Башня шутов

Спорить было невозможно.

Они, не жалея коней, мчались галопом. Начавший падать снег слепил глаза.

Рейневан был уверен, что они направляются в Чехию и, как только спустятся в долину Счинавки, свернут и поедут вверх по течению реки к границе, по дороге, ведущей прямо на Броумово. И очень удивился, когда отряд помчался по низине к синеющим на юго-западе Столовым горам. Удивился не он один.

– Куда едем? – перекричал гул и снег Урбан Горн. – Эй! Галада! Господин Бразда?

– Радков, – криком же кратко ответил Галада.

– Зачем?

– Амброж!



Радков, с которым Рейневан не был знаком, так как не бывал здесь, оказался вполне приличным городком, раскинувшимся у подножия ощетинившихся лесами гор. Над кольцом городской стены вздымались красные крыши, выше возносилась в небо стройная колокольня церкви. Картина настраивала бы на лирический лад, если б не висевшая над городком плотная туча дыма.

Радков был объектом нападения.



Сосредоточившееся под Радковым войско насчитывало добрую тысячу воинов, прежде всего пехоты, в основном, как было видно, вооруженной всяческого вида оружием на древках – от простых пик до сложных систем гизарм.

Не меньше половины бойцов были вооружены арбалетами и огнестрельным оружием. Была и артиллерия – напротив городских ворот установили средних размеров бомбарду, скрытую за подъемной изгородью, а в пробелах между возами стояли тарасницы и хуфницы.

Армия, хотя и выглядела грозно, стояла будто застыв, как заколдованная, в тишине и неподвижности. Все это однозначно вызывало аналогию с картиной, с tableau; единственным подвижным предметом были кружащие в сером небе черные точечки ворон. И клубящаяся над городом туча дыма, там и тут уже прорезанная красными языками пламени.

Они въехали галопом между возами. Рейневан впервые видел вблизи знаменитые гуситские боевые телеги, с интересом присматривался к ним, восхищаясь удачной конструкцией сколоченных из толстых досок сейчас опущенных надбортов, которые, будучи в случае необходимости подняты, превращали экипаж в настоящий бастион.

Их узнали.

– Пан Бразда, – резко приветствовал чех в полупанцире и меховой шапке с обязательной для высших чинов красной Чашей на груди, – благородный пан рыцарь Бразда соблаговолил наконец-то прибыть вместе со сливками свой благородной конницы. Ну что ж, лучше поздно…

– Я не думал, – пожал плечами Бразда из Клинштейна, – что у вас тут так резво пойдет. Уже конец? Они сдались?

– А как думаешь? Конечно, сдались, кто и чем мог здесь обороняться? Хватило поджечь пару крыш, и они тут же начали переговоры. Сейчас тушат пожары, а преподобный Амброж лично принимает послов. Так что вам придется подождать.

– Надо, так надо. Слезайте, парни.

К штабу гуситской армии они отправились уже пешие, небольшой группой, из чехов в ней были только Бразда, Галада и усач Велек Храстицкий. Сопровождали, естественно, также Урбан Горн и Тибальд Раабе.

Прибыли они к самому окончанию переговоров. Радковское посольство уже уходило, бледные и вконец напуганные горожане выбирались, со страхом оглядываясь и сминая в руках шапки. По их лицам можно было понять, что многого-то они не выторговали.

– Будет как всегда, – тихо сказал чех в меховой шапке. – Бабы и дети свободно уйдут хоть сейчас. Парням, чтобы уйти, надо выкупиться. И заплатить выкуп за город, который иначе пустят с дымом. Кроме того…

– Должны быть выданы все папские священники, – докончил Бразда, тоже, видать, имеющий практику. – И все беглецы из Чехии. Ха, похоже, мне вовсе ни к чему было спешить. На выход баб и сбор выкупа уйдет некоторое время. Так быстро мы отсюда не тронемся.

– Отправляйтесь к Амброжу.

Рейневан помнил разговоры, которые о бывшем плебане из Градца-Кралове вели Шарлей и Горн. Помнил, что они называли его фанатиком, экстремистом и радикалом, выделяющимся фанатизмом и беспощадностью даже среди наиболее радикальных и наиболее фанатичных таборитов. Поэтому он думал увидеть маленького, тощего как жердь и огненноглазого трибуна, размахивающего руками и с пеной у рта выкрикивающего демагогические лозунги. Вместо этого перед ним оказался стройный, сдержанный в движениях мужчина в черном одеянии, напоминающем рясу, но более коротком, приоткрывающем высокие ботинки. У мужчины была широкая, лопатой, борода, доходящая почти до пояса, на котором висел меч. Несмотря на меч, гуситский жрец выглядел, можно сказать, вполне миролюбивым и приветливым. Может, причиной тому был высокий выпуклый лоб, кустистые брови и именно борода, благодаря которой Амброж немного напоминал Бога Отца на византийской иконе.

