Дом без привидений

– Послушай, оставь ее в покое. – Снегирев встал между нами. – Ты и так довел ее до ручки. Ей нужно было отдыхать после операции, а она трудилась как каторжная. Завтра мы уезжаем на море, взяли отпуск. Так что отвали.

– Ну уж дудки! – Я схватил его за грудки.

– Прекрати! – крикнула Снежана. – Пожалуйста, Серафим! Прошу тебя, не надо, ничего уже не вернешь.

– Хочешь драться – давай! – прохрипел Снегирев. – Давай, я готов. Ты не заслужил такую женщину. Она не может принадлежать тебе. Это ошибка, недоразумение. Теперь я все исправлю.

– Так это все из-за нее? Из-за Снежаны? – Я замер, осененный догадкой.

Такой длительный и хитроумный план – для того, чтобы овладеть ею? Рассорить нас? Неужели он мог это предвидеть? Я размахнулся и ударил его прямо в челюсть. Он пошатнулся, но не упал. В следующее мгновение его длинные костистые пальцы вцепились мне в горло. Мы рухнули и покатились по земле. Вокруг раздались крики, визги, чьи-то руки схватили нас, оторвали друг от друга, встряхнули.

– Прекратить!! – Прямо перед моим носом возникло красное от ярости лицо директора. – Не сметь!! Здесь, рядом с театром! Я не позволю! Завьюжный, я вызову милицию!

– Вызывайте. – Я сплюнул кровавую слюну и исподлобья взглянул на Снегирева. Лицо того тоже было в крови и ссадинах. Но он торжествовал.

– Вон отсюда, – рявкнул директор, – и чтобы духу вашего здесь не было. Алкаш несчастный.

Я стоял и смотрел на людей, плотным кольцом окруживших нас. На их лицах были написаны презрение и брезгливая жалость. Они тоже считали, что я опустившийся пьяница, алкоголик, от которого ушла жена, устав терпеть его дебоши. Только одна буфетчица Анечка глядела на меня с настоящим состраданием. Я подмигнул ей заплывшим глазом:

– Мы еще повоюем, – сел в машину и уехал домой. Я не знал еще, что предприму, но точно был уверен, что Снежану Снегиреву не отдам. Отниму, верну любой ценой. Однако я снова ошибался. Они уехали, их не было целый месяц. Весь этот месяц я не просыхал. У меня не осталось ни копейки, и я за гроши продал машину.

Потом они вернулись. Я ездил на квартиру к Снегиреву, ходил под окнами, кричал Снежане, чтобы она хотя бы выглянула. Приезжали менты, меня увозили в отделение, сажали в обезьянник, потом выпускали. Время летело мимо меня, я сбился со счета, какой идет день недели, месяц. Иногда наступали просветления, и тогда я рубил соседям дрова, полол чужой огород, чинил забор. Мне давали немного денег, и я сразу шел в магазин. Покупал там бутылку, самую дешевую закуску и на неделю зависал дома. Потом и этих копеечных заработков не стало: руки у меня росли из задницы, и сельскохозяйственные работы я выполнял хуже некуда.

Наступил голод. Я не ел по три-четыре дня. Собирал грибы в лесу, жарил их нечищеными. Меня рвало, но я все равно их ел. Сердобольная соседка иногда приносила мне миску щей, пару котлет, куриную ногу. Я набрасывался на еду, сметая все за минуту. А потом меня снова терзал голод. Как-то раз я проснулся от стука в калитку. Я, пошатываясь, вышел во двор, отпер засов и увидел Снегирева.

– Ты? Мразь! Вали отсюда. – Язык у меня заплетался, я едва удерживал равновесие.

– Послушай, не будем ссориться, – сказал он вкрадчиво и доброжелательно. Так он говорил со мной давно, когда называл своим лучшим другом. Я насторожился, насколько мне это позволяло мое состояние. – У меня к тебе предложение, – проговорил Снегирев. – Можно я зайду?

Я вдруг решил, что он пришел договориться насчет того, чтобы отдать мне Снежану. Потребовать выкуп за нее. Мой воспаленный мозг готов был вообразить все, что угодно. Но что я мог отдать за Снежану? У меня ничего не осталось. Только дом.

