Узкие улочки жизни

Почему?
Потому что Гельмут имеет право так думать. И что самое трагичное, он имеет право поступать в полном соответствии с собственными мыслями.
— Хорошо. Значит, завтра?
— Ты не сменил номер?
— Нет, номер прежний.
— Агата созвонится с тобой где-нибудь после обеда, идёт?
— Буду ждать звонка.
Он почувствовал холод, накрывший мои мысли. Не знаю как, но почувствовал и сморозил ещё большую глупость, чем можно было предположить:
— Этот долг останется за мной, Штайни. На всю жизнь. И знаешь…
Я уже догадывался, чем закончится эта логическая цепочка. Но чтобы облегчить участь Гельмута, спросил:
— Что?
— Если Агата тебе понравится, а ты понравишься ей, я ничего не буду иметь против… В общем, ты понял.
— Спасибо.
А что ещё можно сказать? Как бы то ни было, мне оказана честь: старший брат дал своё благословение нашему возможному совместному будущему. И я даже могу радоваться, потому что троица «Киндер. Кюхе. Кирхе» свято чтится женщинами рода Кёне, а стало быть, супруга из Агаты получится замечательная. Но во мне упрямства не меньше, чем в моём знакомом, и предлагаемый «династический брак» вызывает отторжение самой мыслью о своём осуществлении. Хотя… Сначала всё-таки надо взглянуть на девушку, как советуют мне мои немецкие гены.
Пока я переваривал всё услышанное и прочитанное, Гельмут счёл свою миссию выполненной:
— Извини, я и правда тороплюсь. Куча дел.
— Конечно.
— Останешься здесь?
— Да, допью пиво: жаль бросать на половине.
Он встал из-за стола, дёрнул губами, словно собирался напоследок сказать что-то важное, но передумал и ограничился привычным:
— До встречи!
— До встречи. — Я отсалютовал кружкой вслед Гельмуту, пробирающемуся к стойке через плотную группу невесть откуда взявшихся любителей выпить и закусить.
Сейчас он положит перед фрау Гертой несколько купюр, общий номинал которых значительно превышает стоимость выпитого нами «Хохенхофа» и, наклонившись поближе к уху хозяйки, тихо попросит выставить мне «за счёт заведения» ещё пару-тройку кружек чего-нибудь забористого. А фрау Герта непременно согласится и добавит к чужой просьбе своего душевного расположения, отправившись в погреб к самым дальним бочонкам…
Да, так и будет. Мне даже не нужно вчитываться в чужие мысли, чтобы это знать. Но я хочу знать совсем другое!
— Ай-яй-яй, молодой человек! Ещё так рано, а вы уже погрузились в сумерки размышлений. Нехорошо нарушать каноны мироздания: для принятия решения отведено утро, для действий — день, вечером подводятся итоги, а ночью… Ночь служит отдохновением и душе, и телу. Хотя многие из нас не прочь заставить тело немного потрудиться и после захода солнца!
Дребезжащий расшатавшимся в раме стеклом и одновременно шуршащий сухими осенними листьями голосок миста Олдмэна был знаком мне так давно, что иногда в голову приходила совершенно шальная мысль о присутствии старичка в моей жизни с самого мига зачатия. Но я совсем не ожидал встретить его в заведении фрау Герты, потому что время, как верно было подмечено, слишком раннее.
— Доброго вечера.
— И вам, молодой человек, и вам! Только судя по строгой складке бровей, вы полагаете наступающее время суток вовсе не добрым, а обладающим противоположными свойствами характера.
Он подсел за мой столик, совершив вечно удивлявшее меня телодвижение: то ли подпрыгнул, то ли взлетел, чтобы примоститься на лавке, и аккуратно расстелил перед собой салфетку ровно за мгновение, как Эльга опустила на это же место тарелку с сырным печеньем. Тугие завитки седых кудрей, шлемом облегающие голову, пуговки глаз, выглядывающие из складок чуть набрякших век, как чёрные жемчужины из раковин, и, разумеется, традиционные, как подъём государственного флага, румянец во всё лицо и клетчатый костюм, явно пошитый на заказ, потому что в детском ателье вряд ли нашлось бы что-то столь элегантное. Миста Би Олдмэн, бодрый, всезнающий, всепонимающий и, что самое главное, не имеющий дурной привычки ни осуждать, ни судить.
