Град Петра

На почве политики принц не задерживается. Обратил взоры к вершинам теории, ставит предел свободе воли, осуждает самомнение. И вдруг — запальчиво:
   — Вы верите в дьявола?
В толстом, обстоятельном трактате о дьяволе ни слова. Как же так? Можно ли отрицать его? Очевидцев множество. В Анненбурге сатану видели у городских ворот. На детей наслал порчу.
   — Галлюцинации, мой принц, истерика... Современный анализ не находит чёрта с рогами.
Гюйгену ясен ход мыслей бывшего воспитанника. Монархом руководит бог, но всегда ли так бывает? Алексей обвиняет отца и постоянно ищет опору. Пригодно любое суеверие... Одно утешительно — приобщён к языкам, к чтению. Да исцелится его раненая душа!
В библиотеке Алексея книг только иностранных более ста. Немецкие, польские, французские. Почти половина — издания текущего века. Приобретал за границей, прежде всего труды по теологии — православному наследнику интересны и прочие религии. Восхищается умелой риторикой католика, поносящего протестантов. Учебники стратегии, фортификации, мореплавания выбросил, старый курс военной архитектуры уцелел в библиотеке случайно. Потратился на многотомную «Историю Рима», на дорогую, с картами и гравюрами «Турецкую монархию», на «Историю крестовых походов», атласы, «Советы политикам» прехитрого кардинала Мазарини [81]. Царевич обнаружил вкус и к изящной словесности — знаком с поэзией Горация, с сатирами Ювенала, с остроумными «Наблюдениями» Мариво, со сказками Лафонтена [82].
Сажает рядом Фроську, пересказывает. Царицей будет, так не краснеть же за неё! Обоим полюбился поляк Невеский — пусть не классик, но до чего же меткие вирши!
   — Один раз похвалит жена, зато десять обругает, один раз она овечка, десять — лукавая лисица. Перца в ней фунт, мёду едва ложка. Казалась пчёлкой, а на поверку — оса. Слышь, Афросиньюшка!
Точь-в-точь про Шарлотту. Оба злорадно хохочут. Девка вдруг отстраняется.
   — Тебе бы добренькую... Я тоже оса. Уйдёшь к ней спать — ужалю. Завопишь.
И снова твердит Алексей: не мила ему немка, сын от неё нужен и только. Династии нужен. Домой отошлёт немку или похоронит тут... Не так, так этак избавится.
   — Бог простит, видя мои бедствия. Я пока никто, но час мой настанет...
Отец прихварывает. Врагам недолго жить, — царь Алексей всех сожмёт в кулак.
   — Шею никому не подставлю. Шалишь! Попы ждут, что им подставлю. Выкусьте! Кланяйтесь, да пониже, как бывало. Башкой об землю.
   — Башкой, башкой, — вторит Фроська.
Бережёт наследника, отвращает приступ ярости — нервы у него, говорит лекарь, хрупкие.
   — Митрополиту Стефану язык отрежу. Ишь заступник!
До поры — рот на замок. Кто не понял сей тактики — тот не друг. Мазарини писал: политик умнейший, но лишённый выдержки кончает плохо.
Бывая у царевны Марьи, Алексей больше слушает, чем говорит. Молчание — золото. Всякий люд при ней — странники, юродивые, гадалки. У тётки припасена весть из Суздаля, от Евдокии. Доставил преданный ей монашек. Он же и ответ понесёт.
   — Ты моих убогих не бойся, — увещевает Марья. — Они все за тебя. Старица Феклуша намедни что сказала? Двоеглавых птиц нету. Орёл двоеглавый — знак антихриста.
«Кто немецкое платье носит, — твердят убогие, — кто бороды сбрил — тем быть в аду с царём вместе. О том письмена были в небе». Убогие чтят Евдокию и считают царицей истинной. Про неё и песня сложена:
 
 
В Ярославле — красном городе
 
Князья-бояре съезжалися.
 
Келейке дивовалися —
 
Что за келейка малёшенька,
 
Что за старица молодешенька!
 
 
Под Ярославлем понимай Суздаль, под келейницей — царицу, по ней плачет песня. Алексей списал, принёс метрессе, торжествуя.
   — Чернь меня любит. Блаженны нищие духом... Кормят нас, Афросиньюшка, верят в нас. Попы да бояре двуличны. По мне, здорова была бы чернь, санта инноцента.
 
