Кольцо тьмы

АВГУСТ, 4, ТРИДЦАТЬ ЛИГ ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ ХРИССААДЫ,



ЛАГЕРЬ РАБОВ


Не так уж просто спрятать нового раба, если каждое утро и каждый вечер — обязательные переклички. Да еще если все вокруг — в цепях, а новичок — нет. К тому же — единственная золотоволосая девушка во всем громадном невольничьем караване.

— Роханка! — взвизгнула какая-то молодая пленница — из племени хеггов, судя по вытянутому лицу, заостренному подбородку и чуть раскосым глазам.

— Роханка! — подхватили сразу несколько голосов. И по рядам сотни Серого (в которой на самом деле, считая женщин, было почти двадцать десятков невольников) прокатился глухой ропот: «роханка...», «роханка...», «тварь...». Вокруг Эовин мгновенно образовалось пустое пространство. Женщины яростно шипели; мужчины косились ненавидяще.

Эовин затравленно огляделась. Ее словно бы захватила чужая злая Сила — как только девушка очутилась среди рабов. Она толком даже не понимала, что заставило ее тогда сделать роковой шаг из зарослей навстречу Серому. Казалось — останься она там, в кустах, то сумела бы и уйти от погони, и отыскать спутников... А теперь тащится здесь, среди толпы вчерашних врагов, среди тех, кто люто ненавидит ее победоносную родину, разливы степей зеленого Рохана, и гордый, вечный бег белого коня на ее стягах... Эовин чувствовала, что лишь сабля, с которой она так и не рассталась — только упрятала глубоко в лохмотья, коими в изобилии снабдил ее Серый, — лишь сабля удерживает остальных невольников от того, чтобы немедленно не наброситься на нее — раз уж сотник не дозволяет выдать ее охране...

Ночью Эовин боялась спать. Что спасет ее, беспомощную, если все эти грязные хегги, ховрары и прочие дикари, затопившие в злые годы войны западные земли, если в темноте они внезапно бросятся на нее? Не помогут ни сабля, ни короткий кинжал, что она прятала за широким поясом.

Серый это заметил. Когда после первой проведенной без сна ночи Эовин, пошатываясь, встала в строй, он тотчас оказался рядом.

— Не спала, — сказал он, ни о чем ее не спрашивая. — Хорошо. Сегодня ляжешь рядом со мной.

Эовин густо покраснела — ей, деве-воительнице, прямо говорят: «Ложись со мной!»

Серый коротко взглянул — и Эовин отвела глаза. Он все понимал. Молча, без слов, с одного взгляда. И его ответный взор — чуть насмешливый и в то же время успокаивающий. «Не глупи, девочка, — говорил этот взор. — Не глупи».

На женщину сотника никто, конечно, не дерзал посягать. Серый поддерживал твердый порядок. Два или три раза в самом начале он пустил в ход кулаки — и даже самые здоровые, сильные мужчины падали без чувств, как подкошенные.

Золотые волосы Эовин были теперь густо покрыты серой засохшей грязью. Все лицо тоже размалевано серым. На ногах и руках Звякали кандалы — правда, ненастоящие. Цепи — опасное оружие в умелых руках, и в невольничьем войске они так просто не «клялись где попало; но Серый и тут преуспел. Добытая им невесть где цепь была старой и ржавой, без железных браслетов, и пришлось просто обкрутить ее вокруг щиколоток. Обмануть ха-ркдрима это могло лишь издалека...

Серый ни о чем не спрашивал девушку. Защищал — да, оберегал —да; но совершенно не интересовался ни ей самой, ни тем, как она оказалась здесь, в харадских лесах, за сотни лиг от Рохана... И Эовин не выдержала:

— Куда мы идем?

Был вечер. Лагерь устраивался на ночлег. Тракт миновал редколесья и уходил все глубже в дремучие, жаркие чащобы, где деревья взносились к самому поднебесью. Да какие деревья! Никогда доселе Эовин не видала ничего подобного. Кора тонула в море опутывавших стволы лиан, с яркими, сочных красок цветами. Темно-зеленые мясистые листья, казалось, расталкивали друг друга, жадно стремясь к солнцу. Царила духота — и было очень сыро. Тхеремские проводники несколько раз обошли все войско, предупреждая: как бы ни хотелось, пить можно только ту воду, что привозят в бочках. Лесные ручьи и речки, такие милые и ласковые на вид, таят смерть...

Чем дальше на юг, тем меньше шансов вернуться домой, тем меньше шансов, что мастер Холбутла и его друзья отыщут ее...

— Куда мы идем?

Эовин лежала на голой земле. Рядом на спине, скрестив руки на груди (странная, неудобная поза!), вытянулся Серый.

