Гробница древних

– ЗНАЧИТ, ОНА УМРЕТ. – Малатрисс обернулась к ней, взмахнув шестью мощными руками.

В первый раз, когда я умерла, все произошло очень быстро. Теперь же это была медленная пытка. Словно с раны срывали свежую, плотно приросшую к коже корку. Отец не хотел уходить – он зарывался все глубже, но его впившиеся когти извлекались тщательно и безжалостно.

Я ощутила холод. Сначала в ногах, потом в руках. Окоченение быстро распространялось. Так первый мороз стремится убить последние стойкие осенние полевые цветы. Мой дух тоже цеплялся за Отца, который как мог сопротивлялся холоду, но в конечном итоге потерпел поражение. Я слышала его крик как свой собственный, и в какой-то момент мне стало в равной степени жаль нас обоих. Он заставил меня страдать в жизни, а теперь заставил страдать в смерти, но я чувствовала его ответную боль и не желала такой боли никому на свете.

Холодно. Как же холодно! Из моего рта вырвался серебристый пар, кристаллизовался в льдинки, и я следила, как они, танцуя, плывут в воздухе к белому, гладкому лицу Переплетчика.

Неужели это мой последний вздох? Я не думала, что он будет таким холодным.

– Равновесие. – Седьмой не прекратил пытки, продолжая выдирать из меня дух Отца, пока тот не приобрел реальные очертания. Призрачный облик Отца с его черепом, рогами, его одеяниями и всем остальным плыл в воздухе отдельно от меня, беспомощно глядя на свое прежнее вместилище и пытаясь до него дотянуться. – Одна услуга – две жертвы. Равновесие, как выпало на костях. Значит, так тому и быть. Одну книгу уничтожили, вторую восстановили. Одно существо погибло, другое возродилось. Две души снова в одном теле. Мать заменит Отца.

Подожди! Я попыталась заговорить, но у меня ничего не вышло. Мой голос потерялся, кружась в темноте, пойманный в ловушку в душе Отца. Подожди, нет, это неправильно. Я не могла знать, что именно имеет в виду Переплетчик, но как это могло быть добром, если я познала в этом месте лишь боль?

Но было уже слишком поздно. Седьмой принял решение. Я увидела вспышку понимания в восьми глазах матери. Ее руки все еще были подняты в мольбе, а потом она воспарила вместе с нами, поддерживаемая невероятно сильными руками Переплетчика.

Крики отца не прекращались, но я на него уже не смотрела. Я могла смотреть только на Мать, надеясь, что она увидит в моем угасающем взгляде, что это вовсе не то, чего я хочу, что во всем этом нет никакого равновесия. Все это было несправедливо.

Затем дух Отца начал редеть, медленно превращаясь в дым – дым, который затянуло в одну из банок Переплетчика. Он осел там на дно, смешавшись с чернильно-темной жидкостью. В эту банку окунули перо, и из туманной пустоты над нами появилась чистая, пустая книга. По крайней мере, подумала я, беспомощная и страдающая, для ее обложки не станут использовать кожу Матери, потому что книга уже была покрыта чем-то гладким и бледным. Чья это кожа, я никогда не узнаю, но я видела начало сотворения книги, начало ее написания – дух Отца, его знания о книге Темных Фейри, написанные самой его сущностью.

Одна из тонких, бледных рук обвила шею Матери и начала сдавливать. Я застыла, умирая, и она тоже должна была умереть. Ее руки потянулись ко мне, ее губы сложились в растерянную, печальную улыбку. Я смотрела, как ее слезы исчезают в пустоте вокруг нас. Где-то внизу раздался довольный смех Малатрисс.

– Смелее, Луиза, дочь моя, – прошептала Мать. – Твои ноги уже ступили на нужный путь. Я пойду с тобой.





Глава 27





Я вовсе не чувствовала, что стою на правильном пути. Я чувствовала… Да ничего я не чувствовала. Какое странное ощущение – ничего не чувствовать! Ни боли, ни страха, ни холода, ни жара. Я даже не знала, не распалось ли мое тело на миллион кусочков. Вместо этого я существовала только в своем сознании, в месте, похожем на Гробницу, где не было властно время. Я знала только то, что я мертва. Или скоро умру. Меня удерживала лишь воля Переплетчика – я находилась вне собственного тела, и я еще не была похоронена.

