Как не умереть в одиночестве

– Их тысячи, – ответил Эндрю, разливая чай по чашкам. Он чуть не ляпнул «клянусь мамочкой», но вовремя сдержался.

Пегги показала Берилл фотографию с надписью про уток на обороте.

– Мы решили, что это имеет какое-то отношение к делу.

Берилл улыбнулась, но глаза ее увлажнились, и она достала из рукава платочек, чтобы промокнуть их.

– Я помню тот день. Погода стояла ужасная. По пути к нашей обычной скамейке мы увидели припаркованный у обочины дороги фургон с мороженым. Парень внутри выглядел таким подавленным, что мы подошли и купили себе по порции «99», просто чтобы приободрить беднягу. Мороженое мы съели еще до сэндвичей – как какие-нибудь декаденты!

Взяв чашку обеими руками, она поднесла ее к лицу, и стекла очков у нее моментально запотели.

– Вы помните, как делали снимок? – спросила Пегги.

– О да, – ответила Берилл, протирая очки платком. – Мы хотели сфотографироваться в магазине, потому что впервые встретились именно там. Знаете, Алану понадобилось прийти раз десять, чтобы набраться храбрости и заговорить со мной. Никогда не видела, чтобы человек тратил столько времени, притворяясь, что рассматривает книги по сельскохозяйственной технике Йоркшира восемнадцатого века. Поначалу мне казалось, что он на самом деле любит сельское хозяйство, или Йоркшир, или и то и другое, но потом я поняла, что он стоит там только потому, что оттуда удобнее всего исподтишка наблюдать за мной. А однажды я заметила, что он держит книгу о сеялках вверх ногами. Как раз в тот день он наконец подошел и поздоровался со мной.

– И у вас сразу завязался роман? – спросила Пегги.

– О нет, далеко не сразу, – ответила Берилл. – Время было неподходящее. Я только что развелась с мужем, а это не самое приятное из приключений. Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, почему вбила себе в голову, что нужно выждать. Просто мне казалось, что следует взять паузу, пока пыль слегка уляжется. Алан говорил, что понимает – мне нужно время, но это не помешало ему приходить следующие шесть недель, прикидываться, что его все так же интересует фермерство, и подкрадываться, чтобы перемолвиться со мной, как только появлялась свободная минутка.

– Шесть недель? – выговорила Пегги.

– День в день, – подтвердила Берилл. – Даже когда я пять дней отсутствовала из-за ангины, он все равно являлся, хотя мой босс предупредил его, что меня не будет всю неделю. В конце концов у нас состоялось первое свидание. Чай и булочки с глазурью в этом самом кафе.

Разговору помешала одна из работниц заведения, принявшаяся шумно собирать посуду с соседнего столика. Они с Берилл обменялись леденящими улыбками.

– Эта хуже всех, – сообщила Берилл, когда женщина оказалась за пределами слышимости, но в объяснения вдаваться не стала.

– И после этого вы с Аланом зажили вместе? – закинула удочку Пегги.

– Да, мы действительно стали неразлучны, – подтвердила Берилл. – Алан работает – о, теперь мне, наверное, нужно говорить работал – плотником. Мастерская находилась у него дома, чуть дальше по дороге, возле небольшого кладбища. Я переехала к нему сразу после Рождества. Ему было шестьдесят, но он выглядел гораздо моложе. И ноги у него были здоровые, крепкие, как бревна.

Эндрю с Пегги переглянулись. Берилл поняла невысказанную мысль.

– Полагаю, вас интересует, почему мы расстались?

– Прошу вас, не нужно считать, что вы обязаны нам все рассказывать, – предупредил Эндрю.

– Нет-нет, нормально.

Берилл собралась с духом, еще раз протерла очки.

– Все дело в моих отношениях с бывшим мужем. Мы поженились, когда нам было по двадцати одному году. Совсем еще дети, если подумать. И думаю, едва войдя в дом вечером после свадьбы и обменявшись целомудренными поцелуями в щечку, мы оба поняли, что не любим друг друга по-настоящему. Мы терпели друг друга годами, но в конце концов я не выдержала и решила покончить с этим. И вот тогда, не сходя с места, я дала себе обещание – она выразительно пристукнула по столу костяшками пальцев, – что если мне суждено встретить кого-то еще, с кем можно разделить жизнь, то я сделаю это только по любви и ни по какой другой причине. Я больше не собиралась выходить замуж только потому, что так принято, или просто из дружеских чувств. Я решила, что при первых признаках того, что наши чувства проходят и мы разлюбили друг друга, я сразу уйду.