Он не ответил. Лишь чуть заметно повел головой. Мол, не все ли равно? Сейчас ничего не изменишь.

— Я не могу так больше! — вырвалось у девушки.

— Никто не может, — негромко проговорил Серый, — но все идут.

— Куда? Куда же? Что там?!

— Там война. — Серый лежал совершенно неподвижно, точно неживой. — И мы будем сражаться... за Великий Тхерем.

Непонятно было, говорит он всерьез или нет.

— Война? Но разве можно воевать в цепях?!

— Значит, мы будем первые, — невозмутимо ответил бывший рыбак.

— А оружие?

— Думаю, нам придется отбивать его у врагов. Так что твоя сабля нам пригодится.

— Отбивать? — не поверила Эовин. — Голыми руками?

Серый не ответил.

Спускалась ночь. Далеко на юге, за лесом, по краю неба плясали исполинские белые молнии — но в лагере не слышали и малейшего намека на раскаты. Странная какая-то гроза...

Эовин ежилась, точно замерзая — хотя вокруг растекся горячий, душный, пропитанный зловонием гнилых болот воздух. Неподвижный, жаркий — словно недобрый дух этих мест, что злобно взирал на вторгшихся в его владения; и человек напрасно старался отыскать хоть малейшее дуновение.

Девушка сжалась, закрывая голову руками. Дура, дура, несчастная дура! Возомнила о себе... Как красиво все получалось в мечтах! Сверкающий доспехами строй пехоты, всесокрушающей лавиной несущиеся конные полки, копья и стрелы, тела поверженных врагов — все, как одно, отвратительные, нелюдские, — и она, в кольчуге, обтекающей тело, точно вода, с подъятым мечом несущаяся во весь опор на разбегающиеся от одного ее вида вражьи полки... И что же вместо этого? Сперва — похищение и плен, сераль владыки Тхерема, потом Тубала, вытащившая Эовин из ловушки, точно котенка из проруби, потом мастер Холбутла и его друзья, для которых она оказалась лишь ненужной обузой, нелепое бегство и венец всему — караван рабов!

Конечно, Эовин шла не в цепях. В любую ночь она могла попытать счастья — заросли призывно темнели совсем-совсем близко. Однако девушка знала, что на сей раз далеко ей не уйти. Караван тщательно охранялся. И пусть тхеремских стражников насчитывалось и не столь много, главную опасность являли летучие отряды охотников со специально натасканными псами и соколами — именно они не давали караванам разбежаться по дороге. Те, у кого хватило дерзости попытаться скрыться, поплатились сполна. Желающих последовать их примеру сыскалось не много.

И потом... эти леса... Неведомые, непонятные, где смерть подстерегает на каждом шагу, где не знаешь ни одного дерева, ни одного куста, ни одной былинки, где не ведаешь, что поесть, куда преклонить голову, чтоб не проснуться уже в утробе ночного добытчика...


А еще оставался Серый. Не мигая, его жутковатые глаза частенько задерживались на Эовин — и тогда девушку тотчас охватывал озноб. Она злилась на себя за собственную слабость: дрожать? С чего бы? Серый не казался ни великаном, ни силачом, ни особо злобным. Куда как немолодой, совершенно седой... он, наверное, сгодился бы в старшие братья отцу Эовин... Ничего не было в нем особенного, в этом Сером: лицо как лицо, глаза как

Глаза, чуть-чуть блекловатые, уже начавшие выцветать к старости, а вот зыркнет — и все равно страшно. Странный он какой-то... будто неживой.

Однако рыбак неведомым образом ухитрялся держать в узде все две сотни доставшихся ему в подчинение душ. Хватало взгляда, двух-трех слов — и все. В сотне Серого никто не дрался за скудный паек, не чинил насилия над женщинами, как в соседних отрядах, — немолодой уже вожак странным образом поспевал всюду. Эовин оставалась цела и невредима только благодаря ему.

Девушка ни с кем не разговаривала. Спину жгли ненавидящие взгляды невольников, словно она, рожденная в Рохане, виновна была в их пленении. И если даже она и попытается сбежать — то желающих донести об этом охране тотчас найдется более чем достаточно. Тут даже Серый не поможет...

Ночь, раскинув во весь небосвод громадные крылья, пала на притаившийся лагерь, точно филин на летучую мышь.

Эовин закрыла глаза. Будь что будет.





АВГУСТ, 5, РАННЕЕ УТРО,



ЦИТАДЕЛЬ ОЛМЕРА


Коротко блеснув, меч врезался в бок сшитого из трех бычьих шкур мешка, доверху наполненного песком, по которому обычно лупили кулаками и ногами новобранцы, обучаясь драться без оружия. Песок ловит и гасит любой размах, но рука, что сжимала меч, оказалась сильнее. Лезвие рассекло «свинью» надвое: верхняя часть осталась болтаться на веревке, нижняя шлепнулась под ноги мечнику. Песок расплескался в разные стороны.

