Дневник чужих грехов

— В юности мы все в кого-нибудь были влюблены.

— Это точно. Я рада, что ты не одна на хуторе. Бери пирожные.

Пирожные ей, как всегда, удались. Я съела три штуки, чем вызвала улыбку хозяйки.

— Приходи почаще, — сказала она. — Обещаю каждый раз кормить тебя вкусненьким.

— Лучше не надо. Что станет с моей фигурой?

— У тебя отличная фигура. А потом, стоит ли лишать себя радостей?

Мы дружно засмеялись, а затем возникла пауза. Я старательно делала вид, что занята чаепитием, пока Екатерина Осиповна не спросила:

— Аня, ты ведь не просто так пришла?

— Здесь не так много людей, к которым я могу зайти в гости.

— Это верно. Я столько лет здесь живу, а зайти мне, по сути, тоже не к кому. Я для всех так и осталась чужой…

— Может, вам лучше переехать в город? Ради бога, извините, в моих советах вы точно не нуждаетесь…

— Я думала о переезде. Квартира в городе у нас так и осталась… Я ее сдаю. Хотя особо в деньгах мы не нуждаемся. Не знаю, Аня, может, я здесь просто привыкла. Мне кажется, Дмитрию Владимировичу здесь лучше. Хотя теперь, когда произошли эти жуткие убийства… В общем, я в раздумьях. Но ведь ты не об этом поговорить хотела?

— Мать Сергея в разговоре упомянула, что Стас в последнее время к вам заходил.

— Да. Был несколько раз. Мы, знаешь ли, как-то встретились с ним и разговорились. Неожиданно душевный разговор получился. Стас меня, признаться, удивил. Только не подумай, будто я считаю, что сельский житель чем-то хуже меня. Я ведь тоже не голубых кровей…

— О чем вы говорили, если не секрет?

— О жизни, Анечка. О том, как она быстротечна. Вроде бы совсем недавно я замуж выходила и вот уже на кладбище возле сестры место себе присматриваю.

— Последние годы были у вас нелегкими, оттого и мысли невеселые. Значит, после этого он стал вас навещать?

— Я думаю, он меня пожалел, чисто по-мужски, знаешь ли… Мол, муж-инвалид, одна со всем этим хозяйством. Вот и пришел. Спрашивает: может, помочь чем? Я ему, конечно, «не надо», но он хозяйским глазом все окинул и кое-какую работу нашел. Денег, разумеется, не взял. Я думаю… он ведь здесь тоже вроде бы не совсем свой. Хотя на хуторе родился и всю жизнь прожил, но… к вам у местных особое отношение. Извини, если тебе неприятно это слышать…

— Вы совершенно правы. И отношение к нам особое, и в местном фольклоре у нас почетное первое место.

— Мне нравится, что ты относишься к этому с юмором, — улыбнулась Екатерина Осиповна.

— Может, была еще причина, по которой Стас навещал вас?

— Хочешь сказать, он влюбился на старости лет?

— Почему бы и нет? Вы красивая женщина.

— Такое всегда приятно слышать. Но нет, не похоже это было на любовь. Да и муж, слава богу, при мне, а Стас не из тех, кто при живом муже… в общем, твои догадки неверны. Просто Стас нуждался в человеке, с которым мог поговорить, и я, если честно, тоже. Вот и все. Но местные, должно быть, поэму сочинили по этому поводу.

— А ваши разговоры припомнить не сможете? — задала я вопрос. — Екатерина Осиповна, я не просто так спрашиваю. Звягинцев считает, Стас что-то вроде собственного расследования проводил после первого убийства.

С минуту она смотрела на меня в полном недоумении.

— Что? Ты это серьезно? Выходит, убийца кто-то из местных? И Стас подозревал конкретного человека?

— Это только догадки, Екатерина Осиповна, оттого я и спрашиваю о ваших разговорах.

Она задумалась, глядя в окно. Я терпеливо ждала. Наконец Коровина повернулась ко мне и заговорила, как мне показалось, немного испуганно:

— А ты знаешь, он ведь меня про Оленьку расспрашивал. Я-то думала, он для того это делает, чтоб мою боль облегчить! Когда говоришь, говоришь о человеке, кажется, что он все еще здесь, понимаешь? Я начинала вспоминать и так ясно ее видела, точно она рядом сидит. И Стасу была очень благодарна. Но теперь думаю… вдруг ты права?

