Истерли Холл

– Эви, вы должны сесть, я требую. Вы меня слышите? Сядьте! – Это леди Вероника. И ее абсолютная власть. Эви села и стала смотреть, как леди Вероника взяла у миссис Мур чашку чая. Так, значит, чайник вскипел? Да, должно быть. Леди Веронике нужна будет тарелка для печенья. Но ничего не происходит. Руки ее не шелохнулись. Нужно найти тарелку.

Леди Вероника передавала Саймону чашку чая.

– Эви, вы выпьете это. Вы это выпьете.

Саймон поднес чашку к ее губам. Чашка фарфоровая, она из буфета наверху. Эви не может пить из этой чашки. Она покачала головой. Миссис Мур сказала:

– Выпей сейчас же.

Эви выпила. Чай был сладкий. Она терпеть не может сладкий чай.

Леди Вероника произнесла:

– Саймон, когда она допьет, расскажите ей. Я сейчас ухожу. Миссис Мур, я уверена, вы справитесь с Дотти вдвоем сегодня, потому что Эви нужно будет быть в другом месте.

Она спокойно ждала ответа. Эви переводила взгляд с одной на другую. Лица их были печальны, невыразимо печальны. И все такие печальные. Саймон сказал:

– Пей еще.

Миссис Мур произнесла:

– Конечно, миледи.

– Очень хорошо. Я приду снова через полчаса. – И она вышла из кухни.

Чай был сладкий. Она рыгнула.

– Пей, – в голосе его была железная твердость. Когда чашка наполовину опустела, Эви затрясла головой, не сводя с него глаз. Он кивнул. Губы его по-прежнему дрожали.

– Папа? – спросила она.

– Он в больнице. Нога сломана.

Облегчение разлилось по телу. Просто сломана нога, и все, а больше ничего, все остальное в порядке. Но ничего не было в порядке. Она ясно это поняла, потому что Сай был таким печальным, таким запредельно печальным. Она это поняла, потому что все остальные тоже были такими же печальными. Саймон взял в ладони ее лицо и приблизился к ней. Она спросила:

– Джек?

– Джек в порядке. Тимми погиб.

Он произнес эти слова очень быстро, как будто это могло помочь. Его руки обнимали ее, он крепко-крепко держал ее, не давая упасть с табуретки, потому что в теле у нее больше не было костей, а вокруг стало темно, так тихо и темно.

Леди Вероника настаивала, чтобы взяли ее коляску. Саймону дали выходной, чтобы он мог отвезти Эви. А ей казалось, будто она плывет куда-то над землей, просто плывет, а вокруг что-то черное заливает ее снова и снова. Саймон что-то негромко пел ей, но она не знала, что это было. Просто он здесь, она знала это, он с ней, и она вцепилась в него так, чтобы он никуда больше от нее не ушел.

Они подъехали к дому. Он спустил ее вниз, но она не отпускала его и только прошептала:

– Ты ведь никогда не будешь шахтером, правда? Ты всегда должен оставаться в безопасности. Я не могу потерять тебя. И я не могу потерять Джека. Как потеряла Тимми, как я вынесу это?

Он поцеловал ее в лоб и щеки.

– Ты никогда не потеряешь меня. Мы с тобой никогда не потеряем друг друга.

Руки его были такие крепкие. А про Тимми он ничего не сказал.

Дома мама помешивала чай. Грейс сидела рядом с плачущей Милли. Бывает когда-нибудь, чтобы она не плакала? Джек сидел за кухонным столом и раскрашивал последнего оловянного солдатика. Он не поднял глаз и только сказал:

– Он не страдал, Эви. Не переживай об этом, девочка. Он не страдал.

Эви опустилась рядом с ним за стол. Мама принесла чай, опять сладкий. Зачем? Он не помогает. Она выпила чай. Мама сказала:

– Зачем ты делаешь это, Джек, мальчик. Оставь как есть. Отдохни.

Эви понимала зачем. Она всегда понимала Джека.

– Нужно их закончить, потому что они понадобятся Тимми. Они должны быть с ним, – сказала она и вышла в гостиную к своему чудесному брату. Но он лежал в закрытом гробу, потому что на него нельзя смотреть. Так как же тогда он мог ничего не почувствовать?



Джек смотрел, как Грейс поднимается с отцовского кресла.

– Сейчас восемь вечера, и мне надо идти. Милли, помочь тебе добраться до постели? Может быть, они хотят побыть одни? – сказала она.

Мать подала голос с дивана, где они с Милли сидели.

– Пусть остается не только сейчас, но и потом. Будем одной семьей. Детский смех пойдет нам на пользу.


Она говорила спокойно, слезы уже высохли. В конце концов, она всю жизнь жила в ожидании, что это произойдет. Как и все они. Джек раскрасил последнего стрелка. К утру просохнет. Он пошел проводить Грейс ко входу, открыл дверь и подождал, пока она прошла совсем близко от него в темноту и холод. Он был спокоен, мертв. Он казался сильным, потому что от него этого ожидают, завтра он будет снова в шахте, потому что он шахтер, и они все хотят есть, а еще им нужно откладывать деньги на покупку гостиницы.

