хате теперь ты. Испытательный срок тебе две недели. Если что – готовься стать петухом.
Яр не ответил ничего. Развернулся и молча вышел в коридор.
========== Часть 69 ==========
Тело у Андрея было гладким, а кожа - бархатистой и мягкой, как дорогая ткань. Яра всегда поражала эта мягкость, куда более подходившая незрелому мальчику, чем молодому мужчине, вольготно расположившемуся в его руках.
Впрочем, и мальчиков таких он встречал редко – если не сказать - никогда. Только один раз - и только одного. Он видел пару раз в порно фильмах таких же сладких, идеально холёных, без единой крапинки или родинки на бледной коже, но это было кино, и все они были пустыми - как сгнивший орех. А Андрей был живой. Его можно было потрогать – хотя и казалось иногда, что тело его сделано из воска и человеку не может принадлежать.
Когда Яр проводил рукой по белому плечу или по животу, расчерченному изящным рисунком мускулов, тело в его руках прогибалось, тянулось вслед за касанием, а иногда Андрей издавал стон – не горлом, не грудью, а всем существом, как стонет натянутая струна.
Яр не привык говорить. О том, как заставляет каждую клеточку, каждую крупинку его существа напрягаться и дрожать это тело. О том, как трудно прекратить касание, отпустить хоть на мгновение это безупречное плечо. О том, как оно сладко на вкус, и о том, как хочется пробовать его ещё и ещё. Яр не привык говорить и потому лишь - как всегда - уткнулся носом в волосы мальчика, устроившегося в его руках, втянул густой аромат сандала и пачули, от которого напрягалось в груди и в паху, и одними губами прошептал – так, чтобы не услышал никто, даже он сам: «Андрюш»…
Это «Андрюш» совсем не подходило Андрею. Оно было слишком простым. Слишком деревенским. Слишком родным. Быть может, его следовало называть Андрэ или Эндрю, или ещё каким-то чужеземным именем, которое Яр никогда не решился бы произнести, но он хотел ближе, хотел вот так, кожа к коже, и других слов подобрать не мог.
На секунду стиснув в руках тело Андрея и тут же ощутив, как скользят по его собственной загрубевшей спине тонкие ласковые руки, Яр перекатился на спину и усадил Андрея на себя - верхом.
Андрей любил так. Ярик догадывался, что виноват в этом сам, что бывает груб и чересчур нетерпелив, но сдерживаться, когда это сладкое упругое тело тает в твоих руках, было невозможно.
Андрей понял приказ без слов. И всё же медлил – это он тоже любил. Поддразнить, потереться бёдрами о член - и без того напряжённый до предела. Мазнуть своей сладкой дырочкой по головке, вырвать глухой стон из груди любовника, который и от боли-то никогда бы не стал стонать. Потом проверить свою власть – губами скользнуть по скуле Яра, по его шее, вдоль ярёмной вены, так что в паху всё скручивалось тугим узлом. Андрей любил останавливаться тут и играть с ключицами, хотя мог и попросту начать беспорядочно целовать, так что каждый мускул на теле Яра оттаивал от этой непрошенной, но такой желанной нежности.
Иногда Андрей делал всё сам. Иногда ждал, пока руки Яра, окончательно потерявшего нить реальности, схватят его за бёдра – до боли, до синяков – и насадят на себя. Яр не знал, что его мальчик чувствовал в этот момент – только боль или упоение собственной важностью, собственной значимостью, собственной властью?
Его самого в такие мгновения больше всего сводило с ума осознание того, что этот сладкий, безупречный мальчик принадлежит ему. Самое лучшее, что он видел когда-то – только для него. Он может делать всё, что захочет, и Андрей будет лишь покорно прогибаться, стонать, ласкать и ластиться к грубым рукам.
Яр не мог трахать его долго, потому что наслаждение в паху и в животе, подкреплённое этой возбуждающей вседозволенностью, нарастало слишком стремительно, слишком быстро приближалось к точке взрыва – но он переворачивал Андрея, швырял его на живот и, взявшись за собственный член, тоже дразнил. Вырисовывал круги на белоснежных ягодицах, очерчивал ровное розовое отверстие, всегда слишком узкое и слишком тугое.
Иногда ему казалось, что Андрей не человек. Не может человек, которого трахало, заставляло сосать, насиловало столько мужиков, оставаться таким чистым и упругим. Он – мог. И Яр входил в неудержимом желании порвать это тело, ворваться в самую его глубину, иметь его – по-настоящему иметь его целиком, а не только ту часть, которую мог увидеть глазами.
Андрей стонал и извивался, и дёргался навстречу, и просил ещё – как шлюха. И это слово невозможно было удержать.
Потом уже Яр обнимал его, прижимал к себе в приступе нестерпимой нежности. Желание обладать отступало вглубь. Оно бурлило там, под тонким слоем спокойной воды, заставляло стискивать сильней, кусать белые плечи - и снова желать.
Андрей сводил его с ума.
Яр распахнул глаза и обнаружил, что тяжело дышит. В паху было тяжело, и он невольно провёл по животу рукой, надеясь, что не кончил как мальчишка - во сне. Нет, одежда, по крайней мере, осталась сухой.
- Хромой, не спи! – кто-то в очередной раз тряхнул его за плечо, и Яр резко сел. Мотнул головой, восстанавливая самоконтроль. Кровь приливала к щекам, и хотелось верить, что он ничего не бормотал во сне.
- Что? – голос ещё грубый спросонья. Впрочем, такой, как всегда.
- До сеанса осталось чуть-чуть. Идёшь?
Сеансы придумал он сам. Собственно, придумали их задолго до него, только так обычно делали в городах – запускали шлюху в дом напротив и смотрели, как она трясёт хозяйством перед окном.
Хуже выходило в такой глуши, где оказался он. Никаких домов напротив зоны не было и быть не могло. Девочек завозили под видом юристок, но хватало их едва ли на одного. Яр же предложил другой подход.
Теперь девочек покупали не себе, а ментам. На любой праздник, от дня рождения до именин. Уговор был один – встречи проходили в сторожке, окна которой выходили на четвёртый барак. Охранники от подарков не отказывались почти никогда, а братве доставался стриптиз – тоже кое-что.
Девочки вообще оказались хорошим способом завоёвывать авторитет - куда лучшим, чем водка и наркота. Здесь, где почти все мужики сидели по десять лет, и многие не по первому году не видели нормальных баб – матери и сёстры не в счёт – за шлюху можно было купить человека целиком.
Всё упиралось в телефон – но эта проблема решилась сама собой. Оставив, правда, неприятный осадок в душе от того, что решил её не совсем тот, кого бы Яр больше всего желал.
Едва разрешили первую встречу на четыре часа, Яра вызвали к ментам, и он обнаружил, что в комнате свиданий его ждёт Алексей. Ещё более худой и мрачный, чем всегда.
Яр не знал, что сказать. Расстался он с Люком не хорошо. Люк оставался последним, кому он ещё мог тогда доверять, и Люк его обманул. Убить его Яр не мог. Не теперь, когда их осталось всего двое. Впрочем, его, наверное, он не смог бы убить никогда – слишком много вместе прошли.