Он ведь спрашивал меня, кто знал, что Оленька приедет. Не говорила ли я кому об этом. Так, вроде к разговору… Не спрашивал даже, как бы между прочим это выходило.

— А вы кому-то рассказывали о ее приезде?

— Нет. Кому? То есть Дмитрию Владимировичу сказала, конечно. После Олиного звонка. Но ты же понимаешь… Я в магазине сказала, — испуганно глядя на меня, произнесла она. — Когда на кассе стояла. Пирожных испечь хотела к ее приезду, купила все необходимое… и сказала… о господи…

— Возможно, это ничего не значит, — положив руку на ее заметно дрожавшую ладонь, сказала я. — Но… припомните, кто был рядом?

— Ну… кассир, Ангелина. Молоденькая девушка, она с зимы работает. За мной Звягинцева стояла, Вера Сергеевна. Остальных не помню. Но в магазине были еще люди, это точно. И говорила я довольно громко. Ты думаешь…

— Вовсе не обязательно, что убийца был там, — сказала я. — Он мог услышать об этом позднее от кого-то из присутствующих. Если честно, я считаю, что Оля была случайной жертвой. Она или другая девушка, которая в тот вечер сошла с поезда, не имело значения.

— Хоть бы это было именно так, — сглотнув, сказала Коровина. — Иначе выходит, это я виновата в Олиной смерти?

— Вы, в любом случае, ни в чем не виноваты. А следователю вы рассказали об этом разговоре в магазине?


— Аня, я даже не помню. Если спрашивал, то, конечно, рассказала. Я тогда в таком состоянии была… С неделю ходила, точно в тумане. Неужто они решили, убийца кто-то из местных?

— Я не знаю, что решили следователи, — ответила я, — но… подозрения могли возникнуть: и вы, и мать Насти Терентьевой незадолго до убийства были в магазине и рассказали о том, что ждете гостей.

— Но это невозможно. Я имею в виду, невозможно поверить, что убийца где-то рядом. Девочки стали жертвой маньяка, так все говорят. Хотя… — тут Екатерина Осиповна досадливо махнула рукой, — чего только не говорят.

— Что вы имеете в виду?

— Мне даже повторять не хочется эти мерзкие сплетни об участковом.

— О Звягинцеве? — переспросила я, точно был еще кто-то.

— Извини, Аня. Вы друзья и… Наверное, не стоило этого говорить.

— Вы уже сказали, так что лучше продолжить.

— Ты, должно быть, в курсе, у него был роман с Ириной, она в парикмахерской работает. Возможно, не роман, но… он наведывался к ней. Что это я как гимназистка… Мужик одинокий, тут все понятно. Возможно, тебе будет неприятно слышать об этом.

— Екатерина Осиповна, я тоже давно не гимназистка. О романе Ирина мне рассказала.

— Пару дней назад я присутствовала при очень некрасивой сцене, какая-то женщина с усмешкой сказала Ирине: «На хуторе жиличка появилась, участковый, поди, тебя кинул сразу и к ней побежал». Что-то в этом роде… Ирину, наверное, это очень задело, и она… она сказала, мол, сама его давно прогнала, потому что у него не все дома. В общем, заниматься с ним любовью радость небольшая, она намекала на какие-то сексуальные отклонения. И добавила: «Пусть на хутор отправляется, там извращенцы в почете».

— Вот как, — усмехнулась я. — Не могу сказать, что мнение местных обо мне сильно удивило. А вот что касается участкового… странно, он для них свой человек. И пользуется уважением. Скорее всего, Ирина действительно сказала это сгоряча.

— Да-да, я тоже так решила. Надеюсь, ты не очень расстроилась? Лучше бы мне помолчать.

— Напротив, я вам признательна за откровенность. Что ж, пожалуй, мне пора. И так я отняла у вас много времени.

— Что ты, Аня. Я всегда тебе рада. И времени у меня предостаточно. Приходи, когда захочешь. Извини, ради бога, но я подумала… может, ты у меня поживешь? В гостевой? Комната просторная…

Видимо, на моей физиономии отчетливо читалось недоумение, Екатерина Осиповна скороговоркой закончила:

— Я подумала… ты на хуторе одна… а где-то бродит убийца…

— Спасибо вам за заботу, — улыбнулась я. — Не думаю, что мне стоит бояться. У меня собака и даже ружье.

