Схождение в ад (сборник)
Однако общение с ветераном СС многое в мировоззрении Ричарда изменило. По крайней мере, он задумался над справедливостью антисемитизма, — и как такового, и своего, личного.
Да, тебе не нравятся евреи или негры, поляки или русские… Пусть ты не приемлешь их безотчетно, неаргументированно, либо же — неприязнь твоя обоснована логически и подкреплена фактами. Однако неприязнь умозрительная, а, может, и выраженная на уровне бытовых коллизий — одно; в агрессии же она представляет совершенно иную величину. Агрессия нарушает заповеди. И — убить еврея в силу национального признака, убить — нажав на гашетку, либо — поставив подпись на листе приговора — он бы не смог. С другой стороны, если глобально стоит вопрос: кто — кого?какую–то позицию поневоле придется занимать, ибо в свой стан инородцев евреи не принимают — это аксиома. Но какую позицию? Голословного обличителя сионизма? Безжалостного воина, которого не смутит никакая жестокость и кровь? Легче всего — отойти в сторонку, умыть руки. Мол, не судья я ни тем, ни другим.
Но. Наблюдающий с берега за волнами в бушующем океане и, смахивающий небрежно долетающие до него соленые капли с бесстрастного лица, рано или поздно может быть утянут в пучину внезапным цунами…
Философия Краузе исходила из арийского, добиблейского периода истории; оттуда тянулись по его убеждению в настоящее корни избранной расы, как, впрочем, мыслил и Гитлер; и теперь Ричарду стала ясна суть идеи нацистских храмов и пренебрежение фюрера перед актуальной церковью, основанной на учении, вышедшем из недр иудейского народа, хотя и отвергнутому им, равно как халдейская магия и египетские таинства. Евреи впервые в истории человечества причислили себя к категории богоподобной, равной Создателю по нравственным своим признакам. Через них мир познал Творца, но и установил связь с сатаною, ибо они же зачли и развили темные культы. В том числе — масонство. Они — носители мессианской идеи, отторгнув Христа, возжелали мессию иного, земного, устроителя всяческого блаженства в бытие бренном.
Аргументов в пользу антисемитизма достаточно.
Но возможно ли принятие антисемитизма истинным христианином? Ведь в этом случае и Спаситель, и Дева–Мария, и все апостолы — представители «низшей расы», что звучит с одной стороны кощунственно, с другой — нелепо.
Краузе на такой довод заметил, что Христос — явление наднациональное, во–первых, а во–вторых, иудаизм не признает его даже как реальность. Но этот довод Ричард не воспринял.
Чем больше он размышлял над врагами арийцев, тем отчетливее понимал, что смысл их миссии и даже их золота, из которого в конечном счете выплавится трон Антихриста, пройти вертикаль всего Нового Завета от начала и до конца, и миссия их — от Бога, постоянно наказывающего их за гордыню, но и постоянно их спасающего, дабы в итоге пришло к этому народу, несовместимому с иными, как несовместимо масло с водой, прозрение и покаяние. Потому–то неправы и юдофилы, и юдофобы.
Впрочем, кто знает всю правду и кому открыта истина?
…Когда, уже сидя в машине, Глория положила ему голову на плечо, он уныло подумал:
«Неужели мне простенько и пошло подложили бабу?»
И вдруг, усилием воли, напрочь отринул весь свой опыт шпиона и аналитика. Стерильный, призрачный, ядовитый опыт, разрушающий человеческое естество. Дурман ада.
Рядом с ним была молодая, желанная самка. Ждущая от него любви. Плотской.
И они вошли в спальню его, разлетелась по сторонам спешно сброшенная одежда, а после звучал в полутьме шепот отрывистых слов, безмятежное счастье захлестнуло их, слившихся в целое, и он бесконечно и сладостно целовал волосы ее и глаза, тонкие руки и нежную грудь…
Настал день, и был снежный склон, тугой воздух, коконом обволакивающий летящее на лыжах тело в круговерти морозной пыльцы, вновь — ее губы, пахнущие снегом и солнцем; затем семейный обед в присутствии умиротворенно–деликатного Краузе, и вновь, до следующего полудня — плывшие в глазах стены спальни…
Он не ведал, что ждет его впереди, но даже и пытался озаботить себя какими–либо прогнозами и раздумьями. Он просто жил и любил. Впервые. Чего ранее не позволял себе никогда.