Ласково пояснил:
   — Святая невинность.
Лицом ближайшим к царевичу стал Кикин. Царь простил старого камрата, вернул из ссылки — звон топоров на голландских верфях не замер. Отставленный от Адмиралтейства, Кикин исполняет разные поручения, бывает и за границей. Домашний его музей ширится, для высокого гостя всегда в запасе новинка.
   — Царь на флоте, — сипит Кикин, вечно простуженный. — А минет навигация — опять пристанет к тебе.
   — Уж это как пить дать.
Свидетели беседы немые. Окаменевший рак, гребёнка египетского фараона, недоношенный младенец в спирту.
   — Спрашивал меня француз... У них будто врач имеется в Париже, прямо чудотворец. Помогают ли инфанту петербургские медики? Похоже, бессильны...
Подхватить намёк — и последует приглашение. Кикин нащупывает почву. Париж, Версаль, неописуемые его плезиры...
   — Ты обожди...
Чересчур хлопочет Александр. Мнит себя фаворитом будущего царя. Занёсся... Алексею страшно. Но решать надо: минет навигация — царь опять пристанет.
   — Я тебе подыщу норку, — настаивает Кикин. — Вот буду в Вене, там спытаю...
Царь не пустит к парижскому лекарю. Скажет — шарлатан. А убраться пора, покуда царь не раскрыл притворства. Ехать на леченье, иного жребия нет. Убраться с глаз долой!
   — Мои эскулапы укажут, — сказал Алексей. — Немцы ведь, родитель послушает.
И точно — царь согласился. Синклит медиков назначил принцу целебные воды Карлсбада.
Алексей отбыл, вручив Кикину шифр, — на всякий случай, только для него. От услуг Вяземского отказался, оставил на его попечение Ефросинью. За камердинера, за секретаря — её брат Иван.
Двенадцатого июля, когда путники тряслись по дорогам Польши, Шарлотта родила дочь Наталью. 27 июля царевич вливал в себя живительный сок чешских недр — у гейзера Шпрудель, обдаваемый водяной пылью. В этот день на Балтике, у полуострова Гангут, корабли царского флота вступили в бой. Событие для его высочества тоже малозначащее...
* * *
Девятого августа ветер переменился из норд-оста в норд-вест и позволил победителям, не теряя парадного строя, войти в Неву.
«...Перво три наших галеры, потом взятые шведские суда, перво три шхербота и шесть галер, потом взятый фрегат, за ним командирская галера и ещё две наши галеры...»
Полонён весь отряд адмирала Эреншельда [83]. Сопротивлялся он мужественно, был найден на «Олифанте» раненым. Фрегат обгорел. По приказу Петра, на виду у всего Петербурга, суда выстроились в «ордер баталии» — как у Гангута, на исходных позициях.
Свой новый ранг адмирала Пётр оправдал. Сам командовал битвой, сам сумел отсечь Эреншельда от основных шведских сил и запереть в небольшой бухте. Туда пробились галеры капитана-командора Матвея Змаевича [84]. Уроженец славянской Адриатики не терялся среди шхер — россыпи каменистых островков. Он и адмирал Фёдор Апраксин прежде всех получили награды — золотые медали для ношения на шее.
Горожане оделись по-праздничному. Два дня никто, кроме землекопов, не работал. Парад морской сменился сухопутным. Гвардейцы пронесли шестьдесят трофейных знамён, везли отбитые на полуострове пушки. Понуро шагали пленные — числом около пятисот. Их заставляли поднять головы, глядеть на триумфальную арку. Рыжий, огнистый орёл парил на ней, держа в когтях тощего, блёклого слона. Но что значат для шведов эта эмблема и чужие литеры: «Орёл не мух ловит»?
 
Арка сколочена наспех, по рисунку Земцова. Афоризм же царский.
Высшие начальствующие праздновали, почитай, неделю. Как раз подоспел и губернатор, окончивший свою миссию за границей. Молва опережала его: делил он германские земли — как сорока-воровка кашу. Датский король обижен, а прусский в выигрыше важном и, слышно, отблагодарил светлейшего.