Маска красной смерти (ЛП)

— Это смешно? — спрашивает Эйприл. — Вы почти упали с лестницы.
— Это забавно, так как пока она читала мне нотации о безопасности, мы чуть не... — улыбка Элиота исчезает. Он хмурился. — Я нахожу это немного комичным. Абсурд.
Она кладет руки на бедра и оглядывается.
— Спорю, тебе нравятся высокопарные слова, которые он использует, — говорит Эйприл.
Я могла бы многое ей рассказать.
— Вообще-то он мне не нравится в принципе, — говорю я.
Мы поднимаемся дальше в тишине. Я отчаянно желаю побыть подальше от Элиота и Эйприл хотя бы несколько часов. Побыть в безопасности, дома с родителями. Я репетирую извинения в голове, и затем мы оказываемся на верхнем этаже, и дом прямо передо мной. Я отрываю ноги и срываюсь вперед. Когда мы заворачиваем за угол, наш курьер открывает двери. Я ныряю внутрь подальше от конфликтов и заговоров, захлопываю дверь и закрываю ее на замок.
— Мама? Папа?
Я одна.
Я прохожусь по всем комнатам, зовя их, удивляясь эху своего голоса в пустом пространстве. Падая на пол в гостиной, я кладу голову на руки. Мамы нет здесь, чтобы принести мне крекеров. Отца нет здесь, чтобы посмотреть на меня, как на чужую. Все, что я знаю, это то, что яд до сих пор бежит по моим венам, и без родителей я не смогу загладить свою вину перед смертью. Я подвергла их такой опасности. Я хочу, чтобы они опекали меня, успокаивали. Даже Мама. Особенно Мама.
Я спешу в мамину комнату, к шкафу и смотрю на ее платья. Хоть одно пропало? Может, кожаный чемодан просто убрали со шкафа?
Как отец мог свободно вести переговоры в этой квартире, которая некогда принадлежала принцу? Доставая папин дневник из сумки, я открываю его слова. «Во всем виноват я». Мне нужно знать, что он имел в виду. Но слова расплываются, и я понимаю, что в голове пульсирует.
Бьют часы. Прошел час, но родителей до сих пор нет. Я начинаю подозревать, что они никогда не вернуться.
Запах одеколона принца липнет к моему платью.
Свет в моей спальне изменился. В дальнем углу — окно, выходящее в сад. Я никогда не обращала на него достаточно внимания, поскольку его всегда закрывала растительность. Но ветви деревьев сейчас сдвинуты в сторону. Впервые с тех пор, как я здесь живу, я могу смотреть сквозь окно. И любой человек, находящийся в саду может смотреть в мою комнату.
Я поворачиваюсь, чтобы взять покрывало и только тогда замечаю коробку, лежащую на моей кровати подобно подарку. Иногда папа покупает книги мне и раскладывает их среди подушек, но это больше, чем книга. Это тяжелая коробка, деревянное покрытие которой лакированное и глянцевое. Внутри маленькая маска.
У меня перехватывает дыхание. Пальцами я провожу по имени, выгравированному на поверхности. ФИНН. Отец, должно быть, изготовил ее после смерти Финна.
Маска мертвого мальчика.
Возможно, она будет немного велика Генри. Это причина, по которой бедные не всегда покупают маски для своих детей. Те их перерастают.
Я должна отдать эту маску Уиллу. Срочно. Я вижу, как Финн слег от инфекции. Я знаю, как быстро это может наступить. Я аккуратно кладу маску обратно в коробку, достаю кожаный ранец из шкафа и кладу коробку внутрь.
Я снимаю платье, отбрасывая его на пол, и надеваю любимое, бархатно-черное, уместно изодранное, с юбкой, которая едва достигает колен и легко зашнурованным корсетом. Платье удобное и родное, но не согревает. Я надеваю длинное и прозрачное пальто, через которое видны ноги, и кладу дневник отца в карман.
Торопливо проходя по комнатам, я почти ожидаю увидеть Элиота, наблюдающего за мной из сада.
Когда я приехала, наш курьер сидел на стуле возле дома. Он, несомненно, живет в нижней части города. Мы могли бы идти вместе, по крайней мере, часть пути до квартиры Уилла. Светло будет еще как минимум час, поэтому Уилл и дети будут дома. В любом случае, дети никогда не выходят на улицу. Курьер осторожно улыбается, когда я открываю дверь.
— Мои родители оставили мне сообщение?
— Меня не было утром. Они отправили меня обследовать повозки снова, искать тело молодой леди.
 