«Которым я непременно воспользуюсь», — хотела добавить я, но воздержалась.

Простившись с хозяйкой, я покинула дом, гадая, стоит ли сообщить Звягинцеву о местных сплетнях. Понятно, что в бабе говорит ревность, но она ведь не может не понимать, какое впечатление произведут ее слова. Особенно сейчас, когда идет следствие. А что, если именно этого она и добивается? Ревность толкает людей на поступки и похуже. Хотя куда уж хуже. Если эти слухи дойдут до следователя… а вдруг уже дошли.

Я достала мобильный, но после недолгих размышлений убрала в карман. Скверные новости подождут. Встретимся и все обсудим.

Я отправилась на хутор, по дороге размышляя о разговоре с Коровиной. Догадки участкового, скорее всего, верны. И смерть Стаса, если она не случилась по естественным причинам, связана с убийством Ольги. Почему-то я была уверена, что подозрения у Стаса появились после того, как он по просьбе Татьяны занялся охраной дома Марты. Не зря в дом кто-то проник… да еще забрал одну из тетрадей… Но что такого мог обнаружить Стас? Особенно если речь идет о дневниках Марты? Ее давно нет в живых, и все, о чем она писала, — уже история. Допустим, Стас узнал, кто проник в ее дом… Но что это дает? Как это может быть связано с убийствами девушек?

— Чепуха, — пробормотала я, и вместе с тем мысль о том, что Стас наткнулся случайно на что-то важное, не оставляла меня. Более того, чем меньше я могла найти всему происходящему объяснений, тем больше крепла уверенность: все упирается в эти самые дневники.

Тут размышления плавно перешли на Звягинцева. Прав был друг детства, ничего хорошего от перепуганных насмерть людей ждать не приходится. В моем доме бьют стекла, а его спешат записать в маньяки. Только бы следователи не увлеклись этой глупой идеей. Хотя, с их точки зрения, к участковому присмотреться стоило. У девушки, в одиночестве идущей через лес, он точно подозрений не вызовет, и такому попутчику она, безусловно, обрадуется, чувствуя себя рядом с ним в полной безопасности. Ирка нашла время сводить с ним счеты… Получается, я опять волей-неволей оказываюсь причиной Серегиных несчастий…

Вернувшись домой, я хотела заняться работой в основном из желания освободиться от малоприятных мыслей, но тут услышала звук работающего мотора, который вскоре стих, и стало ясно, что у меня гости. Вряд ли это Звягинцев, он предпочитает мотоцикл, а подъехали на машине. Значит, скорее всего, следователь.

«Ну вот…» — хмуро подумала я, сама толком не зная, что имею в виду: слухи достигли ушей Плятта, и он намерен вернуться к разговору о наших отношениях с Сергеем?

А потом раздались шаги на крыльце, и сердце мое на мгновение замерло. Эти шаги я узнаю из тысячи… Дверь распахнулась, и, слегка пригнувшись, в кухню вошел Роланд. В костюме и куртке нараспашку. На лице недовольство. Надо полагать, его появлению здесь я обязана старому другу. Позвонил с утра, исчерпав все доводы и отчаявшись от меня избавиться.

— Какого лешего ты здесь? — спросил Роланд.

— Здравствуй, — сказала я, подошла и поцеловала его.

Он, точно с неохотой, обнял меня, потом все-таки поцеловал куда-то в лоб, отстранился и спросил, все еще держа меня за плечи:

— Ну?

— Что — ну? — передразнила я. — Садись. Есть хочешь?

— У меня нет времени.

Однако он все-таки сел, но куртку не снял. Я смотрела на него, тут же почувствовав ни с чем не сравнимое счастье. От того, что он рядом, от того, что вижу его. Как мало мне, в сущности, надо… Светлые волосы с годами потемнели и теперь были скорее русыми. В остальном он изменился мало. В отличие от Сереги, седины не видно, морщины тоже в глаза не бросаются, лицо загорелое. Красивое. По мне, так нет никого красивее на этом свете, впрочем, как и на прочих, если таковые имеются.

— Собирай вещи, и поехали, — сказал он.

— Куда? — вздохнула я.

— Ко мне. А еще лучше сразу в Москву.