Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

Правительство реагировало на это тревожное явление мерами, которые только подливали масла в огонь.
Весной 1869 года опять происходят студенческие беспорядки в Петербурге. В ответ, как обычно, следуют исключения и высылки из столицы. Русским студенткам приказано вернуться из-за рубежа на родину под угрозой лишения подданства. Большинство возвращаются.
И что же происходит?
Высланные из столиц и вернувшиеся из Европы студенты и студентки разъезжаются по всей стране, разнося семена вольнодумства. Татищев сокрушенно пишет: «Мало-помалу вся Россия покрылась густою сетью так называемых «кружков самообразования», в которых учащаяся молодежь, воспитанники высших и средних учебных заведений, пропитывались учением анархизма, жадно прислушивались к голосам вожаков из товарищей, исключенных из университетов и гимназий или из тех, что побывали за границею».
Закон от 19 мая 1871 года предоставил жандармам право без суда отправлять любого человека, заподозренного в политической неблагонадежности, в административную ссылку. В результате этой бессудной расправы, фактически дезавуирующей все правовые принципы юридической реформы, тысячи совсем молодых людей обоего пола попадали в такую среду и в такие условия, что даже самые смирные становились убежденными врагами режима.
При этом протестные настроения в студенческой среде нисколько не ослабевали. Молодежь все время лихорадило. В 1876 году, то есть через целое десятилетие после вступления графа Толстого в министерскую должность, несколько сотен человек, в основном студентов, устраивают шумную политическую манифестацию в самом центре столицы, возле Казанского собора, причем толпа даже вступает в драку с полицией.
Это, впрочем, всё были события явные, находившиеся на поверхности. Но одновременно разворачивались процессы глубинные, еще более тревожные. Болезнь, именуемую общественным недовольством, полицейскими методами излечить невозможно. От жестких мер она всегда уходит внутрь организма и начинает разъедать его изнутри, невидимая снаружи и потому неконтролируемая.
Еще на первом этапе гонений против студентов эту стадию движения предугадал Герцен. «Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? Сказать вам куда? Прислушайтесь – благо тьма не мешает слушать: со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра, растет стон, поднимается ропот – это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! – вот ваше место, изгнанники науки».
Идея витала в воздухе. Пожалуй, в тех условиях даже была единственно возможной. Сначала высланные из столиц молодые альтруисты попадали в глушь поневоле, затем потянулись в глубинку, «в народ», уже сознательно.
Смысл народнического движения был прост: если не получается построить новую Россию с помощью верхов, будем действовать с помощью низов.
Пока в Петербурге Шувалов с Толстым рапортовали государю, как славно они восстановили порядок полицейскими методами, в революционно настроенной среде распространялись «народнические» настроения. Споры шли лишь о том, как и куда «вести» массы. Касательно окончательной великой цели разногласий, в общем, не было. Все народники были против капиталистического пути и расходились лишь в том, что лучше – социализм или анархизм.
Примечательно, что, в отличие от первого этапа идейного «брожения», новые властители дум были людьми немолодыми.
Демонстрация у Казанского собора. 1876 г. Гравюра
Поначалу преобладала относительно умеренная, просветительская платформа, которую сформулировал П. Лавров (1823–1900). Полковник, бывший профессор Артиллерийской академии, сначала высланный из столицы, а затем бежавший за границу, Лавров публиковал статьи, где говорилось, что в России всякий образованный человек находится в нравственном долгу перед народом, который оплачивает привилегированное существование немногих счастливцев своим тяжелым, беспросветным трудом. Обязанность каждой «развитой личности» – вернуть этот долг через общественное служение. Суть этого служения в том, чтобы «дать крестьянству то образование и то понимание его общественных потребностей, без которого оно никогда не сумеет воспользоваться своими легальными правами». «Энергичные, фанатические люди, рискующие всем и готовые пожертвовать всем» должны вести упорную, терпеливую пропагандистскую работу, ходя по деревням. Лавров считал, что сначала нужно внедрить в сознание русского крестьянина социалистическую идею, а уж потом звать к революции.
 
Последователи другого идейного вождя, М. Бакунина (1814–1876), так долго ждать не соглашались. Михаил Бакунин был личностью яркой. Эмигрировав из николаевской России, он участвовал во всех европейских революционных движениях, причем повсюду примыкал к самому радикальному крылу; дважды приговаривался к смертной казни, был выдан России и провел несколько лет в заточении, а затем в Сибири; оттуда через Японию и Америку бежал в Европу; пытался принять участие в польском восстании; перевел «Коммунистический манифест», но потом разругался с Марксом, предвещая, что «диктатура пролетариата» неминуемо выльется в «диктатуру начальников коммунистической партии». Сам Бакунин выступал против любого государства. Романтическая биография этого титана, его анархистский максимализм были, конечно же, очень привлекательны для молодых людей пассионарного склада (а таких среди народников было много). Бакунин утверждал, что тянуть с революцией незачем, русский мужик по своей природе стихийный бунтарь, и нужно всего лишь эту могучую энергию выпустить на волю.
Поэтому «бакунинцы», тоже бродившие по деревням, вели совсем уж зажигательные беседы, призывая убивать «господ», жечь усадьбы и прочее.
Крестьяне с их всегдашним недоверием к чужим, городским людям лекции «лавровцев» слушали без интереса, а призывов «бакунинцев» пугались, частенько сдавая агитаторов полиции. Как пишет Р. Пайпс: «Мужик, знакомый им в основном по художественной литературе и полемическим трактатам, не желал иметь дела с явившимися его спасать студентами-идеалистами. Подозревая низменные мотивы (с которыми он единственно был знаком из своего опыта), он либо игнорировал их, либо передавал их уряднику». Особенно непопулярна была пропаганда против самодержавия. Крестьяне считали своим врагом не царя, который был слишком высоко и далеко, а помещика. И хотелось им не демократии, в которой они не видели для себя никакой пользы, а побольше земли. Лев Толстой, постоянно общавшийся с мужиками, писал: «Русская революция не будет против царя и деспотизма, а против поземельной собственности».
На картине В. Маковского с нарочито нейтральным названием «Вечеринка» изображены «типические образы» тогдашних революционеров
Поэтому со временем тактика народников переменилась. Они решили, что «гастрольная» пропаганда для отечественных условий не годится. Крестьяне будут верить только тем, кого они знают. Если в начале семидесятых энтузиасты чаще всего наряжались коробейниками, плотниками или бурлаками, то через несколько лет отказались от маскарадов, которые все равно плохо удавались, и стали работать в сельской местности фельдшерами, учителями, волостными писарями. Такая перемена, означавшая, что верх берет лавровская линия постепенной обработки крестьянского сознания, могла бы со временем дать свои результаты, но к этому моменту власти уже спохватились и затревожились – с большим запозданием. «Обнаружение в мае 1874 года в Саратове одного из очагов пропаганды скоро привело к раскрытию ее преступной деятельности во всей Империи», – пишет Татищев.
Боролись с этой «заразой» обычными полицейскими методами, «с большою энергиею». В 37 губерниях арестовали несколько тысяч человек. К следствию смогли привлечь только 770. До суда довели лишь четверть. Устроили ряд показательных судебных процессов, каждый из которых превратился в пропаганду народничества. Получилось, что власть сама спонсировала это шоу. На «Процессе пятидесяти» и «Процессе ста девяносто трех» звучали революционные речи, потом ходившие по рукам. Подсудимые были молоды, воодушевлены и прекрасны. Прокуроры тусклы, казенны и зловещи. Более удачной рекламной кампании в пользу революции не придумали бы и Лавров с Бакуниным.