Город чудес

Он гнева он начинает скрипеть зубами и чувствует, как течет из носа кровь. Он думает о полыхающем доме Шары, о Мулагеш, старой и сгорбленной, о рассеченной шее Кхадсе, из которой льется кровь…

— Отпусти! — кричит Ноков. — Отпусти, отпусти меня!

Сигруд сжимает сильнее.

Что-то неприятно трещит в правой руке Нокова. Крик переходит в мучительный вопль. Тени вокруг них начинают дрожать.

Ноков, завывая, упирается свободной рукой в землю.

Тени распадаются.

Как будто Сигруд стоял на черной стеклянной поверхности, и она просто разбилась под ним. Он отпускает Нокова, и парнишка словно исчезает, погрузившись в первый попавшийся осколок тени.

Сигруд падает.

По крайней мере он так думает. Трудно сказать, падаешь ли ты, если с тобой не соприкасается ни единая молекула воздуха. Он понимает, что летит через какое-то темное подпространство — наверное, не ту реальность, что знает сам, но ту, где живет Ноков, через которую он перемещается. Сигруд это понимает, потому что слышал, как Шара говорила о таких вещах, когда был с нею, — но она, хоть и описывала эти аспекты реальности, забыла упомянуть, как отсюда выбраться.

И здесь ужасно холодно. Ужасно, неимоверно холодно.

«Я не должен тут находиться, — думает дрейлинг. — Это не место для смертного…»

Он смотрит вниз. Осколки разбитой тени вертятся вокруг него, многообразные оттенки черного мелькают в густой тьме.

Дрейлинг смещается и поворачивается, пытается прервать свое падение, нырнув в один из больших осколков, как в глубокий бассейн.

Он закрывает глаза и…

Устремляется вверх.

Температура вокруг него меняется: это уже не странная, леденящая пустота, а промозглая, липкая ночь. И Сигруд чувствует, что летит вверх, потому что в ту секунду, когда он проходит через осколок тьмы, гравитация яростно берет свое. Он начинает вертеться, мельком замечая окрестности — темные деревья, густой подлесок, луна в небесах, — а потом снова падает и наконец валится на холодную, влажную землю.

Сигруд лежит и стонет. Его левый бок как будто сделан из колючей проволоки. Затем что-то выскакивает из тени рядом с ним.

Он видит, как оно вертится и крутится в воздухе, и черное лезвие поблескивает в лунном свете. Он сразу узнает эту штуковину.

Дрейлинг таращит глаза, когда его черный нож; высоко поднимается, а потом начинает снова падать — причем падать прямо на него. Он пытается сдвинуться, но понимает, что слишком ослаб.

Нож с глухим ударом врезается в землю футах в трех слева от головы Сигруда. Он медленно поворачивается, смотрит на оружие и испускает вздох облегчения.

Кряхтя и поскуливая, Сигруд заставляет себя сесть и осмотреться.

Похоже, он в темном лесу — и если он понимает все, что с ним только что случилось, его вышвырнуло сюда через тень высокого дерева, которую оно отбрасывает на землю у подножия.

Он вспоминает, что сказала женщина в зеркале: «Он повсюду. Он во всем. Там, где есть тьма, там, куда не проникает свет… Он тут как тут».

Он трет ноющее от боли лицо. Его представления о происходящем в лучшем случае смутные, но он подозревает, что Ноков обитает в каком-то теневом подпространстве, соединенном с каждой тенью мира. Это объясняет, как он слышит собственное имя, произнесенное где угодно на Континенте, и каким образом мгновенно перемещается в нужное место. Это также объясняет, каким образом Сигруда и его нож только что выплюнуло из тени на земле, как фермер выплевывает тыквенную семечку.

Он ползет на четвереньках к своему ножу. «По крайней мере это не самое странное, что случилось со мной сегодня».

Сигруд, дрожа, прячет свой нож. Он замерз и ослаб, и кажется, что его сердце остыло на несколько градусов, в то время как остальное тело сохранило прежнюю температуру. Он пытается убедить себя, что это просто шок или, быть может, побочный эффект травмы левого бока, где, несомненно, сломаны одно-два ребра.

«Это пройдет, — думает Сигруд, опять дрожа. Он разминает пальцы, прислушиваясь к потрескиванию костяшек. — И сегодня холодная ночь. Это пройдет».

Он мастерит костыль из деревца и, ковыляя, выбирается из леса. Судя по тому как замерзает дыхание, он где-то на Континенте, но нет никакой возможности определить, где именно.

Лес заканчивается, начинаются фермерские поля. Стога сена в лунном свете кажутся серебристыми, призрачными. Он смотрит на небо, все еще немного дрожа. Если верить звездам, он идет на запад.

Прежде чем Сигруд пересекает пастбище, он приостанавливается, снимает перчатку с левой руки и смотрит на ладонь.

Шрам блестит в лунном свете. Дрейлинг все еще помнит тот день в тюрьме, как будто все было вчера: охранники, коварно посмеиваясь, принуждали изголодавшихся заключенных брать в руку то, что выглядело маленьким камешком, твердя, что тот, кто сумеет его удержать, будет вознагражден едой. Ни Сигруд, ни другие заключенные не знали, что это был божественный инструмент наказания, известный как Перст Колкана, причиняющий невыносимую боль, соприкасаясь с плотью. Никто из них не знал, как ужасно это может им навредить.

