Милый, единственный, инопланетный (СИ)
27
НАШИ ДНИ
Марина, сентябрь 2019
— Мариша?..
На фоне оживлённых голосов и музыки внезапное восклицание воспринимается неожиданно громко. Я вздрагиваю и оборачиваюсь на зов.
Этот странный Илья сидит, уставившись куда-то мне за спину, по-прежнему упорно избегая прямого контакта глазами. Но я почему-то уверена, что по имени меня позвал именно он, хотя совершенно не помню, как звучит его голос. Да говорил ли он в принципе хоть что-нибудь в моём присутствии?.. Не уверена.
— Простите, это вы мне? — на всякий случай уточняю я.
— Если вас зовут Мариша, то, очевидно, вам.
Голос у Ильи так же необычен, как и он сам — словно начисто лишён эмоциональной окраски, ровный и бесстрастный. При этом тембр очень приятный, “мужской”, низкий и тёплый.
— Вообще-то, я Марина, но… постойте, — осеняет вдруг меня, — вы, вероятно, имеете в виду мою программу на радио?
— Не понял, — подаёт голос чернявенький (кстати, его зовут Руслан, или попросту Рус). — Илюха, ты что, знаком с Мариной?
— Да нет же, мы впервые сегодня встретились, — отвечаю я вместо Ильи.
— Так значит, это ваш голос звучит в той программе! — говорит тот, обращаясь ко мне и игнорируя вопрос Руса. — Я очень рад.
Тон его при этом остаётся абсолютно спокойным, безэмоциональным, и Илья всё так же не смотрит на меня, но… чёрт возьми, почему-то я ему верю. Верю в то, что он действительно рад. Как-то по-своему.
Лёлька берёт инициативу в свои руки и весело объявляет на всё застолье:
— Да, друзья-товарищи, если кто не знал, моя подруга — звезда радиоэфира! Прошу любить и жаловать.
Раздаются шутливые аплодисменты, друзья Руса поглядывают на меня с интересом. Смущаюсь и поправляю выбившуюся из причёски прядь волос. На самом деле, я не люблю, когда Лёлька начинает прилюдно превозносить до небес мои заслуги, тем самым вгоняя меня в краску. Я вовсе не собиралась становиться сейчас центром внимания… Но меня уже начинают забрасывать вопросами о характере и специфике работы на радио, приходится вежливо улыбаться и отвечать.
Краем глаза ловлю взгляд — вот сейчас, когда Илья думает, что я не смотрю, он внимательно изучает моё лицо. Чуть поворачиваюсь в его сторону… но он тут же опускает голову, снова избегая встречаться со мной глазами. Чувствую себя школьницей, которая играет в “гляделки” с симпатичным одноклассником — мне так же неловко, чуточку стыдно и… приятно?..
Прислушиваюсь к своим ощущениям. Да, однозначно приятно.
Снова смотрю на Илью — он по-прежнему сидит с опущенной головой, в пальцах его мелькает какой-то предмет, который он быстро и неожиданно ловко вращает — явно делает это не в первый раз. До меня доходит: он пытается успокоиться таким способом. Видимо, встреча со мной что-то для него значит…
Мне становится жутко любопытно.
— Илья! — окликаю я его несмело.
Он чуть вздрагивает, опускает голову ещё ниже, но тем не менее отвечает:
— Да.
— Можно мне пересесть к вам поближе? Поговорим…
Вот теперь я вижу, что он взволнован. Не напуган и не раздражён — а просто взволнован. Мне становится всё интереснее.
Рус многозначительно тянет: “О-о-о…”. Мне хочется попросить его заткнуться и не опошлять ситуацию. Я действительно планирую просто пообщаться с Ильёй, никаких таких “о-о-о”.
— Мы вам не мешаем, ребята? — подливает масла в огонь и Лёлька, и я втихомолку делаю подруге страшные глаза. Вот зачем она всё портит? Что за идиотские шуточки уровня детского сада? Ведь понятно же, что этого чудака можно смутить и испугать одним неосторожным взглядом или жестом…
— Нет, не мешаете, — раздаётся спокойный голос Ильи. — Мариша, вы можете подвинуть сюда свой стул, только, пожалуйста, не слишком близко.
Конечно же, моё перемещение сопровождается дебильными смешками, ухмылочками и подколками со стороны друзей Руса. Господи, и это — взрослые люди?!
