Мать Сумерек (СИ)
— Вы всерьез надеялись вывести меня из себя такой никчемной уловкой, раманин? Соблазнили моего подданного, чтобы потом, пользуясь свидетельством своих людей, оболгать его, а вместе с ним — и меня? Мол, тут никакого порядка, и все северяне обнаглевшие дикари, позволяют себе невесть что! Ах, раману, там такие ужасные люди, — начала по-бабски канючить Бану с явно оскорбительным намеком. — Надо бы их всех залить кипящим маслом.
— Что вы себе позволяете? — взяв себя в руки, грозно спросил капитан охраны Джайи Аин. — Этот ублюдок…
— Этот ублюдок, — подчеркнула Бану с едкой нотой, — раз десять спасал жизнь раманин в Орсе, когда та пыталась влезть со своими правилами в наши с Гором отношения. Или как его там у вас звали? Змей? — по-светски вежливо и безразлично обратилась к Джайе.
Воспоминания о Тиглате отозвались в душе Джайи тонкой болезненной струной.
— Не смейте говорить про Змея, — тихо велела раманин.
Бансабира вытаращилась на гостью с самым непередаваемым изумлением и расхохоталась во все горло.
— Уж у кого есть право больше всех и что угодно говорить про Змея, так это у меня.
— Это все не имеет отношения к тому, что сделал ваш Дан! — взвизгнула Джайя.
— А, по-моему, имеет прямое, — без обиняков выдала Бансабира. — Помниться, в Орсе вы всерьез сохли по Тиглату, да и на Дана заглядывались. Если мне не изменяет память, он частенько обнимал вас, уводя с арен, и вы не особо протестовали.
— Как ты смеешь?! — взметнулась Джайя, и с теми же словами вперед шагнули столичные гвардейцы.
— А что я такого сказала? Слушайте, Джайя, — просто позвала Бану, и солдаты из Гавани Теней побледнели тоже: к раманин никому не позволено обращаться по имени! — Не надо делать сцены из ничего. Ну было и было, никто не будет вас винить. Во-первых, оно и понятно в вашем положении. Наверняка ахрамад заимел пару любовниц, и вам тоже захотелось немного развлечься на стороне. Дан тут как раз идеальный вариант — он не особо разборчив и придирчив, — опытным тоном заявила танша, и её окружение насмешливо уставилось на упомянутого Смелого. Тот даже как-то растерянно округлил глаза: а я причем?
— А во-вторых, — продолжала Бану совершенно невозмутимо, — правда в том, что и Дан, и Гор переимели женщин больше, чем я знаю солдат. Так что удивительного в том, что они и вам нравятся?
— Никто мне не нравится!! — взвилась раманин. — И ничего между нами не было! — в безысходном отчаянии заверещала Джайя. Это же надо было все развернуть так! Сатанинская дрянь эта Бану! Не к этому должен был свестись разговор!
— Да? — чуть разочарованнее переспросила Бану, оглядев раманин с головы до ног. — А зря, — заключила она. — Такой шанс упустили.
Гистасп не удержался, расхохотавшись от души. Тахбир тоже прикрыл лицо ладонью и затрясся всем телом. Даже Дан, не в силах сдерживаться, засиял от веселья.
Но столичным гвардейцам было не до смеха. Капитан охраны обнажил сталь, шагнув к альбиносу. Телохранители Бану, посерьезнев, тоже взвились.
— Спрячьте оружие, — твердо приказала тану, давая знак кормилице увести из залы Гайера.
Она подобралась молниеносно: ни расслабленности развалившейся в высоком кресле беззаботной женщины, ни лениво-снисходительного тона. Перемену уловили все и невольно восхитились: это было слово генерала. Того самого, который в один миг сводил переговоры к массовому побоищу и наоборот, любую кровавую распрю пресекал одним-единственным приказом.
Клинки попрятали, но ладоней с рукоятей убирать не торопились. Бану неторопливо встала из-за стола.
— Даже если инициатором был Дан, что вам за польза обвинять его? Если опустились до связи с тысячником, имейте ловкость все скрыть. Не удалось скрыть — имейте мужество признать ошибки. А требовать его голову, — Бансабира развела руками: о чем вообще тут говорить?
— Вы разговариваете с раманин Яса, — напомнила Джайя. — Я вправе требовать для него любое наказание за оскорбление члена правящей семьи!
Бансабира бесстрастно вернулась на место во главе стола.