– Верни мне Снежану, – сказал я хрипло. – Верни. Я за это отдам тебе дом. Он дорого стоит. Самый лучший дом в Плацкинине.

Он тонко улыбнулся.

– Вот о доме я и пришел поговорить.

Я не поверил своей удаче. Он готов отдать мне Снежану! За дом!

– Ты вернешь Снежану?

– Нет. Снежана никогда не вернется к тебе. Она подала на развод. Как только вас разведут, мы поженимся, и нам нужно будет где-то жить. Съемная квартира не вариант, нужно что-то посолиднее, более подходящее для Снежаны. Твой дом, например.

– Мой дом?? Ты хочешь отнять у меня еще и дом? – Я в ужасе отшатнулся от него.

– Зачем отнять? Я хочу его купить. Заплачу тебе хорошие деньги. Ты сможешь одеться, обуться, есть досыта. Подумай.

– Убирайся, – произнес я и хотел захлопнуть калитку, но он придержал мою руку.

– Подумай. – Снегирев повернулся и пошел к машине.

– Откуда у тебя деньги? – закричал я ему вслед. – Вор! Украл у меня жену! Украл работу!

Он на ходу обернулся:

– Деньги сейчас у всех, кто имеет мозги, смекалку и не пьет. Завел маленький бизнес. Дело пошло неплохо. А театр – так, вроде хобби.

Он сел в машину и уехал. А я остался, пришибленный и раздавленный…

Не буду рассказывать слишком подробно о том, что было дальше. Снегирев пришел еще раз. И еще. Всякий раз я прогонял его. Но в один ужасный день мне было так плохо и голодно, что я… я сказал «да». Мое человеческое достоинство было полностью растоптано, гордость и самолюбие сломлены. Мне хотелось только одного – есть! Наесться вволю, купить теплую одежду. Съездить к морю, погреться на солнце, приобрести хоть какой-то автомобиль. Снегирев был корректен и вежлив, тут же посадил меня в свою машину и повез к нотариусу. Мне сунули под нос документы, я поставил подписи. Снегирев протянул мне толстую пачку денег. Это была треть от настоящей стоимости дома, но мне эта сумма показалась целым состоянием.

Я взял деньги и уехал в райцентр. Снял номер в гостинице, сходил в парикмахерскую, постригся, побрился. Купил пальто, сапоги, несколько свитеров, брюки. Вечером я устроил себе пир – пил коньяк, закусывал ветчиной и крабами. Лопал шоколад. Я был почти счастлив. Мне показалось, что все не так уж плохо. Я отдохну, съезжу в Сочи, поплаваю в море. Вернусь, возьму машину и буду работать таксистом. Брошу пить, приведу себя в порядок. И тогда можно будет снова пойти к Снежане…

Я думал, что начинаю новую жизнь, а на самом деле все глубже погружался в самую бездну, на дно. Продав дом, я словно продал наше со Снежаной прошлое, память о нашем счастье, о любви. Я следовал своему плану. Купил билет на поезд и две недели плескался в теплом и ласковом море, объедался персиками и виноградом, загорал. Потом вернулся в свой городок, снял дешевую комнату у какой-то старушки. Купил старенький «жигуль» и стал бомбить.

Увы. Работать у меня получалось сутки через трое. После рабочего дня отчаянно тянуло выпить. Я тратил заработанное на водку и закуску, уходил в запой. Требовалось время, чтобы вновь сесть за руль. Деньги, данные Снегиревым за дом, постепенно закончились, и все стало по-прежнему. Старушке надоело ждать по три месяца оплату за комнату, и она выставила меня вон. Я поселился в общаге, там койка стоила копейки за ночь. И продолжал пить.

Потом я разбил свой «жигуль» – попал в аварию по пьяни. Денег не стало вовсе. В общаге меня держали из жалости, иногда, когда я не был так мертвецки пьян, чтобы дрыхнуть, я развлекал коменданта тем, что изображал постояльцев. Ему нравилось, он любил на это смотреть.

– Ты талант, Серафим, – говорил он мне, – только слишком водку любишь.

Я давно уже и не пытался зарабатывать. Ходил в магазин и пытался разжалобить продавщиц. Те давали мне краюшку хлеба, немного колбаски, яблоко. Иногда мне удавалось выклянчить у них чекушку.


