Kopf Durch Die Wand (СИ)
Одним вечером наконец-то остался надолго, но, вопреки обыкновению, растянулся на диване — видимо, сильно утомился за день.
— Я-то считал, тебе без меня спокойнее будет, а ты весь извелся, — беззлобно фыркнул он.
Саша смутился. Предложил налить чаю — комиссар отмахнулся. Тогда он решил хотя бы сесть рядом с ним, но это было неудобно — и тогда он устроился рядом, на полу, смотря, как комиссар на него покосился: поневоле на суровом его лице появилась гримаса сомнения и недоверчивости. К Саше он всё-таки потянулся, потрепал по щеке. Сейчас, взглянув ближе, Саша отчетливо прочитал в его лице давнюю затаенную боль, скрытую под ледяным морем его спокойствия. Заключение его тянулось долго — выходит, этот мрачный человек так долго рисковал ради него служебным положением и всем прочим, что ему неожиданно захотелось чем-то его отблагодарить. Он впервые сам потянулся к нему рукой.
Комиссар сжал его руку своей ладонью, как обычно, крепко, но тут же притянул к себе ради долгого поцелуя. В этот раз его мальчик совсем не возражал.
Саша ощутил на себе объятия — комиссар притянул его за пояс. Он неловко соглашался. Сперва накатили страх, оцепенение, сейчас сменявшиеся предчувствием. Он прислушивался к себе, но резкого отвращения больше не находил, разве что стыдливость перед тем, что сейчас произойдет, и не хотел очередных уколов комиссарской откровенности. “Только бы он молчал”, — и сам положил руку ему на плечо. Шевелев перехватил ее, прижал к губам, потом поцеловал в губы. Прикосновение к верхней губе, не так давно разбитой, отдалось болью, но совсем слабой. Ледяная тоска в глазах комиссара сменилась лучистым блеском; воодушевленный тем, что его мальчик больше не был против, он поднялся, сам навис над ним, прижимая собой к дивану; Саша если и возился, то из-за неудобства. Он мечтал об одном — чтобы не было так нестерпимо больно, как в тот раз, и смущённо прикрывался, не хотел обнаружить собственное желание — а в нем уже начинал разгораться слабый огонёк. И было это скорее даже не ответное желание, а осознание того, каково быть желанным.
— Что вы сейчас делать будете?
— У нас с ним, кажется, всё уже было, а он как в первый раз, — деланно удивился комиссар.
— Можно, чтобы не так больно было, — взмолился он.
— Постараюсь, — тихо ответил комиссар.
До того он смотрел на него сверху, прижав за руки к постели, но теперь отстранился, сбросил с себя и китель, и гимнастерку.
— Тебе так разве не нравится? — и он продолжил настойчивую ласку, гладя между ног и с каждым разом проходясь ладонью все дальше.
Саша отвернулся лицом в подушку, вцепился в неё. Обнаружив, что от нервозности прикусывает собственное запястье, отпустил его. Он позволял себе отдаваться и одновременно приказывал помнить, что комиссар — враг: это придавало действиям зажатости, но Шевелеву она ничуть не мешала, и он умело обращался с юношеским худым и нескладным телом. Комиссар видел, как он неподдельно вздрагивает от незначительных прикосновений к интимным местам, отводил его руку в сторону, вдумчиво ласкал, нажимая на нужную точку внутри, спрашивал, нравится ли? Мальчик упорно всё отрицал:
— Немного больно.
— Выдохни и прекрати сопротивляться, — приказывал он, но этот приказ был, конечно, неисполним. Мальчик что-то тихо, хотя и возмущенно пискнул. Шевелев приник к нему сзади, нетерпеливо потерся, сперва поднял к себе спиной, поставив на колени, потом уткнул лицом вниз. Несколько несильных шлепков и громкий вскрик — и его собственный член был в вожделенной узости этого стройного тела. Мальчик сперва лег совсем, но поза согнувшись явно причиняла меньше боли, и он привстал снова. Ему пришлось невольно подобраться ближе, поднимаясь назад, когда комиссар притянул его к себе за бедра. В этот раз долго мучить его Шевелев не собирался — хотел сделать несколько долгих глубоких толчков, выплеснуть страсть и тут же отпустить, но довольно скоро его накрыло желание продолжить дальше. Он протянул ладонь вниз, коснулся его паха и причинного места, несильно сжал и продолжил двигать рукой в такт своим движениям. Ответного возбуждения он не ждал, но ему нравилось видеть, как мальчик смущается и сдвигает бедра, не решаясь убрать его руку.
