Бич Божий
Мысль о путешествии в составе государственной миссии взволновала меня, а перспектива познакомиться с гуннами заинтересовала, хотя и явно напугала.
— Что я должен делать?
— Записывать свои наблюдения и держаться в тени.
Сто лет назад моя семья эмигрировала из нашего родного Эфеса [21] в новый город Константинополь. Благодаря торговле, удачным бракам и успехам на государственной службе мои предки сумели пробиться в высшие классы общества. Однако капризная фортуна всегда препятствовала нашему подъёму на самый верх, а разбившиеся на Кипре суда — последний тому пример. Но теперь и у меня появился шанс. Я буду помощником уважаемого сенатора Максимина, нашего посла, и поеду верхом в Хунугури вместе с тремя гуннами и двумя переводчиками: Рустицием и неким Бигиласом, о котором я ничего не слышал. Мы — семеро мужчин — и наша свита из рабов и телохранителей отправимся в путешествие в земли варваров за Дунаем и встретимся со знаменитым Аттилой. Мне тут же пришла в голову мысль, что, вернувшись, я расскажу немало захватывающих историй и они произведут впечатление на любую хорошенькую девушку. Надменная Оливия ещё пожалеет, что отвергла меня, и сгорит со стыда, а другие дамы станут добиваться моего общества! Вчера моё будущее казалось беспросветным, а сегодня я уже помогал сохранять мир в империи. В тот вечер я помолился всем святым в нише Девы Марии, прося ниспослать мне удачу.
Через два дня я присоединился к моим спутникам за городскими стенами, выехав на гнедой кобылице Диане. Отец успел накупить мне немало снаряжения, и я чувствовал себя отлично экипированным. Мой меч выковали в Сирии, вязаную шерстяную шапку привезли из Вифинии [22], седельные сумки были изготовлены в Анатолии, бумага — в Египте, а чернила и стальные перья мы приобрели в лучших лавках Константинополя.
— Возможно, ты увидишь великие события и напишешь о них книгу, — сказал мне отец.
Я понял, что он гордится мной, и с величественным видом попросил:
— Достань нам хорошее судно. Я верю, что невзгоды остались позади и нас ждёт удача, отец.
Как мало мы тогда понимали!
Наш путь лежал на северо-запад, более чем на пятьсот миль, через проход Суццо и вниз от Маргуса по Дунаю, а потом — бессчётные мили до лагеря Аттилы. Во время своих набегов гунны двигались в противоположном направлении. (Так было в 441-м и 443 годах, и я хорошо сознавал, что после их вторжения мы увидим не цветущие города, а груды развалин.) Эти набеги и ещё один — с дальнего востока в 447 году — опустошили Фракию и Мезию [23], сровняв с землёй такие города, как Виминакий, Сингидун, Сирмий, Ратиария, Сардика, Филиппополь, Аркадиополь и Маркианополь. Гунны продолжали истреблять и грабить провинции, пусть и не в таком масштабе. Например, всего несколько месяцев назад они захватили несчастный Аксиополь.
Однако каждую зиму варвары возвращались на свои луга, точно отхлынувшая волна. Константинополь по-прежнему стоял, и Аттила воздержался от дальнейших атак после обещания большей дани, поэтому можно было надеяться на восстановление разрушенных городов, если исчезнет постоянная угроза войны. Почему бы и нет? Гунны не оставили и камня на камне в близлежащих провинциях, разграбив всё подчистую, но их собственные потери были столь же велики, как и у римлян. И наше посольство могло бы положить конец безумию войны.
Мне велели приехать на виллу за городскими стенами, где собрались остальные члены посольства. Римляне спали в доме, а гунны под открытым небом, словно скот. На первых порах я не понимал, что это было — преднамеренное оскорбление или неловкий просчёт, но встретивший меня Рустиций пояснил, что гунны терпеть не могут находиться в четырёх стенах: «Они считают, что уют портит воинов, и потому разбили лагерь у реки, но не мылись и не купались в ней, опасаясь воды».
Так я впервые столкнулся с их странными суевериями.