— Я не казню своего офицера по прихоти женщины, не способной отличать любовь от влечения.
— Не смейте говорить то, о чем не имеете представления! — заорала Джайя. Самые тонкие, самые трепетные воспоминания её цветущей юности вот-вот будут попраны грязным сапогом заморской выскочки. Ну уж нет!
Бансабира заинтересованно подняла брови, вынуждая Джайю продолжать. А, впрочем, что скрывать? Это весь дворец знает.
— Не тебе говорить мне о влечении. В отличие от твоей гнусной связи со Змеем, мизинца которого ты не стоишь, как бы ни выпендривалась, я любила по-настоящему.
— Змея? — как ни в чем ни бывало уточнила Бану.
— Нет.
Бансабира хмыкнула. Облизала пересохшие губы, смерив нахалку взглядом:
— Дайте угадаю, он был у вас первым?
Джайя покрылась краской так, что уточнять дальше не имело смысла. Теперь от души захохотала танша, а вслед и весь личный отряд. Домашние были не так привычны к выходкам Бану и знали о ней мало, а вот бойцам сразу вспоминались трудные, но хорошие времена.
— Ты хоть понимаешь, как далеко зашла? Кем ты возомнила себя, танша?! КЕМ?! — заорал капитан стражи, надвигаясь.
— Хозяйкой этих земель, — отозвалась Бану.
— Хозяйка этих земель, — не менее жестко выговорил капитан, снова обнажая меч, — раману Тахивран. И однажды ею станет женщина, которая стоит перед тобой. А ты, гнусное ничтожество, неспособное дисциплинировать собственных кобелей, смеешь угрожать твоей госпоже и гостье?!
Ему не дали подойти к Бану вплотную. Раду, неизменный и верный, не знающий равных в деле опеки, закрыл госпожу могучим туловищем колосса с клинком наголо.
Аин замер. Бану продолжала:
— Вы первыми нарушили все правила вежливости. Прибыли сюда, не сообщив мне, больше того, остались, заведомо зная, что меня, защитницы Пурпурного дома, нет в чертоге. Вы явно стремитесь что-то разнюхать, и, думаю, я даже знаю, что и по чьему указу.
Джайя, наконец, снова обрела голос и на сей раз вступилась за себя сама:
— Я — госпожа этой страны и могу ездить, где и когда вздумается!
На Бансабиру это не произвело ровным счетом никакого впечатления.
— Собирайте сундуки и убирайтесь вон, госпожа, если не хотите оледенеть в моих сугробах.
— Это — мои сугробы, — скрипнула зубами Джайя. Бану лениво усмехнулась, и Гистасп, наблюдая за ней, увидел в этом движении эмоций будто самого себя.
Джайя смотрела в лицо самой ненавистной из женщин, не веря своим глазам: и это с ней она надеялась подружиться? На неё полагалась
в первые дни пребывания в Ясе? Её поддержки искала, её компании жаждала? Что же она за дура такая! И тем более дура — раз решила снова попытать счастья, раз уж Кхассав так озадачен дружескими связями с этой тварью.
Джайя закусила губу, чтобы прийти в чувство и не заорать на заносчивую таншу. Мотнула головой, веля капитану охраны отойти в сторону и подошла к танше вплотную, скользнув мимо Раду, чтобы смотреть глаза в глаза.
— Клянусь, Бансабира, клянусь душой моей покойной матери, настанет день, когда я укорочу тебя на голову, — заверила Джайя.
Бану ни капельки не изменилась в лице, лишь уголки губ чуть заметно вздрогнули в небрежной усмешке:
— Не обольщайтесь, раманин. У вас никогда не будет такой власти.
От бессилия и злобы Джайя выругалась — только мысленно. Вздернула голову, решительно развернулась и пошла вон из залы.
— Думаю, — раздался под каменными сводами высокий женский голос, — мне будет, что рассказать раману Тахивран, — пообещала раманин.
Бансабира даже не посмотрела в сторону уходящей.
Она терпеливо дождалась, когда плотно закроется высокая дубовая дверь, когда раздастся окрик «Стража!», брошенный столичным гвардейцам, а потом в миг помрачнела. Итак, решающий ход сделан: камень брошен, и вода в озере Яса еще совсем нескоро вернется к спокойствию.
А раз так, пора обрастать союзами.
Бансабира вздернула бровь, пригубила горячего чая, откинувшись в танском кресле. Родственники начали задавать вопросы. Бану кивнула Гистаспу отвечать на них и задумалась.