Минут десять мы просто бестолково сидим, пытаясь перебороть смущение, и молчим, исподтишка изучая друг друга. Мои руки смирно лежат на коленях, как у первоклассницы, а его, напротив, находятся в непрерывном движении. Наконец-то я разглядела, что Илья вертит в пальцах — это всего-навсего спиннер. Руки у него, кстати, очень красивые, отмечаю я. Нервные, чувствительные… так могли бы выглядеть руки пианиста. Да и сам Илья вполне ничего, несмотря на все его странности. Отрешённое лицо и устремлённый “в себя” взгляд придают его облику этакий ореол загадочности и налёт романтизма.
— Может быть, перейдём на “ты”? — неловко кашлянув, спрашиваю я наконец, надо ведь с чего-то начинать. Илья же, производящий стойкое впечатление молчуна и нелюдима, к моему удивлению вдруг разражается длиннющей тирадой:
— Хорошо. Так правда лучше. У нас на работе все обращаются друг к другу на “ты”, и подчинённые, и руководство. Это корпоративное правило. Мне это нравится. На самом деле очень трудно понять, кому говорить “ты”, а кому “вы”. Всё так нелогично, я всё время путаюсь. На всякий случай я всем незнакомым людям говорю “вы”. И детям тоже. Но это глупо. Я чувствую себя очень неловко, когда приходится говорить “вы” ребёнку.
Я несколько секунд лишь ошеломлённо хлопаю глазами, переваривая полученную информацию. Не знаю даже, что больше всего меня поражает: внезапная разговорчивость Ильи или тот факт, что он, оказывается, трудоустроен.
— А где ты работаешь? — спрашиваю я. — Кем?
— В “Google Россия”. Программистом.
Очередной шок и заодно щелчок по носу. Получай, Марина! А ты-то уже решила, что он дурачок?!
Чтобы скрыть замешательство, я хватаюсь за мобильник, как Илья — за свой спасительный спиннер. В очередной раз пытаюсь оживить пострадавший телефон, но, к сожалению, безрезультатно. Завтра придётся ехать в сервис-центр, надеюсь, что аппарат подлежит ремонту…
— Дай посмотреть.
— Что? — я не сразу понимаю, что только что сказал Илья.
— Телефон дай посмотреть, — повторяет он. Несколько секунд сомневаюсь, а затем протягиваю ему свой андроид.
— Экран вроде цел, — растерянно говорю я, — не пойму, в чём проблема… не включается — и всё тут. Упал, потерял сознание, очнулся — гипс*, — добавляю я, пытаясь неуклюже шутить, но, похоже, Илья не понимает моего юмора.
Он начинает спокойно и уверенно разбирать страдальца на части, складывая их перед собой на стол. Я мысленно прощаюсь со своим милым телефончиком навсегда…
— Экран может быть цел, — мимоходом замечает Илья, — но это не гарантия того, что внутренние элементы не повреждены. Падение опасно прежде всего для материнской платы и модуля камеры…
Он принимается внимательно изучать детали телефона, совершает с ними какие-то манипуляции, вновь собирает, нажимает куда-то… и — о чудо! — дисплей вспыхивает ярким светом.
Илья ещё некоторое время задумчиво и внимательно тычет в кнопочки, проверяя, как работает аппарат, а затем протягивает его мне.
— Держи. Учти, что это был довольно поверхностный осмотр. Не исключены скрытые серёзные повреждения. Понаблюдай несколько дней, не будет ли телефон медленнее работать или сам уходить в перезагрузку, не станут ли некорректно отображаться набранные символы.
Я смотрю на Илью во все глаза как на какого-то волшебника. Он снова не выдерживает мой взгляд и отворачивается.
— Спасибо! — произношу я с большим чувством. — Спасибо тебе огромное!
Он не реагирует. Ни “пожалуйста”, ни хотя бы “не за что” — ни-че-го, никакой ответной реакции на мою горячую благодарность. Но я уже догадываюсь, что дело не в том, что он злится на меня или дурно воспитан. Тут всё намного сложнее.
— Ты очень хороший человек, Илья, — говорю я ему совершенно искренне, поддавшись какому-то внезапному порыву. Он опять ничего не отвечает, но я вижу, что щёки его заливает румянец. Боже мой, он покраснел! Это так необычно и так… мило, что я не могу сдержать улыбки.