Узкий и горячий — им хотелось овладеть полностью, и он брал его, не считаясь со вскриками, разве что иногда опуская глаза вниз. Несколько размазавшихся капель крови только подстегивали. Он обхватил его за талию, заставляя прижаться к себе всем телом последний раз, и кончил, тихо прорычав давно забытое ругательство, потом отпустил.
Его мальчик лежал тихо, не давая больше себя касаться.
— Ты там не рыдаешь? — комиссар тронул его за плечо.
— Нет.
— Тогда повернись, — требовательно произнес он, и Саша нехотя повернулся.
Он ощущал себя совершенно растерзанным.
— Ненавидишь меня? — уловил его эмоцию комиссар.
— Нет… — хрипло произнес Саша. — Но больно.
— Скоро пройдет, — пообещал комиссар. Ему отчего-то очень захотелось сейчас мальчика обнять, но на узком диване двоим было не уместиться, и он ограничился тем, что снова прижался в коротком поцелуе.
========== Часть 7 ==========
Они ненадолго обнялись: один лежал, другой сидел рядом. Комиссар поднялся, затем склонился вновь, помогая встать.
— Я… Не надо, — растерялся Саша, не отнимая у него руки.
— Сходи в уборную, умойся. Я тебе таз принесу.
— Да там есть, — ответил Саша. Подниматься не хотелось. Он ощущал сонливость, и чтобы подняться, пришлось сделать над собой усилие. Холодная вода его сон всё-таки прогнала, и он вернулся назад, натягивая нижнее бельё.
Они поговорили с комиссаром недолго и так славно, точно не было между ними ничего плохого, и Саша был для него просто знакомым или родственником; кажется, Шевелев даже рассказал ему пару забавных случаев про службу, ещё со времен Гражданской войны, потом уложил на диване спать, сам устроился на кресле, хоть Саша и противился:
— Я и днём могу выспаться, а у вас служба.
— Ничего. Мне в пять утра надо встать — я только подремлю немного. Разлёживаться некогда. А ты отдыхай.
И он склонился над ним. Согнутым пальцем провёл по щеке:
— Ты бреешься?
— А не видно? — ворчливо отозвался Саша.
— Тебе принести лезвие получше? Я из дому принесу: всё равно там почти не бываю, — и он фыркнул от смеха.
— А вас не заподозрят? — испуганно спросил Саша.
— В чём это?
— Ну… За вами ведь не следят? Однажды узнают, что вы ко мне ходите. Может быть, стоит скрывать.
— Тут скрывай — не скрывай, — прошептал комиссар, уткнувшись Саше в шею и ощущая, как мальчик напрягся. — Как скрывать, что ты у меня такой появился?
— Ай! Только не кусайте.
— Не буду.
— Но вас же поймают… Накажут.
— Уверяю тебя, если и накажут, то вовсе не за это. Ты у меня — небольшая и совершенно незапланированная оплошность.
На этом возражения Сашины потонули в негромком упрашивающем шёпоте комиссара. Прислушавшись к себе, Саша мог бы сказать, что сопротивляется не из отвращения, а единственно пугаясь того, с каким нахрапом он хотел его взять. Упрашивать быть помедленнее тоже не хотелось, вот он и останавливал Шевелева как мог: то упирался ему в грудь руками, то не давал раздевать себя, то сам цеплялся за его пояс, выгадывая лишнюю минуту.
— Погодите. Давайте я вас тоже раздену, — предлагал он и кончиками пальцев ощущал, как Шевелев замирает под его прикосновениями и как он хочет и их, и его самого. Больше того, вполне зримой становилась его страсть и видно было, как увеличивается его желание, хоть пальцы Саши и задевали, самое большее, кожу и тёмные волосы в паху.
— Нет, нет, вот этого не надо, на это я никогда не пойду, — и комиссар, положивший руки ему на плечи, увидел, как его мальчик зажимает себе рот.