Атлант расправил плечи

Риарден не мог поверить, что человек способен в мгновение ока измениться в объемах, но он ясно видел, что толстячок уменьшился и в весе, и в объеме, его формы съежились, словно из него выпустили воздух, и тот, кто только что был высокомерным деспотом, внезапно превратился в жалкий кусок отбросов.

– Что… что-то случилось, сеньор д’Анкония? Я имею в виду… на бирже?

Франсиско испуганно приложил к губам указательный палец.

– Тише, – прошептал он. – Ради бога, тише!

Толстячок задрожал.

– Что-нибудь… не так?

– У вас случайно нет акций «Д’Анкония Коппер»?

Толстячок в ответ только кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– О господи, дело плохо! Хорошо, слушайте, я скажу вам, если вы дадите честное слово, что никому не расскажете. Вы же не хотите поднять панику.

– Честное слово… – пролепетал толстячок.

– Вам лучше всего как можно скорее бежать к вашему брокеру и продавать как можно быстрее, потому что у «Д’Анкония Коппер» дела идут не слишком хорошо, я пытаюсь достать деньги, но коли не сумею их добыть, вам повезет, если завтра утром вы сможете получить по десять центов на доллар… Ох, я и забыл, что вы не сможете связаться со своим брокером раньше завтрашнего утра, это ужасно, но…

Толстячок бежал по залу, расталкивая всех на своем пути, как торпеда, выпущенная в толпу.

– Смотрите, – горько произнес Франсиско, повернувшись к Риардену.

Человечек пропал в толпе, исчез из виду, нельзя было понять, продал ли он кому-нибудь свой секрет или оказался достаточно коварным, чтобы сторговаться с теми двумя, которые оказывали ему протекцию, но по пути его следования стали заметны очаги возбуждения. Внезапные трещины раскололи толпу, словно лед, потом трещины стали разветвляться, как на стене, готовой рухнуть, островки пустоты стали расти, подчиняясь неумолимому дуновению страха.

Послышались внезапно оборвавшиеся крики, неожиданные паузы, потом звуки другого рода: нарастающий гул истерически повторяемых вопросов, ненатуральный шепоток, женский вскрик, несколько быстрых натужных смешков тех, кто еще пытался притвориться, что ничего не случилось.

В коловращении толпы образовались застойные пятна, как будто распространяющиеся участки паралича. Повисла неестественная тишина, словно умолкло рокотание мотора, потом возникло неистовое, дерганое, бесцельное, неуправляемое движение камней, скатывающихся с горы под действием слепой силы гравитации. Люди бегали, бросались к телефону, кидались друг к другу, наудачу вцепляясь в окружающих или отталкивая их. Самые могущественные люди страны, неподотчетные никакой власти, державшие в своих руках всё пропитание и все удовольствия ее граждан, подхваченные паникой, превратились в поток валунов, посыпавшихся вниз, когда сломалась несущая опора.

Джеймс Таггерт, с лицом, непристойно выражавшим все те эмоции, которые людей столетиями учили скрывать, подбежал к Франсиско и прокричал:

– Это правда?

– Джеймс, – улыбаясь, ответил Франсиско, – что случилось? Почему ты так расстроен? В деньгах коренится всё мировое зло, а я просто устал быть его носителем.

Таггерт бросился к главному выходу, крича что-то Оррену Бойлю. Бойль кивнул и продолжал кивать с готовностью и безропотностью бестолкового слуги, а потом бросился бежать в противоположном направлении. Черрил в фате, сверкающей как хрустальное облако, догнала Таггерта в дверях:

– Джим, что случилось?

Таггерт оттолкнул ее прочь и убежал; она упала на Пола Ларкина.

Недвижными, как колонны, остались только трое, их взгляды рассекли пространство зала поверх хаоса: Дагни не отрывала взгляда от Франсиско, а Франсиско и Риарден смотрели друг на друга.





ГЛАВА III. ОТКРЫТЫЙ ШАНТАЖ




– Который час?

«Время истекает», – подумал Риарден, но ответил только:

– Не знаю, кажется, еще не полночь, – и, вспомнив, что часы на руке, добавил:

– Без двадцати.

– Я поеду домой на поезде, – сообщила Лилиан.

Риарден слышал ее, но ему понадобилось несколько минут, чтобы вернуться к действительности. Он смотрел отсутствующим взглядом на гостиную своего номера, куда они только что вошли, поднявшись на лифте с этажа, где проходил прием. Наконец он ответил:

– Так поздно?

– Ничего страшного. Поезда еще ходят.

– Разумеется, ты можешь остаться здесь, если пожелаешь.

– Нет, я предпочитаю вернуться домой. – Риарден не спорил. – А ты что же, Генри? Ты собираешься сегодня домой?


– Нет, – сказал он. И добавил: – У меня на завтра назначена деловая встреча.

– Как хочешь.

Движением плеч Лилиан сбросила роскошный палантин, подхватила его и направилась к двери в спальню, но на пороге остановилась.