– Пан Бразда, – приветствовал он их довольно сердечно. – Ну что ж, лучше поздно, чем никогда. Экспедиция, вижу, закончилась успешно? Без потерь? Похвально, похвально. А, брат Урбан Горн? С какой тучи к нам свалился?

– С черной, – кисло ответил Горн. – Благодарю за спасение, брат Амброж. Ты пришел как раз вовремя.

– Рад, рад, – тряхнул бородой Амброж. – И другие тоже будут рады. Ибо мы уже тебя оплакали, когда разошлась весть. Из епископских когтей вырваться трудно. Гораздо трудней, чем мыши из кошачьих. Словом, все прошло хорошо… Хоть и то правда, что не за тобой я посылал отряд во Франкенштейн.

Он взглянул на Рейневана, и тот почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Священник долго молчал.

– Молодой господин Рейнмар из Белявы, – сказал наконец. – Родной брат Петра из Белявы, правоверного христианина, столько хорошего сделавшего для дела Церкви. И отдавшего за это жизнь.

Рейневан молча поклонился. Амброж отвернулся, долго глядел на Шарлея. Потребовалось некоторое время, чтобы Шарлей покорно опустил глаза, но все равно было ясно, что сделал он это только из дипломатических соображений.

– Господин Шарлей, – проговорил наконец градецкий плебан, – который не бросает в трудную минуту. Когда Петр из Белявы погиб от рук мстительных папистов, господин Шарлей спас его брата, несмотря на опасность, которой подвергался сам. Воистину редкий в теперешние времена пример чести. Ибо верно говорит старая чешская поговорка: v nouzi poznaš prítele.[477]

Юный же господин Рейнмар, – продолжал Амброж, – как мы слышали, истинное дает доказательство братской любви, вслед брату идучи, как и он истинную веру признавая, по-деловому противодействуя римским ошибкам и несправедливостям. Как каждый верующий и праведный человек, он становится на сторону Чаши, а продажный Рим отвергает как диавола. Вам будет это зачтено. Впрочем, вам это уже зачтено, Рейнмар и господин Шарлей. Когда мне брат Тибальд донес, что вас прислужники ада в яме погребли, я ни минуты не колебался.

– Безграничная благодарность…

– Это вас следует благодарить, ибо с вашей помощью деньги, за которые вроцлавский епископ, стервец и еретик, хотел смерть нашу купить, послужат нашему доброму делу. Ведь вы изымете их из тайника и передадите нам, истинным христианам? Э? Разве не так.

– Так… Деньги? Какие деньги?


Шарлей тихо вздохнул. Урбан Горн закашлялся. Тибальд Раабе заперхал. Лицо Амброжа застыло.

– Дурня из меня строите?

Рейневан и Шарлей отрицательно покачали головами, а глаза их выражали такую святую невинность, что жрец успокоился. Но только совсем чуть-чуть.

– Значит, – процедил он, – следует понимать, что не вы? Не вы огра… Не вы провели боевую операцию против сборщика податей? Для нашего дела? Э, значит, не вы. Тогда кое-кто должен будет мне это объяснить. Оправдать! Господин Раабе!

– Но я ж не говорил, – пробормотал голиард, – что именно и наверняка они обработали колектора. Я говорил, что это возможно… похоже на правду…

Амброж выпрямился. Глаза у него яростно вспыхнули, лицо в местах не заслоненных бородой налилось кровью, словно зоб у индюка. Несколько мгновений градецкий плебан больше смахивал не на Бога Отца, а на Зевса-Громовержца. Все замерли в ожидании молнии. Однако жрец быстро успокоился.

– Ты говорил, – процедил он наконец, – нечто другое. Ох, обманул ты меня, брат Тибальд, ввел в заблуждение для того, чтобы я послал конников на Франкенштейн. Ибо знал, что иначе я б их не послал!

– V nouzi, – тихо вставил Шарлей, – poznas&& pr&&itele.

Амброж окинул его взглядом и ничего не сказал. Потом повернулся к Рейневану и голиарду.

– Всех вас, друзья, – буркнул он, – надо бы по одному отправить на муки, ибо вся афера с колектором и его деньгами, сдается мне, здорово воняет. Вы все кажетесь мне, прошу прощения, пройдохами и врунами. Да, конечно, я должен передать вас палачу. Всех троих.

Но, – жрец впился глазами в Рейневана, – но, памятуя о Петре из Белявы, я так не поступлю. Что ж делать, примирюсь с утратой епископских денег, видать, не были они мне предназначены. Прочь с глаз моих. Идите отсюда ко всем чертям.