Когда звук, свет и чувства вернулись, это стало слишком сильным потрясением. Я плакала, как, наверное, должен плакать ребенок, который с трудом продрался сквозь темноту и неуверенность и нехотя вошел в этот пугающий, непонятный мир. Место, в котором не было ни чувств, ни знаний, было лучше, чем это. Здесь, на полу Гробницы древних, меня ждала только боль. И пыль. Запах мокрой листвы и сырой земли, будто я не родилась, а пробилась из земли, как росток. Пользоваться рукой я еще не могла – сломанная конечность плетью висела вдоль тела.

Переплетчик ждал наверху, Малатрисс нависала надо мной, а на камнях пустой оболочкой лежало распростертое тело Матери, умершей в том месте, где она в свое время появилась на свет.

Я с трудом подползла к Матери, не обращая внимания на Переплетчика, на его руки, напоминавшие изящных белых птиц, порхающих в воздухе, пока Переплетчик создавал новую книгу и уничтожал другую. Мать выглядела так, будто она спала, чуть приоткрыв губы, словно ее последний вдох был особенно сладок. Она не улыбалась, но глаза ее были закрыты, а волосы разметались вокруг головы, как подушка из камелий.

– Всего, через что я прошла, чтобы тебя спасти, оказалось недостаточно, – прошептала я, понимая, что теперь прикосновение к ее руке не может принести мне утешение. – Я подвела тебя. Мне не следовало приводить тебя в это место. В тебе было столько света, столько любви к миру! Не найти души, более достойной жизни!

На нас упала чья-то тень. Малатрисс.

– У тебя все?

– Ты! – Не желая отходить от Матери, я резко развернулась к ней, по-прежнему сидя на полу. Я оперлась о пол раненой рукой и поморщилась от боли, а потом упала. – Я не отдам тебе ее тело! – яростно прошептала я, закрывая Мать руками. – Ты не выдвигала такого требования.

Малатрисс уставилась на меня желтыми глазами. На ее плече красовалась кровоточащая царапина. Это было дело рук Отца. Белая змея не пострадала и продолжала преданно обвивать ее шею.

– Тебе не стоит возвращаться сюда, малышка, какова бы ни была нужда. Меня утомляет твой тон.

– Для чего все это? – вздохнула я, поднимая руку Матери и сжимая ее. – Книги… Боги… Переплетчики… Зачем их здесь держать? Почему просто не дать миру все эти творения?

Ответ последовал не от Малатрисс, а от Седьмого. Я не ожидала, что он удостоит меня вниманием теперь, после того как был вынесен приговор, но яйцеподобная голова, венчавшая мягкое белое тельце, низко наклонилась, разглядывая меня с заинтересованной улыбкой.

– Она видит так много, но понимает так мало! Хаос, Дочь Деревьев. Потому что хаос. Люди шныряют повсюду. Они вздорят и ссорятся. Они воюют. Все это так интересно! И если это делают люди, почему бы и богам не заняться тем же самым? Это просто очередная игра, за которой можно наблюдать, еще одно состязание, которое интересно посмотреть.

Хаос и равновесие. Я возмущенно покачала головой. Многие злые и испорченные школьницы в свое время утверждали, что на самом деле там, наверху, никакого Бога нет и что все усилия смертных лишены смысла. Но услышать это от того, кто мог бы знать, как обстоят дела на самом деле…

– Значит, это все игра… – пробормотала я. – Вы создаете книги и этих богов, просто чтобы увидеть, кто победит?

Переплетчик посмотрел на меня с долей жалости, как на дурочку.

– Ну да.

– Игра. Игра! Мои друзья, люди пастуха, Отец, Мать – все мы сражаемся друг против друга просто ради вашего развлечения? – Внутренний голос велел мне остановиться. Голос внутри сказал, что больше ничего нельзя сделать, что я ничего не добьюсь, если погибну здесь. Я некоторое время помолчала, потом глубоко вздохнула и спросила: – А если я откажусь играть в эту отвратительную игру?

Переплетчик широко развел все свои свободные руки – около двадцати в общей сложности.

– Что станет делать просительница, когда покинет это место, сказать не могу. Но я буду наблюдать. – Тут Седьмой впервые улыбнулся, и эта улыбка потрясла меня до глубины души. – Я буду следить за ней с огромным интересом.

– Вы будете разочарованы, – сказала я.


