Полузабытая песня любви
– О чем ты говоришь? Какая женщина?
– Та, которая остановилась в пабе. Туристка, приехавшая со своим женихом, на которого почти не глядит… И которая, когда видит тебя, может прийти в чувство лишь после того, как себя ущипнет… Не делай вид, что ты этого не знаешь!
– Но… я с нею едва знаком! Мы с ней встречались всего два раза! У тебя разыгралось воображение, Селеста…
– Вовсе нет! И вот что я тебе скажу, Чарльз Обри. Либо мы едем в Марокко, прочь от этого дождливого и мрачного места, либо я отправлюсь туда одна с девочками, и больше ты нас не увидишь!
Последовало долгое, неловкое молчание, во время которого Димити не смела даже вздохнуть.
– Хорошо, – сказал наконец Чарльз, и Димити похолодела. – Мы поедем все, – добавил он.
– Что? Нет… – запротестовала Селеста. – Только мы вдвоем, Чарльз. – Нам нужно побыть какое-то время наедине…
– Нет, это невозможно. Так что мы поедем все.
Димити больше не могла сдерживаться. Топая так громко, насколько это было возможно, чтобы не пролить чай, и судорожно улыбаясь, она вышла за дверь на свет.
– Вот, Селеста. Я принесла чай, – проговорила она, стараясь унять дрожь в голосе.
– Мици! Как насчет того, чтобы поехать в Марокко! Всем нам, впятером. Селеста сможет навестить свою семью, а я напишу тебя в виде одалиски или, может быть, берберской принцессы… Впечатления останутся незабываемые, можешь мне поверить. Такого места ты еще не видела, тебе понравится. Ну, что скажешь? – Чарльз стоял, уперев руки в бока, и искоса поглядывал на нее, словно чувствовал на себе угрожающий взгляд Селесты и не решался посмотреть на Димити в открытую.
– Вы… хотите, чтобы я поехала с вами в Марокко? Правда? – выдохнула Димити, переводя глаза с художника на Селесту, а затем снова на него. – Я… я очень хотела бы поехать… – сказала она. – Вы возьмете меня с собой? Обещаете?
– Конечно. Уверен, что во время путешествия твоя помощь окажется просто неоценимой. Ты смогла бы приглядывать за девочками и таким образом дать нам с Селестой возможность отдохнуть и побыть вместе. – Чарльз наконец набрался храбрости, чтобы улыбнуться, а затем взглянул на Селесту. Она смотрела на него, приоткрыв рот от потрясения.
– О, спасибо! Огромное спасибо! – воскликнула Димити, которая с трудом верила во все сказанное. Она так широко улыбалась, что даже стало больно щекам. Они уезжают, и на этот раз она поедет с ними, а значит, с Чарльзом. Она покинет Блэкноул и отправится в путешествие, да еще такое далекое, о котором не могла и мечтать. Ее не волновало то, что Селесте этого не хотелось. Главное, этого желал Чарльз, и в тот момент она любила его беззаветно.
– Ну что ж, – проговорил Чарльз смущенно. – Ступай в дом и обрадуй девочек. И не найдется ли чая и для меня?
– Сейчас принесу. – Димити вошла в дом, наполненный клубничным ароматом, но еще до того, как она покинула пределы слышимости, до нее донеслись слова Селесты, произнесенные голосом, ледяным от скрытого гнева:
– Чарльз, как ты мог?
Солома колола Заку спину, острый овечий запах ударял в нос, хотя и фильтровался, проходя через густые волосы Ханны. Она уткнулась лицом в ложбинку между его плечом и шеей, и Зак на какое-то время закрыл глаза, чтобы насладиться неудобством, вызванным тем, что нос и подбородок Ханны вонзались в его тело. Ее теплое дыхание все замедлялось и замедлялось, пока постепенно не стало обычным. Из-за кипы соломы, к которой он прислонился, внезапно раздалось блеяние овцы, низкое и громкое. Ханна тут же подняла голову, и по ее глазам стало заметно, что она старается сосредоточиться на происходящем.
– С ней все в порядке? – спросил Зак.
Ханна села прямей, пытаясь лучше увидеть, что происходит, и Зак понял, что их тела разъединились, лишь когда прохладный воздух внезапно коснулся его влажной и чувствительной кожи.