И все же он сделал это. Он преуспел. Сигруд держал камешек три минуты, и кровь струилась сквозь его пальцы. Наградой стал вечный шрам, и ущерб от Перста Колкана так до конца и не сгладился: пусть боль и утихла немного, она не прошла совсем.

Сигруд думает, почему он сумел схватить Нокова и причинить ему вред левой рукой, а не правой. И это не первый раз, когда старая рана помогла ему: перед Мирградской битвой с помощью прикосновения Перста Колкана он сумел вырваться из чрева божественного чудовища по имени Урав.

Дрейлинг пристально глядит на свою ладонь. «Что еще со мной сделали в той тюрьме? Что еще изменилось?»

Сигруд размышляет об этом с тревогой. Потом снова надевает перчатку и пускается в путь через пастбище. Все еще дрожит и трет руки, пытаясь справиться с холодом. В конце концов он подходит к деревянному забору, за которым дорога с севера на юг. Он шагает на юг, так как на Континенте цивилизация часто находится именно там. Довольно скоро в отдалении появляется город — оранжевое гало искусственного света, озаряющее горизонт.

Он подходит к крошечному перекрестку, обнаруживает шаткий деревянный дорожный знак и читает надпись на стрелке, указывающей на юг: АХАНАСТАН.

Сигруд стонет. «Я не хотел сюда возвращаться, — думает он, ковыляя в указанном направлении. — Мне не понравился этот город, когда в кармане были деньги, а на поясе — пистолет. Он нравится мне еще меньше сейчас, когда я ранен, без гроша и по большому счету безоружен».

Он оглядывается на лес и думает о странной, темной реальности Нокова.


«Но это лучше, чем альтернатива».

Он идет дальше, хромая. С каждым шагом слова Нокова эхом звучат в его разуме: «Где остальные? Где они прячутся?»

Он снова дрожит. Как будто в его жилах течет талая вода.

«Шара, — думает он, — чем же ты здесь занималась?»





7. Светское знакомство




Глуп тот, кто проживает свою жизнь, веря, что волны, по которым он плывет, его запомнят. Море ни о ком не желает знать.

Оттого оно и красиво. Оттого оно и ужасно.

Дрейлингская поговорка, истоки неизвестны



На то, чтобы добраться пешком до Аханастана, уходит почти весь следующий день. Сигруд не может справиться с дрожью, и уже понятно, что дело не только в холоде и травме. Сигруду случалось плавать в ледяной воде, и он вырос на расстоянии плевка от ледников. Он помнит, как ребенком каждое утро разбивал лед в тазу для умывания.

Он знаком с холодом. И это не холод.

«Вот честное слово, — думает он, с трудом забираясь в трамвай, — я не должен был попасть в… то место, где обитает Ноков. Если это вообще можно назвать местом».

Он выходит на станции возле телеграфа. Оттуда посылает сообщение Мулагеш, воспользовавшись ее инструкциями, и ждет звонка на ближайшем переговорном пункте.

Он почти засыпает в ожидании. Затем телефон оживает и звонит так громко, что Сигруд машинально тянется к ножу. Он снимает трубку с крючка и колеблется, не понимая, как ею пользоваться.

— Сигруд? — слышится голос Мулагеш. — Ты там? Ответь же, мать твою!

— Я здесь, — говорит дрейлинг, приблизив лицо к рожку. — Турин, я…

— «…долбаный идиот»? Ты это собирался сказать? Я называю тебе адрес Шары, и на следующий день ты заваливаешься туда и взрываешь ее дом, словно какой-то гребаный фейер…

— Ивонна Стройкова, — перебивает Сигруд. Его голос едва слышен. Он трясется без остановки и внезапно чувствует, что ему трудно говорить.

— Что? — спрашивает Мулагеш. — Э? О чем ты?

— Единственная женщина, которая разделила любовь Шары. — Он сглатывает. — И этой любовью был Воханнес Вотров.

— Ты… Постой. Ты думаешь, Татьяна со Стройковой?! С богатейшей женщиной мира?!

— Если бы ты хотела спрятать своего ребенка, — говорит дрейлинг, — разве не обратилась бы к человеку со средствами?

— Да, но… Сигруд, судя по голосу, тебе хреново.

— Да. — Он снова сглатывает, стуча зубами. — Я его видел там. Он застал меня врасплох. Напал на меня.

— «Его»? Кого?

— Врага Шары.

— Постой. Погоди! Так ты сражался… с Божеством?

— Да. Нет. Вроде того. Я не знаю. — Он пытается объяснить все, что понял о божественных детях, которые прячутся среди континентцев, а также о женщине с золотыми глазами из зеркала.

— Это какая-то бессмысленная хрень! — говорит Мулагеш. — Как они могли выжить? Я думала, кадж убил все божественное, будь то дети или нет!

— Не знаю, — говорит Сигруд. — Но я думаю, что враг Шары, этот человек из тьмы… Я думаю, он уничтожает своих братьев и сестер одного за другим. Он говорил, что пожрет их, что чего-то жаждет, что они будут жить внутри него…

— Звучит как гребаный бред сумасшедшего.

— Ну-у. Да. Но я думаю, он их в каком-то смысле… съедает. Поглощает. И становится с каждым разом все сильнее.

— А упомянутые тобой зеркала…

— Да. Турин… Министерству ни в коем случае нельзя доверять. Повсюду глаза и уши. Откуда нам знать, кто на его стороне? Кто слышит все, что говорят другие? — Он медлил. — Постой. Откуда ты звонишь сейчас?