Отдай туфлю, Золушка!

Или…
Вдруг новая мысль пришла в мою голову. Я вздрогнула всем телом.
А если вот эта самая сказка у меня всё же есть? Если Гильом — ошибся? Ну то есть… Я — в замке Чудовища, ведь верно? Чудовище неплохо ко мне относится и выполняет различные мои прихоти, так? И я тоже начинаю дружелюбно и с сочувствием относиться к нему. Да я даже бояться его перестала! Ничего не напоминает?
—Ох же ёлки!— прошептала я потрясённо.— Ну точно…
Я и Фаэрт? Серьёзно? Бред какой-то…
А с другой стороны…
Сюжет же неизменен, да? И… а, собственно, почему нет-то?
    
Глава 25 
 Желтое платье
Когда Арабель коснулся копытами травы в парке моего чудовища, ремни, оплетавшие мои ноги, растворились в воздухе. Я попробовала лихо спрыгнуть с коня, и почувствовала, как заныли ляжки. Это ж сколько часов я пробыла в воздухе? Солнце почти касалось гор. А есть-то как хочется!
Перед моим носом заметалась Рапунцель, что-то возбуждённо жужжа. Эх, где мои антинаушники?
Я тяжело сползла на землю, пошатнулась.
—Потом,— отмахнулась от Мари.— Пошли есть. Я голодна, как волк.
И попыталась вспомнить: что там в той сказке было-то? Но сказки я слушала только в далёком детстве, и память оказалась крайне неуслужливой. Почему-то в голове металось одно лишь жёлтое платье. Почему жёлтое? Да кто ж его знает!
Безмолвные слуги накрыли на стол в моей комнате, я плюхнулась в барное кресло, свесив ноги, и без всякого желания натянула антинаушники. Зачерпнула рукой овсяную кашу с финиками и мятой. И вдруг вспомнила, что папа ненавидел овсянку всей душой, и когда мама варила или запаривала её, его лицо становилось совершенно несчастным. Он терпеть не мог расстраивать маму, и скорее умер бы, чем признался в ненависти к её стряпне, пусть даже только к одной-единственной овсянке. И я быстро съедала свою порцию, а потом подсовывала папе пустую тарелку и ела за него. У нас был прекрасный тайный симбиоз.
Я почти вспомнила его лицо!
Он был рыжим! Офигеть. Точно! Совершенно верно! Я вспомнила! И вот эту золотистую щетину на подбородке и…
Я вскочила. Тарелка полетела на пол.
—Эй…— начала было Рапунцель, но я вдруг взвыла, схватилась за голову и рухнула на пол.
Мир померк, раскололся, и моя голова тоже лопнула, как чугунная гиря, полая внутри. Может, от громкого вопля? От него сейчас стёкла лопнут… Нет… Это же я кричу.
Я стиснула голову, пытаясь соединить две её половинки, и разрыдалась от боли и слабости. Уткнулась в тёплое плечо, закусила толстую ткань, сотрясаясь в рыданиях. Одна сильная рука подхватила меня под коленками, а другая коснулась волос на голове, и от неё словно потекла прохлада. Боль начала отступать.
Минут через десять я выдохнула, отпустила из зубов мокрую ткань, отвернулась и обеими ладонями вытерла лицо.
—Спасибо.
—Не делай так больше,— холодно посоветовал Фаэрт и встал с пола.
—Как вы здесь оказались? А… зеркало, понятно. И зачем пришли?
—За этим.
—Откуда вы узнали, что мне плохо?
Он промолчал. Не счёл нужным отвечать. Отвернулся и просто пошёл к зеркалу. Я вцепилась в его штаны:
—Подождите! Вы сказали, что Гильом… Его нужно поставить на ноги, верно?
Фаэрт остановился.
—Да.
Меня тошнило, голова всё ещё кружилась, словно я только что сошла с экстремальных каруселей.
—Что с ним произошло?
—Покушение. Его пытались убить. Хотя некоторые считают это несчастным случаем. На королевской охоте Гильом отбился от свиты отца.
—Отца?
—Гильом — старший сын и наследник короля Андриана,— ровным голосом пояснил Фаэрт и продолжил: — Мальчик заблудился и на него напали волки. В довершении всего Гильом упал с коня. Принца спасли, но он перестал ходить. Сначала это были просто переломы костей. Но они давно срослись.
—Жуть какая! То есть, у него психосоматика, думаете? Дайте руку! Мне самой не встать.
Он протянул мне ладонь. Я взялась за неё двумя руками, Чертополох помог мне встать, но я всё равно не разжала пальцы. Мир кружился. Я всерьёз боялась, что упаду. Зато ляжки перестали ныть.
—Думаю, у него нет смысла и цели вставать,— ответил Фаэрт после долгого молчания.
Видимо, решал: нужно ли удостаивать меня такой чести.
—Почему? Разве та свобода, которую дарит способность ходить, сама по себе не цель?
—Очевидно, нет. Я могу идти?
Я ни разу не встречала человека, способного тремя обычными словами выразить максимум едкой иронии. И тут же вспомнила, что это чудовище, видимо, герой моей сказки, а я — та самая тупая красавица, которая в него влюбилась и своей добротой расколдовала. Ну и как его прикажете расколдовывать? Мне снова вспомнилось навязчивое жёлтое платье.
Вместо ответа я обвила его шею руками, расслабившись и позволив себе повиснуть на его опоре. Как там Лика делала? Запрокинула лицо, посмотрела на Фаэрта печально из-под ресниц:
—Мне очень плохо,— пожаловалась максимально нежным голоском.
Лика ещё ножку поднимала. Надо или нет? Левую или правую? Мне вспомнилась подруга, пьяная и прелестная в своём алкогольном опьянении. И я приподняла левую ногу, чуть согнув её в коленке.
—Велеть слугам донести тебя до постели?
Вот тупой!
—Нет, просто постойте так ещё немного.
—Две ноги устойчивее, чем одна.
Кажется, я краснею. И не знаю, о чём с ним ещё говорить. И я решила свернуть на уже знакомую почву:
—То есть, велев Гильому жениться на мне, вы по сути выбрали будущую королеву Родопсии? И эта королева — я? Почему?
Но ногу всё же поставила на пол. Чертополох пожал плечами:
—Гильому всё равно понадобится сиделка. Почему бы тебе не стать ей?
—А слуги и…
—Для короля все его придворные — слуги.
Я задумалась. Умел этот гад оставаться безучастным и максимально подчёркивать нежелание общаться! Жёлтое платье в моей памяти кокетливо махнуло пышным подолом. Точно! Они ж танцевали…
—Фаэрт, послушай,— мягко шепнула я, нарочно переходя на задушевное «ты»,— если я стану королевой, так ведь мне понадобится принимать участие в балах. А я даже танцевать не умею!
И не люблю. Но об этом я упоминать, конечно, не стала.
—У тебя будут учителя.
—Я стесняюсь,— и я зарылась лицом в бархат на его груди.
—И?
—Не можешь ли ты меня сам научить?
—То есть, меня ты не стесняешься?