Так прошло лет семь, а может, и больше. Там, где я обитал, ко мне прочно прилепилось прозвище Артист. Я научился побираться, пить дешевый одеколон, греться в предбанниках магазинов – словом, стал самым настоящим бомжом. Из общаги к этому времени меня тоже турнули, и я скитался из поселка в поселок, ночуя в заброшенных домах, станционных будках, сараях. Иногда я садился в электричку и ходил по вагонам, хрипло распевая жалостливые песни наподобие «Ямщик, не гони лошадей» или «Вот мчится тройка почтовая». Мне неплохо подавали – несмотря на осиплость голоса, я умел петь чисто и с настроением.

Однажды я зашел в вагон, спел и двинулся вперед, неся перед собой старую, дырявую кепку – в нее кидали монеты и мелкие бумажки. Внезапно я почувствовал на себе взгляд. Меня точно обожгло. Я повернулся и увидел Снегирева. Он сидел у окна и смотрел на меня. В его взгляде было отвращение.

– Пойди сюда. – Он помахал мне и, когда я подошел, сунул тысячу.

– Спасибо, – выдавил я сквозь зубы.

Для меня это была гигантская сумма. Снегирев встал и двинулся в тамбур, поманив меня за собой. Электричка остановилась. Он сошел на платформу. Я поколебался и выпрыгнул за ним.

– В кого ты превратился, Серафим. – Снегирев покачал головой. – Пройдемся? Я машину на сервис отогнал, вот езжу, как простой народ, на поезде.

Столько спеси и чванства было в его словах, что я не удержался и хмыкнул. Он сделал вид, что не заметил этого.

– Идем, проводишь меня. Вспомнишь родные места. Ты ведь давно здесь не был.

Я не мог взять в толк, зачем ему понадобилось вступать со мной в разговор. Но, повинуясь какому-то необъяснимому чувству, я послушно заковылял рядом с ним. Мы вышли со станции и очутились в лесу. Мне хотелось спросить о Снежане, но я не мог, было страшно и стыдно. Снегирев начал сам, первым упомянув про нее.

– У Снежаны все отлично. Она счастлива со мной. Занялась живописью, пишет неплохие картины. Мы много ездим по Европе, недавно вот вернулись из Будапешта… Правильно, что она ушла от тебя. Жутко подумать, до чего бы ты ее довел.

Я молчал, чувствуя себя полностью побежденным, раздавленным. Снегирев вышагивал рядом, чистенький, добротно одетый, свежевыбритый, пахнущий дорогим парфюмом. Весь облик его выражал респектабельность и сытость. А я… я был бомжом, отбросом общества, спившимся, опустившимся человеком.

– А все могло бы быть не так, – сказал Снегирев и вздохнул. – Если бы не тот день. Помнишь, Серафим, премьеру спектакля ко Дню Победы?

Признаться, этот день к тому времени стерся у меня из памяти. Да и памяти как таковой не осталось. Я неопределенно промычал что-то себе под нос.

– Эх ты, – укоризненно произнес Снегирев. – Совсем в животное превратился. А я отлично помню этот день. И знаешь, открою тебе маленький секрет. Сейчас уже можно. – Он хитро подмигнул. Я ничего не понимал. Какой секрет, о чем он? – Ты ведь думаешь, как все: я пригласил тебя в буфет и надоумил выпить перед спектаклем. Ты окосел и не смог играть. Ведь так?

Я пожал плечами. Как еще могло быть?

– Милый мой, ты просто идиот. Разве от пол-литра водки могло случиться то, что произошло потом? Да ты и литр мог выпить, а потом блестяще сыграть спектакль.

Я остановился, неотрывно глядя ему в лицо. Он тоже встал, прищурил и без того узкие глазки.

– Нет, Серафим, виной тому, что ты не мог ни говорить, ни двигаться, ни видеть, была не водка. Вернее, не только водка, а сочетание ее и одного препарата, лекарства. Я всыпал его тебе в рюмку, когда ты отошел. Оно несовместимо со спиртным. Вступает в силу побочный эффект: сонливость, временная потеря зрения, тахикардия, сердечная недостаточность. Я не мог рисковать, мне нужно было действовать наверняка. Так что уж прости.