Отправившись на поиски новых спутников, я обошёл виллу, всматриваясь вдаль, но увидел не гуннов, а лишь дым от их костра. Меня удивило это немалое расстояние, разделявшее нас.
— Странное начало партнёрства, — заметил я.
— Скоро мы будем спать вместе с ними на земле, — отозвался Рустиций.
Я предположил, что они нарочно спрятались от нас. Прежде мне казалось, что на меня обратят внимание в городе: как-никак я ехал по Константинополю в новых доспехах, но о нашем посольстве никто официально не объявлял. Очевидно, мы отправлялись в Хунугури с тайной миссией. Хризафий был непопулярен из-за выплат дани Аттиле и, несомненно, не желал привлекать внимание к дальнейшим переговорам. Лучше подождать до тех пор, пока мы не сможем во всеуслышание заявить об успехе.
Итак, я отворил дверь виллы и познакомился там с нашим послом Максимином, представителем императора. Он проверял списки высланных нам припасов, повернув голову к солнцу и ярким птицам, летавшим среди кустов роз. Это был один из тех благословенных природой людей, при появлении которых обычно встают, пусть даже они не обладают особыми талантами.
Густые седые волосы и борода, проницательные чёрные глаза, высокие скулы и греческий нос делали его похожим на мраморную статую, внезапно пробудившуюся к жизни. Величественная красота сочеталась в нём с осторожностью, предусмотрительностью и неторопливой значительностью дипломата, а его голос был глубоким и звучным. Когда он находился за тысячу миль от Константинополя, один его облик мог свидетельствовать о могуществе Восточной Римской империи, и он это знал. Однажды он сказал мне, что хороший дипломат должен быть и хорошим актёром. Однако Максимин считался не только способным, но и в равной мере благородным и образованным человеком. Он легко устанавливал контакты. Меня он приветствовал в изысканно вежливом стиле, но без намёков на дружелюбие и теплоту.
— А, да, Ионас Алабанда. Итак, вы будете нашим новым летописцем.
— Во всяком случае, секретарём. — Я скромно поклонился. — Я не претендую на роль Ливия или Фукидида [24].
Отец учил меня не витать в облаках.
— Разумная скромность. Хорошая история — это не одни суждения, но и факты, а вы слишком молоды для суждений. Впрочем, успех миссии часто связан с тем, как излагают случившееся. Надеюсь, вы будете честны и справедливы.
— Я предан вам и императору, посол. И моя судьба зависит от нашего успеха.
Максимин улыбнулся.
— Достойный ответ. Быть может, у вас есть способности к дипломатии. Посмотрим. Нам и правда предстоит сложная задача, и нужно по мере возможности поддерживать друг друга. Сейчас опасные времена.
— Надеюсь, что не слишком опасные, — попытался пошутить я.
— Вы прожили жизнь за стенами Константинополя, а теперь узнаете, каков внешний мир. Вы увидите многое, способное вас потрясти. Гунны смелы, ловки, жестоки и непредсказуемы. Они хитры, как лисы, и дики, словно волки. Вам, наверное, известно, что знамения последних лет были неблагоприятны.
— Знамения?
— Вспомните страшную зиму семь лет назад. Или наводнение шестилетней давности. Беспорядки и резню в городе пять лет назад, чуму — четыре года назад и землетрясения — всего три года назад. Бог пытается нам что-то сказать. Но вот что?
— Да, этот период нельзя назвать удачным.
Я, как и все, слышал предположения священников и прорицателей, утверждающих, будто эта вереница бед предвещает конец света. Многие верили, что Армагеддон, которого постоянно ждала церковь, наконец замаячил на горизонте, а гунны — это библейские Гог и Магог. Однако мой практичный отец отрицал подобные страхи, называя их суевериями и чепухой. «Чем зауряднее человек, тем охотнее он верит, что на годы его жизни должна прийтись кульминация всей истории», — говорил он. Тем не менее беспрестанные набеги варваров на империю создали в Константинополе особую атмосферу мрачных предчувствий. Тревога словно витала в воздухе.