Сын маминой подруги (СИ)
— Я предупреждал, — назидательно произнёс он. — Надо было заплатить.
— Сука, ты же тоже слал свои фотки, — с ненавистью ответил я.
— А с чего ты взял, что они мои?
Макс оскалился на прощанье и свалил, оставив меня наедине со своей бессильной яростью. Только сейчас до меня дошло, что он и правда уступает в комплекции парню на фотках. Меня развели, как последнего лоха. Я с трудом сдержался, чтобы не заорать от горечи и обиды.
Домой идти не хотелось. Хотелось поехать на Дерябина и спрыгнуть с моста в ледяную воду. Но троллейбус, что подошёл раньше остальных, не ехал туда, так что я отправился в сторону Центральной площади. Часа три бродил там среди замёрзших фонтанов, рефлексируя о тщетности бытия, пока совсем не продрог.
Дом Германа вырос передо мной как из-под земли. А может, это мои ноги сами привели туда, где можно было немного отогреться. Поднявшись на нужный этаж, я в нерешительности замер перед дверью. Наше следующее занятие должно было состояться только завтра. Рассудив, что, если он пошлёт меня, день мой хуже уже не станет, я позвонил в звонок.
Дверь открыл Герман. На моё счастье, тёти Мариши не было дома. Он скептически оглядел меня и строго сказал:
— Ты перепутал даты, мы на завтра договаривались.
— Знаю, — ответил я виновато. — Можно я погреюсь у вас немного?
Он великодушно открыл передо мной дверь, пропуская внутрь. Я прошёл, разулся и заледеневшими пальцами попытался стянуть с себя рюкзак и верхнюю одежду. Получалось не очень. Тяжело вздохнув, Герман помог мне снять куртку, а затем повесил её на плечики в гардеробе.
— Проходи в комнату, сейчас чаю, что ли, сделаю тебе, — он неуверенно посмотрел на меня. — Надеюсь, ты не сбежал из дома после того, как с мамой поругался.
Когда я покачал головой, он с облегчением вздохнул и отправился на кухню.
— Я сделал кое-что непоправимое, и теперь я главный аутсайдер школы, — тихо сказал я, когда Герман вернулся с чаем.
От кипятка в кружке из глаз брызнули слёзы. Я отставил кружку в сторону и присел на кровать. Слёзы продолжали катиться одна за другой, меня трясло. Я сам не понял, как упал головой на невесомую подушку и свернулся в позу зародыша. Герман не упрекал, но и не жалел. Только когда спустя некоторое время дрожь так и не прошла, достал из шифоньера плед и небрежно бросил его на меня.
— Каждый имеет право на ошибку, — сказал Герман грустно и задумчиво. — Твои одноклассники просто слишком мелкие, чтобы понять это.
Он неловко опустился рядом. Его тон звучал так, будто эта сказанная им очевидная истина была познана через немалую душевную боль. Шмыгая сопливым носом, я смотрел на него красными зарёванными глазами. На лице Германа не было отвращения, только скучающий интерес и сочувствие. Он лениво трепал меня по плечу, но даже так, даже через толстый флисовый плед я чувствовал силу и тепло его ладони. Я поднялся и сел. Его рука замерла, но осталась на месте. Меня непроизвольно потянуло прижаться к нему. Хотелось, чтобы он пожалел и приласкал, причём я не вполне отдавал себе отчёт, как именно. Я подался вперёд, желая коснуться его. Это был отчаянный шаг. Мне нужно было внимание, тепло или сочувствие — хоть что-то, неважно, что. Лишь бы не оставаться сейчас наедине со своими мыслями. Наши губы были сантиметрах в пяти друг от друга, когда он спросил:
— Ты что, гей?
У меня всё внутри похолодело. Я инстинктивно отполз назад и натянул плед на плечи сильнее, как будто в случае чего он смог бы защитить меня от пиздюлей. В школе меня пронесло, потому что там камеры и учителя, а здесь мы были одни. Чувство опасности свернулось тяжёлым металлическим кольцом в животе. Мозг же почему-то решил, что после сегодняшнего терять уже нечего. И вновь пустив слезу, я выдал:
— Да! А что, какие-то проблемы?!
Наверное, не будь я так расстроен, объяснил бы ему всю ситуацию серьёзно и вдумчиво. Я ведь уже знал, что Герман не такой засранец, каким хочет всем казаться. Но мне хотелось уже отмучаться и тихо умереть где-нибудь.