Я вмиг протрезвел. Семилетний хмель выветрился у меня из головы, и она стала ясной как стеклышко. Я вспомнил тот вечер так, будто он был вчера: как онемел мой язык, как не двигались ноги, вспомнил двоящиеся изображения перед глазами, холодный пот и бешеный пульс. Конечно, это не могла быть водка. Почему мне раньше не приходило это на ум? Почему я, как баран, обреченный на заклание, не удосужился усомниться в своей вине? Спектакль сорвал не я, а Снегирев, чтобы опорочить меня и получить Снежану.

– Ты подонок, – сказал я ему. – Подлец. Я же считал тебя своим другом.

– Может, и подлец. – Он согласно кивнул. – Но иначе мне было вас не разлучить. Ты бы все равно спился, рано или поздно, и исковеркал ей жизнь. А я ее ношу на руках и буду носить всегда.

– Я скажу ей все! Снежане. Она узнает, что ты все подстроил.

– Скажешь? Как? – Он весело захохотал. – Ты ее никогда не увидишь, ты даже близко к дому не подойдешь. У меня во дворе ротвейлер по кличке Барс. Он подымет лай, едва ты приблизишься ближе чем на десять метров. Я спущу его с привязи, и он порвет тебя на куски. А ментам скажу, что ты лез на участок.

– Ты для этого меня позвал с собой? Чтобы все это рассказать? – Я смотрел на это улыбающееся чудовище и чувствовал свое полное бессилие.

– Для этого. Я бы и раньше признался, но не время было. Опасно. А сейчас в самый раз. Ладно, бывай. – Он хлопнул меня по плечу и зашагал вперед.

Я выждал минут пятнадцать и кинулся в деревню. Едва вдалеке показался знакомый забор, раздался оглушительный лай. По мере моего приближения он все усиливался. Из калитки вышел Снегирев.

– Ай-ай-ай. – Он насмешливо оглядел меня. – Я же тебя предупреждал. Барс! Ко мне!

Из ворот выскочила огромная псина и покорно встала у его ног, готовая в любую секунду кинуться на меня.

– Понял теперь? – спросил меня Снегирев и потрепал собачью голову.

Пес грозно рычал и смотрел на меня. Я попятился назад, пока не очутился снова в лесу. Всю дорогу до станции я провел в мучительных раздумьях – как мне увидеть Снежану. Я был уверен: если она узнает правду о том, почему был сорван спектакль, то тут же уйдет от Снегирева. Я сел в электричку и продолжал строить планы, как отравлю пса, проникну в дом, упаду на колени перед Снежаной. Я забыл про то, что должен петь и ходить по вагонам, собирая милостыню. Во мне бушевал праведный гнев. Меня опорочили, оболгали, подставили! Превратили в ничтожество, сломали жизнь. Но зато теперь пришла пора взять реванш.

Я вломился в свою хибару и первым делом принялся вытаскивать припрятанную чекушку. Мне не терпелось «отметить» сегодняшнюю встречу. Я достал бутылку, открыл ее и потянулся за стаканом. Взгляд мой упал на осколок заляпанного грязью зеркала, висевшего в углу над летним умывальником. Я почти никогда не смотрел на свое отражение. А тут… Я увидел страшного человека, с кровавыми глазами, безумным лицом, всклокоченной шевелюрой. Я даже не поверил, что этот страшилище и есть я. Я стоял, не шевелясь, и глядел, глядел…

Бутылка выпала из моей руки и разбилась. На всю каморку запахло спиртом. Я сел на пол и заплакал – молча, без слез. Со стороны могло показаться, что я просто неподвижно сижу на грязном, холодном полу. Но я плакал. Плакала моя душа. Оказывается, она еще могла плакать. И я понял, что мне не нужно травить пса, лезть через забор и брать штурмом мой бывший дом. И Снежану видеть тоже не нужно. Не стоит ей знать правду. Какая разница теперь, отчего у меня двоилось в глазах? Я никогда не смогу даже встать рядом с ней, не то что заговорить… – Серафим сделал паузу, налил воды и выпил залпом.





20




В крошечное зарешеченное окошко донеся паровозный гудок. Вероника невольно вздрогнула.