– Думаю, да. Просто ей, бедняжке, сейчас немного не по себе, вот она и беспокоится. Но я все-таки посмотрю, все ли у нее в норме. – Ханна поднялась на ноги, надела джинсы и застегнула молнию. Одно ее колено оказалось вымазанным в овечьем навозе. Она обошла кипу соломы и присела на корточки рядом с рожающей овцой. От частого дыхания у той трепетали ноздри и все тело подрагивало. Ханна заглянула ей под хвост и осторожно прикоснулась к едва показавшемуся ягненку. – Я могу нащупать ноги и ноздри, – проговорила она.
– Это хорошо?
– Да, очень. Ноздри свидетельствуют о головном предлежании, когда ягненок рождается головой вперед. Тазовое предлежание, когда первой появляется задница, куда более коварная штука.
– Что ж, здо́рово… Вообще-то, я никогда ничем подобным не занимался. Я имею в виду секс в овчарне, полной овец, – пояснил Зак, одеваясь и снимая с кожи соломинки.
Ханна улыбнулась:
– Он, вне всяких сомнений, помогает скоротать те долгие часы, когда приходится нести вахту, дожидаясь рождения ягнят. Брось мне вон тот коврик, пожалуйста.
Она ловко поймала коврик, вытерла руки и снова примостилась рядом с Заком у кипы соломы. Зак взял ее руку и ощутил твердый шрам, идущий поперек подушечки ее большого пальца.
В хлеву было много овцематок – некрупных, цвета кофе с молоком. Рядом с одними свернулись на полу маленькие ягнята. Другие овцы, как, например, та, к которой только что подходила Ханна, лежали, тяжело дыша. Третьи, как ни в чем не бывало, жевали сено, словно происходящее вокруг их совершенно не касалось. Было три часа ночи, и безукоризненно чистая полная луна взошла на небе, бросая серебристые тени на все находящееся под ней. Зак выглянул через открытую дверь и посмотрел вдаль, туда, где на вершине холма у самой линии горизонта вырисовывался приземистый силуэт «Дозора». В нем горел только один огонек, в кухонном окне первого этажа, и ему стало интересно, бодрствует ли еще Димити или просто забыла погасить свет.
– А тебе разве не нужно метить ягнят вон той зеленой краской? Ну, например, нумеровать их или делать что-то еще в этом роде, чтобы знать, который из них чей? – проговорил Зак и указал на овец, которые уже родили ягнят. Все овцематки сзади были помечены пятнами изумрудно-зеленой краски.
– Я уверена, овцы и без того прекрасно знают своих ягнят. И все они скоро получат на уши бирки. А эта зеленая краска исключительно стойкая: если уж она нанесена, избавиться от нее практически невозможно. Поэтому она не слишком годится для экологичной овечьей шерсти. Зато переходит с овцы на грудь барана-производителя и позволяет определить, кого он покрыл.
– Ягнята всегда рождаются с такой легкостью? – спросил Зак.
Ханна пожала плечами:
– Я уже говорила, что первый год работаю с этим стадом. К счастью, ягнята прямо выскакивают из своих матерей. Это большая удача, потому что в нынешних условиях я не могу позволить себе ветеринара.
Зак задумался.
– А как насчет твоих картин? Я имею в виду, не в обиду будь сказано, что у тебя едва ли бывает много посетителей в магазине. Может, их лучше продавать через какую-нибудь местную галерею или магазин сувениров? Не сомневаюсь, они станут хорошо продаваться.
– Возможно. Но только… в общем, не знаю. Сама мысль мне как-то не нравится.
– Какая мысль? Что ты талантливая художница и можешь получать дополнительный доход от продажи своих произведений?
– Я не хочу быть художницей. Хочу быть чабаном, ведущим экологическое хозяйство.
– Однако одно не исключает другого, согласись?
– На мой взгляд, исключает. Если картины станут расходиться хорошо, то мне и придется их рисовать. Все больше и больше… Это скользкая дорожка. Потом я стану разрисовывать маргаритками лейки, продам ферму и куплю вместо нее магазин сувениров. – Она пожала плечами, а Зак негромко рассмеялся.
– Но ты уже рисуешь. Я видел твои картины. Уверен, не случится ничего плохого, если их отправить туда, где их купят. Я мог бы этим заняться. Хочешь? – спросил он.
Ханна ответила ему твердым взглядом.
– Ну что ж, ладно. Я об этом подумаю, – проговорила она. – А как насчет тебя? Ведь ты хотел стать художником. Я не ошиблась? Так что заставило тебя открыть галерею?