– Ненавижу Франсиско д’Анкония, – нервно сказала она. – Зачем он явился на прием? Почему не мог прикусить язык до завтрашнего утра? – Риарден не ответил. – То, как он поступил с компанией, просто чудовищно. Конечно, Франсиско – всего лишь испорченный плейбой, но такое крупное состояние – большая ответственность, существуют же пределы разгильдяйству, которые человек не вправе преступать! – лицо Лилиан непривычно напряглось, черты заострились, делая ее старше. – Он ведь подотчетен акционерам, не так ли. Ведь так, Генри?

– Не будешь возражать, если мы сейчас не станем обсуждать Франсиско?

Она надула губы, передернула плечами и вошла в спальню.

Он стоял у окна, глядя на плывущие внизу крыши автомобилей, порой позволяя взгляду задержаться на чем-нибудь, но сознание его в этом не участвовало. Перед глазами Риардена все еще стояли две фигуры посреди толпы. Однако хоть и смутно он помнил, что вернулся в свою гостиную, поэтому разум уже начал мягко подталкивать его: он должен что-то сделать. Мелькнула мысль, что надо бы снять вечерний костюм, но мешало подспудное нежелание переодеваться в присутствии чужой женщины в спальне, и он решил не торопиться.

Лилиан вышла, элегантно одетая и причесанная – в бежевом дорожном костюме, подчеркивающем стройность ее фигуры, в шляпке, надетой чуть набекрень поверх прически, уложенной волнами. Она несла в руке чемодан, слегка помахивая им, будто показывая, что сама может его нести.

Риарден механически потянулся и отобрал у нее чемодан.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Хочу проводить тебя на вокзал.

– Прямо так? Ты не переоделся.

– Это не имеет значения.

– Тебе необязательно провожать меня. Я вполне способна добраться самостоятельно. Если у тебя завтра деловая встреча, тебе лучше лечь спать.

Он не ответил, подошел к двери, открыл ее перед Лилиан и последовал за ней к лифту.

Они молчали всю дорогу, пока такси везло их на вокзал. В моменты, когда Риарден вспоминал о ее присутствии, он замечал, что она сидит абсолютно прямо, словно нарочито демонстрируя совершенство позы. Лилиан казалась вполне свежей и бодрой, словно ранним утром собиралась отправиться в путешествие.

Такси остановилось у входа в вокзал. Яркий свет огней, заливавший стеклянные двери, заставлял забыть об усталости позднего часа, призывал к активности, не зависящей от времени суток, и внушал чувство защищенности. Лилиан легко выскочила из такси, произнеся:

– Нет-нет, не нужно выходить, поезжай обратно. Ты приедешь домой пообедать… завтра или в следующем месяце?

– Я позвоню тебе, – ответил Риарден.

Она помахала ему рукой в перчатке и скрылась в огнях вокзала. Когда такси тронулось с места, он назвал водителю адрес Дагни.

Когда Риарден вошел, в квартире было темно, но дверь в спальню оказалась полуоткрытой, и он услышал, как она сказала:

– Привет, Хэнк.

Он вошел, спросив:

– Ты спала?

– Нет.

Он включил свет. Дагни лежала в постели, головой на высокой подушке, волосы плавно спускались на плечи, словно она долго не двигалась, лицо казалось совершенно спокойным. В своей бледно-голубой ночной сорочке с глухим воротом, закрывавшим горло, она на первый взгляд напоминала школьницу. Но на груди сорочку украшала прихотливая вышивка, смотревшаяся по-взрослому роскошно и очень женственно.

Он присел на край кровати, и она улыбнулась, заметив, что строгая официальность его костюма придавала особую интимность его движениям. Он улыбнулся в ответ. Он пришел, готовый отказаться от прощения, полученного от нее на приеме, как человек отказывается от слишком благородного предложения противника. Вместо этого он неожиданно потянулся и нежным, бережным жестом провел рукой по ее лбу, откинув волосы, почувствовав внезапно, как она по-детски миниатюрна. Соперница, постоянно бросавшая ему вызов, но нуждавшаяся в его защите.

– Тебе и так нелегко, – произнес он, – а я все усложняю…

– Нет, Хэнк, ты не прав, и сам это знаешь.

– Я знаю только, что ты достаточно сильна и не дашь причинить себе боль, но я не должен злоупотреблять этим. А я злоупотребляю, у меня просто нет другого выхода, мне нечего предложить тебе взамен. Я могу только признать это и не имею права просить о прощении.

– Мне нечего тебе прощать.

– Я не имел права приводить ее туда.

– Это не причинило мне боли. Только…

– Что?

– …только было тяжело видеть, как ты страдаешь.

– Не думаю, будто страдание может служить хоть каким-то искуплением, но что бы я ни чувствовал, я страдал недостаточно. Есть вещи, которые я ненавижу, но больше всего – говорить о своих страданиях, они касаются только меня. Но раз ты это уже знаешь, признаюсь, было чертовски трудно. Но я хотел бы, чтобы мне было еще хуже. Я не собираюсь от этого бежать.

Он говорил жестко, без эмоций, словно вынося себе суровый приговор. Она грустно улыбнулась, взяла его руку, прижала к губам, покачала головой, отвергая сей нелицеприятный вердикт, и спрятала лицо в его ладони.