Поскрипывание пера над нами прекратилось. Оно завершило переписывание книги. Все произошло так быстро. Но для этих потусторонних существ наша жизнь – наша игра, – вероятно, была легко поглощаемым развлечением. Наши человеческие жизни, несомненно, пролетали в мгновение ока, а вечные жизни таких, как пастух и мистер Морнингсайд, заслуживали чуть больше внимания. Нас нельзя убить, – как-то сказал Отец, – можно только заставить сдаться. Только… В отношении меня это уже не было правдой. Отец больше не оказывал ни малейшего влияния на мое сознание. Я заставила себя думать о пастухе и об Отце – и чувства, к счастью, были моими собственными.

Это было единственным положительным моментом в моей… утрате.

Я с трудом поднялась на ноги, глядя, как Седьмой вручает Малатрисс законченную книгу. Она с заметным благоговением приняла ее и положила в валявшийся на полу мешок, в котором я принесла сюда Белую книгу.

Подойдя снова ко мне, она подождала, пока я повернусь спиной, и надела лямки мне на плечи, на удивление осторожно обращаясь с моей сломанной правой рукой.

– Как ты заберешь ее отсюда? – насмешливо прошипела она мне на ухо, придвинувшись так близко, что я почувствовала, как бусины на ее ожерелье касаются моей здоровой руки. – У нас ничего не пропадает. Ты можешь оставить ее здесь, зная, что она займет свое место в мире в качестве будущей книги, страниц или новой легенды. Ты никогда не увидишь этого, но ее тело не пропадет зря. Ты можешь взять с собой ее дух, но не можешь забрать из Гробницы ее тело. У тебя просто не хватит сил.

– Посмотришь.

На этот раз книга не была тяжелой – наоборот, она была легкой. Думаю, только слова другого или других богов давили на несшего книгу человека. Мать все еще лежала перед Переплетчиком, и я отошла от Малатрисс, присела и сунула руку под мягкое одеяние из перьев. Меня не волновало, сколько усилий для этого потребуется: я была исполнена решимости забрать тело Матери с собой.

Малатрисс улыбнулась, когда я, кряхтя, выпрямилась, с трудом подняла Мать и снова подошла к ней.

– Она должна обрести покой, – заявила я.

Глаза львицы расширились, змея на ее шее отпрянула.

– Она и так обрела покой, малышка. В тебе.

– Как Отец? – заморгала я. – В меня были вложены ее разум и воля, не только ее дух?

– Я уверена, ты ее услышишь, – кивнула Малатрисс, – когда она будет готова заговорить с тобой.

Мать не заговорила, пока Малатрисс вела меня прочь от единственного источника света в Гробнице. Она молчала, когда Переплетчик снова устроился в своем гнезде и его тело и ноги исчезли в непроглядной тьме под высоким – возможно, бесконечно высоким – куполом. Когда-то мне снилось это место. Интересно, теперь, когда дух Матери живет во мне, приснится ли оно мне снова? Или после всего пережитого оно придет ко мне только в кошмаре?

Мать продолжала молчать, пока я, ковыляя, продвигалась все дальше и дальше, волоча за собой ее тело, потому что не могла как следует нести его. Снова и снова я смотрела на ее губы, каждый раз понимая, что они навсегда останутся неподвижными. В Гробнице стояла кромешная тьма, но я чувствовала спящих богов вокруг, ожидающих своей очереди снова стать пешками в играх Переплетчиков.

Появилась дверь, очень похожая на ту, через которую мы вошли в замок, но вместо тьмы она обещала нечто иное.

Я видела зелень, солнечный свет, намек на древние камни замка. Я ощущала упрямую потребность двигаться вперед. Передо мной лежал выход. Мать должна была попасть туда вместе со мной. Не имело значения, сколько мне понадобится времени, чтобы вытащить ее отсюда, – я намеревалась пыхтеть, потеть, кряхтеть, но не сдаваться. Ее тело не должно было стать материалом для очередной книги. Мать заслужила, чтобы солнце еще раз поцеловало ее, а поля в последний раз приняли в свои объятия.

Малатрисс ждала у двери, запрокинув голову и высоко вздернув подбородок. Она приподняла одну темно-коричневую бровь, ожидая, когда же я доковыляю до своей свободы. Голова ее змеи, Ниры, раскачивалась, словно оценивая меня с гастрономической точки зрения.