– И так случилось с Аланом? – спросила Пегги.

Сделав еще глоток чая, Берилл аккуратно поставила чашку на блюдце.

– Поначалу мы очень любили друг друга, – сказала она и озорно посмотрела на Эндрю. – Здесь вам, быть может, захочется заткнуть уши, но первые несколько лет мы с ним почти не вылезали из постели. Такое бывает у тех, кто зарабатывает на жизнь своими руками. Очень умелыми руками, понимаете? Во всяком случае, даже без учета этой стороны отношений мы были очень счастливы. Даже несмотря на то, что его семья давным-давно махнула на него рукой, а моя так и не одобрила развода. Это не имело для нас значения. Мы чувствовали себя так, словно вдвоем – он и я – противостоим целому миру, понимаете? А потом, немного позже, Алан вдруг начал меняться. Сначала это не бросалось в глаза. Он говорил, что слишком устает на работе, временами ходил небритый или днями не снимал пижаму. Иногда я заставала его… – Она поперхнулась и принялась откашливаться.

Перегнувшись через столик, Пегги положила ладонь на руку Берилл.

– Все в порядке, – сказала она. – Не нужно… – Но Берилл покачала головой и похлопала Пегги по руке, показывая, что она в норме и может продолжать.

– Иногда я заставала его в гостиной. Скрестив ноги, он сидел на полу, спиной к дивану, и просто смотрел в сад через французские окна. Не читал. Не слушал радио. Просто сидел на полу.

Эндрю подумал о своей матери, сидящей в темноте комнаты. Инертной. Безвольной. Прячущейся от мира.

– Старый гордец, – продолжала Берилл. – Так и не признался мне, что с чем-то борется. А я не сумела найти нужных слов или подходящего случая, чтобы расспросить его обо всем этом. Потом у него разболелась спина. Психосоматическое это было или нет, но ему пришлось спать в другой комнате, потому что иначе он беспокоил бы меня, поднимаясь. По крайней мере, так он говорил. Как-то вечером мы пили чай, смотрели какую-то ерунду по телевизору, и ни с того ни с сего он повернулся ко мне и говорит: «Помнишь, ты сказала мне сразу после нашего знакомства о том, как поступила бы, если бы перестала любить человека, с которым живешь?» «Да», – ответила я. «Ты до сих пор так думаешь?» – спросил он. «Да, до сих пор». И я действительно так думала. Мне, конечно, нужно было сказать что-то ободряющее, просто я полагала, он знает, что я люблю его не меньше, чем всегда. Я спросила, в порядке ли он, но он просто поцеловал меня в макушку и пошел мыть посуду. Я обеспокоилась, но решила, что у него просто выдался трудный день. На следующее утро я, как обычно, ушла на работу, а когда вернулась домой, его не было. Осталась записка. До сих пор помню, как держала этот клочок бумаги и руки у меня тряслись как у сумасшедшей. Он написал, что знает: я больше его не люблю. Что не хочет мучить меня. Он просто исчез. Не оставил ни адреса, ни телефонного номера. Ничего. Конечно, я пыталась найти его. Но у него не было родных, с которыми можно было бы связаться, или друзей, о которых я бы знала. Я всерьез подумывала обратиться к этому… как его… частному сыщику, но меня преследовала мысль, что, может быть, он солгал и просто сбежал с какой-нибудь дурехой. Хотя, увидев это, – она взяла фотографию, – и услышав про уток… Ну, что сказать… – Берилл всхлипнула и прижала снимок к груди. – Наверное, мне следовало быть понастойчивей.



Удостоверившись, что Берилл в порядке, и пообещав вскоре связаться с ней, Эндрю с Пегги вышли из заведения, как двое зрителей из кинотеатра – щурясь от солнечного света, мысленно погрузившись в только что услышанную историю.

Остановившись на парковке, они проверили свои телефоны. На самом деле Эндрю просто пролистывал вверх-вниз полученные сообщения: предложения от поставщиков пиццы, у которых он никогда ее не заказывал, спам от разного рода мошенников, ерунду по работе. Овладевшая им после рассказа Берилл безысходная печаль не отпускала.

Пегги смотрела куда-то вдаль. Упавшая на щеку ресничка напоминала тончайшую трещинку на фарфоре. Где-то поблизости тишину прорезал автомобильный гудок; Эндрю наклонился и взял Пегги за руку. Она с удивлением взглянула на него.

– Давай прогуляемся, – предложил он.