— Я невольно стал свидетелем вашего разговора с другим достойным молодым человеком, уж прошу извинить старика. И мне показалось, что с вами обоими произошла одна пренеприятнейшая вещь, а неприятности нельзя оставлять без внимания, иначе они превратятся в беды. Развеете мои опасения?
 
— Могу попробовать. Но честно говоря, ничего особенного вроде бы…
— Ай-яй-яй! — Миста Олдмэн грозно покачал кривым пальцем у меня перед носом. — Хотите быть честным, будьте таковым, но не юлите, используя древнюю клятву как фигуру речи. Клятвы, знаете ли, этого не любят.
На него никогда невозможно было рассердиться по-настоящему. Даже если хотелось, вот как мне сейчас. Я слушал старческий голосок, произносящий слова непонятные, но несомненно мудрые и правильные, и хотя не мог вникнуть в их суть, раздражение уходило. Плавно, неотвратимо, как отлив обнажает береговую полосу. Но на песке оставалась…
Горечь.
— Почему люди… Почему они такие?
— Потому что они — люди, — улыбнулся миста Олдмэн.
— И это весь ответ?
— Вы хотите большего?
Большего ли? Не знаю. Для меня желанное знание дороже жизни. Дороже всего мира. Может быть, потому, что если я его заполучу, то и весь мир…
Станет моим?
— Я хочу понять.
— А зачем, миста Стоун? Посмотрите вокруг. Видите этих людей? Они просто живут, не стараясь понимать. И вполне счастливо живут.
О да, вот уж в этом я совершенно уверен! Счастливы. И каждый из них бьётся за автономию собственной личности, не считая расходов и не стесняясь в средствах и методах. Но я так и не смог до сих пор постичь науку беззаботности. Где бы найти хорошего учителя?
— И думать друг о друге не нужно? И не нужно следить за тем, чтобы не затоптать того, кто рядом?
— Но он ведь может позаботиться о себе сам, — возразил миста Олдмэн. — Кто-то, живущий в странном месте, которое вы, молодой человек, называете «рядом».
— Почему странном?
— Потому что, если вы действительно думаете о ближнем своём, он находится внутри вас. В ваших владениях. Неужели не ясно?
Внутри? Когда я читаю чужие мысли, то невольно отдаю им часть своего сознания, чтобы произвести перевод с внутреннего языка другого человека на свой язык. Допускаю другую личность в пределы своей. Делю с ней одно и то же пространство, как эфемерно-призрачное, так и материальное.
Значит, всё настолько просто? Настолько очевидно? Но почему же тогда все вокруг остаются слепы?
Загадочным образом сгустившийся до предела воздух сдавил грудь, вызывая настоятельную потребность выйти. То ли из пивной, то ли из себя.
— Э, да вы, миста Стоун, собираетесь нас покинуть. А чтобы дорога была лёгкой и приятной… Душа моя, не сочти за труд, принеси молодому человеку кружечку «Штернерегена». Да-да, из тех самых запасов!
«Штернереген»? «Звездопад»? Никогда не слышал об этом сорте пива. И когда Эльга бережно поставила передо мной на стол кружку, явно прошедшую обжиг ещё в позапрошлом веке, я не поверил своим глазам. Под тонкой паутинкой пены в тёмной, даже на взгляд густой, как патока, жидкости мерцали звёзды. Крохотные искорки. И это был вовсе не обман зрения: они вспыхивали, гасли, кружились хороводами, выстраивались в странные узоры, похожие на письмена, вот только язык был мне незнаком. Наверное, миста Олдмэн понял, о чём я думаю, потому что усмехнулся и посоветовал:
— Попробуйте не стараться понимать, хотя бы сегодня вечером. Просто сделайте глоток, и знание войдёт в вас само. Вместе с этим волшебным напитком. Только глотайте на совесть!
Меня научили немногим вещам, но подтверждение одной из них я встречаю в жизни чаще, чем хотел бы. Старики очень часто оказываются правы. Потому что говорят о том, что знают. Да, перешагнув определённый возрастной порог, все мы постепенно скатываемся в прямую противоположность мудрости, но пока время терпит… А оно терпит всегда. Вот прямо сейчас сидит рядом с нами за столиком и покорно ждёт, пока я сделаю глоток. Хотя бы один. Нужно только решиться.