– Почтенный брат, – откашлялся Шарлей. – Если позабыть о недоразумении… Мы рассчитывали…

– На что? – фыркнул в бороду Амброж. – На то, что я позволю вам присоединиться к нам? Приму под свое крыло? Безопасно доставлю на чешскую сторону, в Градец? Нет, пан Шарлей. Вы были под арестом у Инквизиции. Каждого, кто там сидел, они могли перетянуть на свою сторону. Короче говоря: вы можете оказаться шпионами.

– Вы нас оскорбляете.

– Уж лучше вас, чем собственный рассудок.

– Братья, – разрядил обстановку один из гуситских командиров, симпатичный толстячок с внешностью сборщика пожертвований или изготовителя ветчины. – Брат Амброж…

– В чем дело, брат Глушичка?

– Горожане принесли выкуп. Выходят, как было уговорено. Сначала бабы с детьми.

– Брат Велек Храстицкий, – поднял руку Амброж, – возьми конников и патрулируй вокруг города, чтобы никто не ускользнул. Остальные – за мной. Все. Все, сказал я. Пану из Клинштейна поручаю временно – присматривайте за нашими… гостями. Ну, вперед. Пошли!

Из ворот Радкова действительно выходила колонна людей, с опаской втягивающихся в ощетинившуюся остриями шпалеру гуситов. Амброж со штабом остановились неподалеку от колонны. Рассматривая очень внимательно, Рейневан почувствовал, как у него волосы встают дыбом. В предчувствии чего-то страшного.

– Брат Амброж, – спросил Глушичка. – Прочтете им проповедь?

– Кому? – пожал плечами жрец. – Этой немецкой голытьбе? Они по-нашему не разумеют, а мне по-ихнему говорить не хочется, потому что… Э-эй! Там! Там!

Его глаза хищно разгорелись по-орлиному, лицо вдруг застыло.

– Там, – рявкнул он, указывая пальцем. – Там. Хватай!

Он указал на закутанную в епанчу женщину, несущую ребенка. Ребенок вырывался и дико орал. Военные подскочили, растолкали толпу древками гизарм, вытащили женщину, сорвали епанчу.

– Это не баба! Это переодетый в женское платье мужик! Поп! Папист!

– Давай его сюда!

Выхваченный из толпы и брошенный на колени священник дрожал от страха и упорно опускал голову. Глядеть в лицо Амброжу его заставили силой. Но и тогда он стискивал веки, а губы шевелились в беззвучной молитве.

– Ну вот, гляньте. – Амброж уперся руками в бока. – Какие любящие прихожанки. Ради того, чтобы уберечь своего попика, не только вырядили его в бабские одежды, но еще и грудного младенца одолжили. Какая самоотверженность! Ты кто таков, поп?

Священник еще крепче зажмурился.

– Это Миколай Мегерлейн, – сказал один из сопровождавших гуситский штаб крестьян. – Плебан тутошней приходской церкви.

Гуситы зашумели. Амброж побагровел, громко втянул воздух.

– Отец Мегерлейн… – протянул он. – Надо же, какая удачная встреча. Мы мечтали о ней. Со времени последнего епископского рейда на Трутновско. Мы многого обещали себе от такой встречи.

– Братья! – выпрямился он. – Взгляните! Вот перед нами цепной пес вавилонской курвы! Преступное орудие в руках вроцлавского епископа! Тот, кто преследовал истинную веру, выдавал добрых христиан на муки и казнь! А под Визмбурком собственноручно проливал кровь невинную! Бог отдал его в наши руки! Нам поручил покарать зло и несправедливость!

– Слышишь, проклятый поп? Убийца? Ты что? Закрываешь глаза на правду, как библейский змей аспис? о, вепрь еретический, ты наверняка не знаешь Писания, не читал, единственным оракулом считаешь своего развратного епископа, свой продажный Рим и папу-антихриста! И свои кощунственные позолоченные изображения? Так я тебя, свинья, сейчас научу слову Божиему! «Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, приготовленное в гневе Его, и будет мучим в огне и сере».[478] В огне и сере, папист! Эй, ко мне! Взять его! И утеплить! Так, как мы делали с монахами в Беруне и Прахатицах!

Плебана схватили несколько гуситов. Увидев, что они несут, он принялся кричать. И тут же получил древком секиры по лицу, утих, повис в держащих его руках.

Самсон рванулся было, но Шарлей и Горн удержали его. Видя, что двоих может оказаться мало, Галада поспешил им на помощь.

– Молчи, – прошипел Шарлей. – Бога ради, молчи. Самсон…