Они вышли с парковки и, держась за руки, направились к центру города. Эндрю не планировал идти туда, но сейчас это воспринималось естественно, словно их влекла некая невидимая сила. Они шагали по главной улице, лавируя между родителями с колясками и группами туристов, которые то останавливались, словно у них сели батарейки, то двигались дальше, к замку Алник с его красно-желтыми, туго натянутыми ветром флагами Нортумберленда. Не обмолвившись ни словом, собирая на туфли свежескошенную траву, Эндрю и Пегги обогнули замок по прилегающим полям и прошли дальше вниз, мимо детей, перебрасывающихся потрепанным теннисным мячом, и пенсионеров, отдыхающих за столиками для пикников и наблюдающих за хмурыми, наползающими на солнце облаками. Спустившись по натоптанной тропинке, они достигли наконец реки и прямо у кромки воды обнаружили уединенную, поросшую мхом скамейку. Они слушали журчание реки и смотрели, как, стараясь устоять, борется с течением камыш. Пегги сидела выпрямившись, положив ногу на ногу и накрыв колено ладонями. В отличие от стремительной реки оба почти не шевелились – как фигурки, которые Эндрю расставлял вдоль железнодорожного полотна на полу гостиной. Но даже в этом спокойствии присутствовало движение. Каждые несколько секунд нога у Пегги едва заметно вздрагивала, как метроном. Эндрю знал, что причина не напряжение или нервы, а биение сердца. И в какой-то момент его осенило: пока в человеке живет это биение, сохраняется и возможность любить. Сердце стучало быстрей и быстрей, словно энергия реки гнала кровь по жилам, понуждая к действию. Рядом пошевелилась Пегги.

– Итак, – произнесла она с едва заметной дрожью в голосе. – Блиц-опрос. Какие предпочитаешь булочки – с джемом или с кремом?


Эндрю обдумал ее слова.

– Не уверен, что это действительно имеет значение. – В сравнении с великим замыслом бытия. Он наклонился, взял лицо Пегги в свои ладони и поцеловал.

Он был готов поклясться, что в этот миг откуда-то донеслось кряканье уток.





Глава 20




Честно говоря, если внимательно рассмотреть и изучить все факты, а потом сделать выводы, то Эндрю до определенной степени был пьян. В гостиной у Имоджен он вместе с хихикающей Сьюзи исполнил головокружительный танец, хрипло подпевая «Счастливому разговору» Эллы. К тому моменту он и Сьюзи стали лучшими друзьями.

Эндрю все еще с трудом верилось в то, что произошло днем, несколькими часами ранее. Миг, когда он взял Пегги за руку и повел, сам не зная куда, воспринимался как некий внетелесный опыт. Воспоминания казались отчетливыми и размытыми одновременно. Они долго сидели на скамейке, легко касаясь друг друга лбами и закрыв глаза, пока Пегги не нарушила молчание:

– Ну вот. Даже не верится, что я это предвидела.

Пока возвращались к машине, Эндрю чувствовал себя так, словно его накачали наркотиками. Всю дорогу до дома он пытался согнать с лица дурацкую ухмылку. Смотрел на мелькающие мимо поля, порой успевал увидеть мерцающую на солнце гладь моря. Солнечный августовский денек в Англии. Совершенство.

– Насыщенный получился день, – сказала Пегги, когда они подъехали к дому Имоджен. – Будто на прогулку ходили и нашли на земле гнездо какой-то диковинной птицы.

– Ох, не знаю. Как по мне, так обычная рутина, только и всего, – отозвался Эндрю. Он наклонился поцеловать ее, но Пегги, засмеявшись, мягко отстранилась.

– Прекрати! Вдруг кто-нибудь увидит? И, прежде чем ты что-то скажешь, напомню, что там нас заметил бы какой-нибудь пенсионер со скамеечки, а не… – «Имоджен и дети», – хотела она сказать. Чары, возможно, и не полностью развеялись, но значительно ослабли. Эндрю уже хотел выбраться из машины, но Пегги, с преувеличенной опаской оглядевшись, быстро чмокнула его в щеку, после чего, смотрясь в зеркальце, наскоро поправила макияж. Эндрю хватило лишь на то, чтобы в стиле Моркама и Уайза[16] не запрыгать от счастья по дорожке.

Пришлось удовольствоваться танцем в гостиной под песню Эллы. Мейзи, которая раньше просто игнорировала их, предпочитая свой роман, дождалась конца песни и спросила, кто эта певица. Эндрю молитвенно сложил руки.

– Это, мой друг, Элла Фицджеральд. Величайшая певица всех времен.

Мейзи едва заметно одобрительно кивнула.