— Да нет, никаких, — Герман равнодушно пожал плечами. На его губах мелькнула лисья полуухмылка. Мои ладони, замершие у него на предплечье, нервно задрожали. Сегодня я видел больше сотни глаз, смотрящих на меня с осуждением всего лишь из-за неподтвержденных слухов. Он же знал теперь наверняка и говорил, что то, какой я, это не проблема. Я не понимал, что делать с его реакцией. Ему не противно? Он меня принял? Видимо, лицо моё приняло это щенячье выражение, просящее ласки, потому что ещё раз взглянув на меня, он усмехнулся и спросил:
— Что, хочешь трахнуться?
— Хочу, — ответил я прежде, чем осознал смысл вопроса. Всё, что тревожило меня, внезапно отошло на второй план. Я был на взводе эмоционально. То, что он не отталкивал меня, уже было чем-то невероятным. Но он спросил про секс, а значит, возможно, он такой же, как и я. Тепло разлилось по телу мягкой обволакивающей волной.
Герман вздохнул так, будто его ожидало нечто неотвратимое, а после притянул меня к себе и поцеловал. Я растерялся, хотя и думал об этом после его вопроса. Его язык проскользнул мне в рот, и я на автомате прикрыл глаза и несмело ответил ему. По телу пошла приятная дрожь, сосредотачиваясь где-то внизу живота. Он дышал тяжело, рвано. Его пальцы вцепились мне в волосы. И чем дальше, тем более жадным казался поцелуй. Я открыл глаза и едва не оттолкнул его — взгляд Германа выглядел безумным, пугающим. Его руки теми же цепкими движениями переползли мне на плечи и с силой надавили.
Он уложил меня на кровать, а сам навис сверху. Я немного оробел. Внезапно отчаянная мысль о перепихоне с репетитором перестала казаться мне такой удачной, как раньше. Я попробовал остановить его, но он, казалось, не слышал меня. Герман также жадно изучал губами мою шею, время от времени до боли прикусывая кожу. Ниже однако не спускался. Даже руками.
Немного подумав, я позволил себе забраться ладонями ему под одежду. Впрочем, разделся он вполне охотно, но прежде притащил из ящика стола презерватив и какой-то крем. Для рук, как я понял потом. Моё лицо вспыхнуло, будто только сейчас я понял, насколько всё серьёзно. Меня немного затрясло. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Аромат его парфюма, так раздражавший раньше, сейчас приятно будоражил. Я стянул с себя футболку и взялся за ремень джинсов.
— Только прикрой свой член, иначе у меня стояк пропадёт, — предупредил Герман, когда я начал спускать штаны вместе с подштанниками и трусами. Мороз пробежал по коже от этих слов. Я непонимающе взглянул на него, и он пояснил: — Я ведь не гей.
Стало немного не по себе, но почему-то вариант встать и уйти не пришёл в мою наивную голову. Я кивнул и, прикрыв пах рукой, выбрался из джинсов.
Пришлось лечь на живот, немного приподняв зад, придерживая при этом истекавший смазкой член. От прикосновений к самому себе становилось очень приятно. Я начал тихонько надрачивать себе, слыша как Герман позади возится с презервативом и кремом, размазывая его по латексной поверхности.
Он вошёл резко, без подготовки, просто навалившись и придавив меня сверху. Я вскрикнул от боли и неожиданности. Зад разрывался, горел и пульсировал. На глазах выступили слёзы. Я дышал часто, инстинктивно пытался вывернуться, но каждое движение отдавалось болью. От этих ощущений и тяжести двух тел мой член начал обмякать.
— Вытащи! — прохрипел я севшим голосом. — Больно… Пожалуйста.
— Успокойся, — ответил Герман нервно. — Тебе просто нужно расслабиться.
Закусив губу, я попытался сосредоточиться на происходящем. Я ведь занимался сексом сейчас, а секс — это приятно. Тогда почему так больно?!
«Больно. Очень больно».
Я просунул под себя руку в надежде вернуть себе возбуждение, но ничего не выходило. Герман начал двигаться рывками, тяжело дыша у меня над ухом. Я пускал сопли в подушку и чуть ли не молился, чтобы всё поскорее закончилось. В тот момент я испытывал такую жалость к себе, как никогда прежде. Но уже не пытался остановить его, понимая, что сам спровоцировал всё происходящее. Этот день начался просто ужасно, было бы странно, если бы он завершился чем-то хорошим.