Он пошел с ней до ворот. От нее, как всегда, исходил аромат лаванды. Он придержал ворота и пошел с ней дальше. Она приехала на велосипеде. Безопасно ли ей возвращаться? Полная луна освещала дорогу. Она села в седло и медленно поехала. А если она упадет? А если ее собьет автомобиль – их немного на дороге, но они бывают. Или быстро едущий экипаж? Что, если…

И тогда хлынули слезы. Их нельзя было остановить, но это не важно, потому что семья их не видела, и она на своем велосипеде тоже не могла их видеть, но потом раздалось громыханье, послышался шум бегущих ног, и вот она уже обнимает его, так крепко:

– Плачь, плачь столько, сколько нужно, Джек Форбс. Плачь по своему любимому брату!

Руки ее были сильными, и она все гладила его по спине, по голове, а он уткнулся лицом ей в волосы, чудесные ее волосы, и не сдерживал больше слез. Они лились и лились, дыхание его прерывалось всхлипами. Он знал, что содрогается всем телом, но ничего не мог поделать, а она все это время гладила его по голове, по спине, по волосам. И медленно-медленно он начал затихать, дыхание его становилось глубже, и наконец слезы остановились, но они продолжали обнимать друг друга, и он знал, что так давно хотел этого, и хотел, чтобы так было всегда.

Дверь дома для пожилых шахтеров открылась. Кто-то позвал собаку. Джек отстранился и выпрямился, глядя в самую глубину ее глаз.

– Спасибо, – произнес он. – Прошу прощения.

– Тебе не в чем извиняться, – ответила Грейс. В голосе ее звучало ожесточение, на щеках блестели слезы – ее собственные. – Не в чем, мой друг. Я всегда здесь, когда бы я тебе ни понадобилась.

Она был так близко, очень-очень близко. Он взял ее за руку и поцеловал ладонь в перчатке. Ему так много хотелось ей сказать, но он не мог. Такой женщине, как она, – нет.

Он отпустил ее руку. Она повернулась, чтобы уйти, но затем снова вернулась к нему. Она подняла руку и провела пальцами по его щеке.

– Помни, если я буду нужна тебе, я всегда здесь.



Грейс подняла брошенный на дороге велосипед, села в седло и уехала. Если бы она осталась, она бы сказала слишком много, а какой дурой надо быть, чтобы влюбиться в такого молодого парня. И как она могла воспользоваться его горем? Она позорит себя и всех женщин. Она должна прекратить это сию же минуту.

В Истерли Холле леди Вероника ходила взад и вперед по дороге, ведущей к дому, ожидая Оберона. Изюм и Ягодка носились друг за другом вокруг кедра. Ей не пришлось ждать слишком долго, и вскоре послышался топот копыт, и он появился верхом на Скакуне. Приветственно размахивая кнутом, он крикнул:

– Я опоздал к чаю, но, надеюсь, не слишком? – Он высвободил сапоги из стремян и спрыгнул на землю. Она пошла вместе с ним к конюшням, и под ногами у них хрустел гравий.

Она сказала:

– Сегодня чая не будет.

– Что? – Он в раздражении повернулся к ней. – Но я специально уехал пораньше. Почему?

– Эви пришлось уехать на несколько часов. В шахте смерть, так что на кухне не хватает людей.

Они уже дошли до конюшенного двора. Оберон передал поводья груму, но сам перекинул стремена через седло, снял подпругу и отнес ее в комнату для упряжи. Вероника последовала за ним и наблюдала, как медленно раскручивается мыслительный процесс ее брата. Он направился к крыльцу.

– На Оулд Мод? Но там сегодня была только одна смерть, один из Форбсов погиб. Да, были какие-то ранения, но только одна смерть, что, вообще говоря, в порядке вещей.

Она остановилась. Собаки рванулись вперед, добежали до крыльца, потом остановились в нерешительности и вернулись назад, к ней. Она потянула его назад, чтобы поговорить с ним подальше от ушей слуг и их мачехи.

– Так, скажи мне еще раз, кто погиб сегодня, Об?

Он с неловкостью подвинулся к ней.

– Тимми Форбс.

– Именно, – сказала она. – А теперь сам подумай.

Она наклонилась, чтобы погладить собак. Он произнес:

– Ты хочешь сказать…

– Именно. Эви слишком боялась признаться, что она – Форбс, потому что думала, что она потеряет работу, если ее наймут с таким именем и с таким братом, как Джек. Ты держал этого мальчика на плохом участке назло. А почему? Ты мог это сделать, Об, а теперь он мертв. Я должна была бы тебе напомнить раньше. Это моя вина. Жеребьевку восстановили слишком поздно.

Оберон хлестнул кнутом по сапогам. Она ждала. Наконец он сказал:

– Что же я такого сделал?

Она прошла вперед.

– Ты злоупотребил своей властью, а я тебе позволила. Мы должны запомнить этот урок и не допустить, чтобы смерть мальчика оказалась напрасной.





Глава 17