– Мне нравится, – сообщила она тоном человека, спокойно и взвешенно разрешившего яростную дискуссию, и вернулась к своей книге.

Эндрю уже собирался найти новую мелодию – у него было настроение послушать «Чертовски жарко» – и, что важнее, достать еще бутылку светлого из холодильника для напитков в гараже Имоджен, когда в дверях гостиной появилась Пегги и попросила девочек помочь накрыть на стол.

Добыв свежую бутылку пива, Эндрю завалился на диван, позволив себе минутную паузу, чтобы все обдумать. Он чувствовал, как омывает его музыка, слушал доносившиеся из прихожей оживленные голоса и вдыхал плывущие из кухни ароматные запахи стряпни. Пьянило все. А не часть ли это некоего тайного правительственного плана, предусматривающего, что каждый имеет законное право по крайней мере раз в году поваляться вечером на подушках, предвкушая равиоли и красное вино, слушая болтовню в соседней комнате и даже допуская, что она для кого-то что-то значит. Только теперь Эндрю ясно понял, до какой степени заблуждался, когда думал, что созданная им фантазия может быть чем-то иным, кроме слабого подобия реальной жизни.

Прослушав «Чертовски жарко», он направился на кухню и спросил, может ли что-нибудь сделать.

– Помоги девочкам, – откликнулась Пегги.

Эндрю козырнул, но Пегги отвернулась и не видела этого. Они с Имоджен резали, шелушили и месили, стоя плечом к плечу, но движения их были столь точны, выверенны и синхронизированны, что сестры изловчались не мешать друг дружке. Эндрю, осоловев от пива, своими попытками помочь быстро вызвал нарастающее раздражение. Чем дальше, тем больше он укреплялся в подозрении, что в чужой кухне каждая нужная вещь находится не там, где ей положено находиться, а в совершенно неожиданном месте. Когда он с полной уверенностью открывал ящик для столовых приборов, там оказывались только гарантийные документы на тостер, а в посудном шкафу, который должен служить хранилищем для бокалов, обнаруживались новенькая чашка для яиц в форме поросенка с углублением в спинке и несколько свечек от именинного торта.

– Эндрю, Эндрю, – говорила Имоджен, пряча раздражение в голосе, пока он безуспешно пытался открыть дверцу, которая не открывалась, – бокалы – наверху слева, ножи и вилки – здесь, кувшин для воды – вон там, соль и перец – перед тобой. – Она указывала на каждую названную вещь, как футбольный тренер у кромки поля, подсказывающий защитникам, кого прикрыть, и Эндрю обозвал ее Бригадиром, словом, о существовании которого в своем лексиконе не подозревал прежде, но заставившим ее на время унять свой пыл.



Усевшись за накрытый стол с очередной бутылкой пива и порцией «Принглз», которые принесла Сьюзи (два чипса она вставила себе в рот, и они торчали наподобие утиного клюва), Эндрю позволил себе погрузиться в атмосферу застолья. Кухня, как и весь дом, содержалась в чистоте и порядке, но отличалась множеством характерных деталей: букет цветов в причудливой вазе на подоконнике, эстамп на стене с изображением женщины, занимающейся готовкой и отпивающей из бокала. Подпись гласила: «Я люблю готовить с вином – иногда даже добавляю его в блюда». Окна запотели, и на них проступили отпечатки ладошек и наспех нарисованное сердце.

– До сих пор не знаю, можно ли есть верхушки стручкового перца. И отравить людей не хочется, и расточительной быть не годится. Кончается тем, что бреду к мусорному баку, грызу перец и выбрасываю, что остается.

«Господи, – думал Эндрю, не в силах справиться с икотой, – кажется, я влюбился».



Старая застольная присказка гласит: вино на пиво – это диво; шесть пива на полубутылки вина – и голова идет кругом, а история у вас на языке важнее всех тех, что приготовили другие.

– Да, да, да, – мямлил Эндрю, – да.

– Ты был на кухне? – тормошила его Имоджен.

– Да, Имоджен, мы были! Но потом мы подумали, что нужно проверить спальню, потому что там они обычно оставляют деньги, если они у них есть – наличные, понимаешь, спрятанные в носки или в пакеты «Теско» и засунутые под матрас. Поэтому так или иначе, но мы пошли туда. Правда, Пегги?

– Гм.

– И у нас к тому времени сложилось впечатление, что человек этот был довольно спокойный, нормальный…

– Эндрю, я не уверена, что ты в порядке… Здесь дети…

– О-о-о, все будет хорошо!