– Не беспокойся, – заверила я ее, ощутив холодный, свежий воздух своего мира. – Я никогда больше сюда не приду. У меня не возникнет искреннего желания сделать это.

Она замерла, но змея метнулась вперед, обернувшись вокруг меня. Малатрисс держала ее за хвост, а змея сжимала меня так сильно, что выдавила весь воздух из моих легких. В шоке я отпустила тело Матери, и оно выскользнуло из моих рук.

– Ты была первой, кто выжил после игры в кости с Переплетчиком в этом месте, – прошептала Малатрисс, и взгляд ее стал холодным и пустым. Она оскалила острые, как бритва, клыки. – Может, тебе лучше умереть. Может, было бы лучше, если бы никто не смог отсюда выбраться, даже когда на их стороне судьба и удача.

– Пожалуйста… – Я обхватила руками тело змеи и, почувствовав в своих руках силу Матери, крепко сжала мягкое, мясистое тело. – Позволь мне уйти, или твоя любимица умрет вместе со мной!

– Нира!

Это был приказ атаковать. Но я тоже могла нападать, хотя сил у меня осталось немного. Я зашла слишком далеко и слишком многое потеряла, чтобы сдаваться в шаге от спасения. Мои руки сжались за мгновение до того, как змея успела напасть. Она лишь издала сдавленное шипение. Малатрисс испустила крик ярости, и я почувствовала, как змея ослабила хватку. С последним вдохом я изо всех сил потянула змею, отрывая ее от себя, и, швырнув раздавленной тварью в ее хозяйку, присела, схватила тело Матери за плечи и потянула к двери, напрягая до предела все жилы. Дверь была лишь чуть приотворена, и даже эта небольшая щель уже медленно начала уменьшаться, но я все же протиснулась в нее вместе со своей ношей, слыша, как плачет и проклинает нас Малатрисс. В следующее мгновение я очутилась по другую сторону двери, и последним, что я увидела в мире Переплетчика, была полная зубов пасть, распахнутая в скорбном крике.



Оказавшись по другую сторону, я со стоном рухнула на колени под тяжестью мертвого тела Матери. Сначала меня встретила тишина, потом раздалось прерывистое пение птиц, после долгий, протяжный вой, который мог принадлежать только собаке.

Это заставило меня подняться на ноги, и я, не обращая внимания на невыносимую боль в руке, пошатываясь под своей ношей, медленно, шаг за шагом побрела прочь от дверей замка. В этот раз тут не было пандуса; меня просто выбросили туда, откуда я пришла, как ненужный мусор. По двору замка были разбросаны тела, каждое последующее было залито кровью больше предыдущего.

Кхент лежал ближе всех к двери, тяжело дыша, в своем обличии лунного монстра. Но теперь луны не было – солнце вернулось на небо, как только мы выскользнули из двери. Я наблюдала, как магия постепенно тает, пока он снова не стал человеком с телом в глубоких ранах, заплывшим глазом и покрытым синяками и ссадинами лицом. Я осторожно положила тело Матери и, опустившись на землю рядом с ним, убрала пропитанные кровью волосы с его глаз. Я с облегчением вздохнула, когда он чертыхнулся, сплюнул кровь и смахнул пот с лица.

– Мы победили? – спросил он, запрокидывая голову назад.

– В некотором роде, – отозвалась я. Но потом уточнила: – Нет, не совсем. Но, о звезды, как же я рада видеть тебя живым!

– Я тоже, – ответил он и повернулся на бок. – Вот этот чуть было меня не прикончил, – объяснил Кхент, указав на Финча. – Но потом… потом…

– Книга, – пояснила я. – Она уничтожена. Я не могу сказать, что с ними теперь будет.

– Teyou, они все разом рухнули, – сказал он, – как листья осыпаются один за другим в реку.

Тут он заметил, что я пользуюсь только левой рукой, нахмурился, встал на колени и осторожно взял меня за правое запястье. Я зашипела сквозь стиснутые зубы, впившись пальцами в его плечо.

– Сломана. Понятия не имею, как это выглядит. Честно, я не готова увидеть, что там у меня.

– Тогда нам нужно найти врача. – Кхент медленно, на дрожащих ногах поднялся и помог мне встать. – Или Мать могла бы исцелить тебя, но…

– Но ее больше нет, – закончила я за него.