Я вздрагиваю.
— Вам приходилось дотрагиваться до ... тел? — я не могу не спросить, думая об этих ужасных черных каретах, о руках и ногах.
— Мне приходилось перекладывать их, если не было видно лиц. Было несколько хорошо одетых молодых леди. — Его голос обыденный. Теперь это нормальная тема для диалогов?
— За те часы, когда вы были тут, вы видели что-нибудь подозрительное, скажем, людей, которые хотели причинить отцу вред?
До того, как он качает головой, в его глазах что-то мелькает. Независимо от того, что он скрывает, заставляет меня чувствовать себя менее виноватой во лжи.
— Они оставили распоряжение, что вам нужно поехать со мной. У меня есть дело в нижнем городе.
— В нижнем городе? — звучит так, словно он никогда не слышал об этом месте.
— Разве не там вы живете?
— Да, но...
— Вы можете проводить меня, а затем вернуться домой пораньше. Я не думаю, что нам сегодня вечером понадобятся ваши услуги.
Он поднимается.
— Вы уверены, что ваши родители дали мне разрешение уйти раньше? — он в лицо меня лгуньей называть не хочет, но, конечно, так думает.
— Да. Вы доставите меня, вместо того, чтобы доставить продукты. — Я пытаюсь улыбнуться, но это сложно.
— Нижний город опасен. Если нас атакуют, я не смогу вас защитить.
— Нас не атакуют, — говорю я с большей уверенностью, чем имею, но, кажется, он мне верит.
Я прижимаю кожаный ранец ближе к телу и спешу вниз по лестнице, через фойе, выхожу через боковую дверь, курьер же следует по пятам. Улицы пустынны. Единственные люди, которых мы видим — это рабочие, чистящие здание старой оперы.
Проходя мимо, я протягиваю руку и касаюсь позолоченной лепнины, тем самым окрашивая пальцы в золото. На боковой стене здания кто-то нарисовал черную косу. Ее нарисовали прямо поверх позолоты, не давая той шанса просохнуть.
— Они говорят, что принц может восстановить оперу и заставить людей ходить туда.
Звучит так похоже на принца. Или как ложь, которую распространили Мятежники. Я видела места в опере. Мысли о том, что столько людей соберутся в одном месте, достаточно, чтобы заставить кого-то паниковать.
Мы идем дальше. С каждым шагом, который мы ступаем по изломанному тротуару, здания становятся все более ветхими. Мы свободно проходим через контрольно-пропускной пункт. Солдаты не останавливают людей, выходящих из верхнего города.
Каждое грязное окно может скрывать недружелюбное лицо.
Может быть Элиот прав. Есть что-то нечеловечески зловещее в замаскированных лицах. Мужчина от дверей делает неприличный жест в мою сторону.
Мы идем быстрее.
С тех пор, как все лошади вымерли, а паровые кареты стали редкостью, боковые улицы снова стали грязными тропами. Тротуары около высоких зданий лучше, чем улицы, но все еще забиты мусором, что усложняет ходьбу.
Я ищу фигуры в плащах, но вместо этого постоянно натыкаюсь взглядом на группу подростков, идущих за нами уже половину квартала.
— Вы живете поблизости? — спрашиваю я.
— На несколько улиц западнее, — отвечает он.
Взглядом ловлю вспышку красного. Молодой человек в красной футболке. Я говорю себе, что то, что улицы в большинстве своем заброшены, не значит, что каждого человека нужно подозревать. Когда мы заходим за угол, взгляду открывается ряд кирпичных зданий, длинных и приземистых. Я прокручиваю в голове номер квартиры Уилла. Я уже близко.
Мы снова поворачиваем за угол, и я могу лучше видеть группу, следующую за нами. Они молоды. Жилистая молодежь, носящая самодельное оружие.
 
— Почему они идут за нами?
— Вы слишком элегантно одеты для подобного места.
Я чуть не рассмеялась. Моя юбка настолько изношена, что вряд ли кто с уверенностью сможет сказать, что однажды она была дорогой. Возможно, это из-за корсета. Может, китовый ус — востребованный товар?
Выглядит так, что они преследуют меня из-за того, что я девушка, что еще более пугающе. Я снова оглядываюсь назад, чтобы удостовериться в их возрасте. Они могут быть старше, чем мне в первый раз показалось. Они не первые ребята, у которых из-за недоедания задержки в росте.