ЛЭНГЛИ. ЦРУ. 1993 год, январь
— Ну, и как ты оцениваешь провал в Берлине, Майкл?
— Арон… Это — идиотизм обстоятельств. Редчайший…
— Ладно, забудем об этом. Тем более, как ни парадоксально, все сложилось к лучшему… Единственный прокол: они «пробили» захваченного полицейского, и сейчас Краузе ищет в своих рядах «крота», связанного с нами…
— Информатору что–либо угрожает? — Думаю, нет.
— Я готов тщательно проработать операцию захвата интересующих нас лиц.
— Преждевременно. Они готовят акцию «Прыжок». Валленберг — исполнитель. Он подошел им по известным тебе параметрам. Лабораторная мышка. Дезориентированная полностью. Старый мистификатор крутит им, как хочет. Мешать им не будем, посмотрим на результат.
— Вытащим каштаны из огня их же руками?
— Совершенно верно.
— А насколько будет полной информация о конечном результате «прыжка»?
— Настолько, насколько приближен к Краузе наш человек… К Краузе и — к Валленнбергу. Информация, полагаю, будет исчерпаюей.
— И тебе удалось настолько глубоко внедрить…
— Нет. Скажу откровенно. Это — не внедрение. Это вербовка, закрепленная психологическим кодом.
— Даже не представляю, как тебе такое и удалось… Действительно: как ты сумел?..
— А никакого кода защиты и не было, дорогой Майкл. Мы имели дело с его любимой и единственной внучкой… Какой материал, Майкл! Ка–акой материал!.. Очень трудно завидовать Валленбергу, как ты понимаешь… Но — в настоящий момент… я бы хотел оказаться на его месте!
МИССИЯ ИЗБРАННОГО
Январским поздним вечером Ричард вышел на опоясывающий виллу балкон, облокотившись на балюстраду. Морозный ветер свистал в ночи, растворившей во мраке горы; черное пространство заполонило мир, и только колючие звезды в бездонности неба обозначали существование тверди земной, — неразличимой в круговерти бушевавшей стихии.
Растрескавшийся мрамор балюстрады напоминал о днях иных, канувших в вечность вместе с теми, кто когда–то отстроил это «орлиное гнездо», как символ могущества тевтонского духа, венчавшего неприступный утес; и кто мог ведать, что именно здесь начнется мистерия древне–германской традиции, и жертвой на алтаре суждено быть ему, — Ричарду Валленбергу.
Время близилось к полуночи; пора было идти в подземелье замка, где его ждали двенадцать посвященных, возглавляемых Великим Магистром Краузе, — тринадцатым.
В преддверии подземелья двое молчаливых лам омыли его благовонной водой и одели в старинный балахон тибетского монаха.
Затем распахнулась тяжелая дубовая дверь, окованная черным железом, и Ричард вошел под низкие своды храма, таящегося в глубине скалы.
Знание было дано ему, и потому спокойно, даже с толикой равнодушного отчуждения, он оглядел собравшихся здесь «рыцарей» в древних одеждах и рогатых шлемах, скрывающих лица.
Горели свечи, тлели в бронзовых чашах ритуальные гималайские травы, тени участников действа густо чернели на потолке и стенах, а над алтарем с магическим кругом медленно вращалась плоская золотая свастика, подвешенная на тонкой цепи.
Ричард опустился перед алтарем на колени, застыв в молчании медитации.
Камень амулета, выпростанный из–под балахона, приобрел оранжевый оттенок, а потом неуклонно начал голубеть, как бы откликаясь на каждое гортанное заклинание, произносимое Магистром. «Рыцари» вторили ему, обступая Ричарда замкнутым кругом.
Магистр поднял старый кинжал, некогда хранившийся в желтом портфеле, установив его жало в центре круга.
Кинжал словно завис в воздухе, блистая каменьями, вкрапленными в рукоять; вращение свастики усилилось вместе с хором голосов, слившихся в таинственной, вкрадчивой гармонии; перед взором Ричарда поплыла белесая пелена, в которой различалось лишь пламя свечей, сливавшихся в единый огонь, и вдруг — он как бы нырнул с открытыми глазами в теплую мутноватую речку: вот мелькнул свет, наполнявший верхнюю толщу воды, затем в рыжеватой мути почудились какието бесформенные очертания, но в ту же секунду размытость призрачных образов исчезла, сменившись ослепительной, рельефной реальностью.