— Ты видишь? — проговорил скрипучий, холодный голос.

На широком дворе воинской школы, еще пустом и тихом, возле болтавшихся, точно висельники, кожаных мешков с песком, стояли двое воинов. Один, еще далеко не старый, высокий, статный, в богатой, хоть и несколько помпезной для скромного городка одежде: малиновый, шитый золотом плащ, ярко-алая рубаха, отделанный рубинами пояс татарской работы, багряные же замшевые сапожки с отворотами — отвороты украшены тонкими золотыми цепочками, за поясом — неожиданно простой меч, в потертых черных ножнах и с ничем не украшенным эфесом. Рядом с одетым в алое молодым красавцем стоял кряжистый горбун — в старой, потертой боевой кожаной куртке, черном плаще и черных же сапогах грубой кожи. В руке горбуна замер странный изогнутый меч, совершенно не похожий на западные.

— Я не слепой, — раздраженно бросил человек в красном. — Ну и что ты хотел доказать мне этим, Санделло? Ты нужен мне здесь. И я запрещаю тебе покидать Цитадель! Вообще, не пойму, как тебе могло такое взбрести в голову? Скоро осень, дорваги хлеб уберут — и куда, скажи мне, пожалуют? Не сюда ли?

— Не надо было трогать ту девчонку, Олвэн. — Взгляд прищуренных глаз вернейшего Олмерова сподвижника был тяжел.

— Повелитель Олвэн! — резко поправил тот старого мечника.

Тонкие, бескровные губы горбуна чуть заметно дрогнули. Ледяные глаза почти совсем закрылись.

— Не надо было трогать ту девчонку, повелитель Олвэн. Она все-таки дочь дорвагского старшины.

— Ты будешь учить меня, старик? — вскинулся сын Короля-без-Королевства.

Санделло очень медленно и аккуратно спрятал меч. Выпрямился, насколько позволял горб, провел коричневой плоской ладонью по изрезанному морщинами и шрамами лбу. Перевел дух.

— Если повелителя Олвэна я более не в силах ничему научить — зачем тогда держать меня здесь?

— А кто будет командовать?! — возмутился Олвэн. — Может, эти сосунки? — Он раздраженно мотнул головой, указывая на воинскую школу.

— Повелитель Олвэн, коему уже не нужны мои уроки, конечно же, — невозмутимо парировал Санделло.

Тот помрачнел и закусил губу. Очевидно, скрывать свои чувства нынешний правитель Цитадели Олмера считал излишним.

— Мне одному не справиться. Необходим ты — чтобы ударить в нужный момент! Кто лучше тебя определит это?

— Значит, повелитель Олвэн отказывает мне в моей просьбе? — холодно осведомился горбун.

— Отказываю, отказываю, неужто не ясно? — фыркнул Олвэн. — И разрубленный тобой мешок — лишнее подтверждение тому, что отпускать тебя — все равно что сыпать золото в дорожную пыль!

Угол тонкого рта слегка дрогнул. Неловко поклонившись, Санделло повернулся спиной к Олвэну и зашагал прочь, совсем согнувшись и даже как-то скособочившись — кончик ножен оставлял в пыли узкий прочерк. Олвэн некоторое время, скривившись, точно от зубной боли, смотрел вслед старому воину, а затем резко свистнул. В воротах появился вершник, державший под уздцы коня повелителя.





АВГУСТ, 8, ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ХАРАД


...Как трепещет, как бьется и горит это незримое, спустившееся на землю солнце! Там, впереди, за вознесшимися к небу гребнями гор, за широкими пространствами лесов, за топями и реками, за стенами и крепостями, — там, на Юге, пылает оно, и от его лучей нет ни спасения, ни укрытия. Пока еще не все замечают их — но с каждым днем они проникают все дальше и дальше. Настанет час, когда они достигнут самых отдаленных уголков Средиэемья — и тогда уже не спасется никто. Не станет ни «светлых» ни «темных», ни хороших ни плохих, ни добрых ни злых, ни эльфов ни орков — потому что все живое сойдется в чудовищной истребительной битве, еще более страшной, чем Дагор Дагоррат, потому что эта — в отличие от Последней Битвы — будет совершенно бессмысленной, беспощадной и закончится, лишь когда падут все до единого бойцы, ибо каждый станет сражаться со всеми. Но ЧТО же такое тогда этот Свет? Из какой потаенной топки Мел-кора — или Ауле — льется он? Кто, как и, главное, зачем возжег его там, в дальних пределах, с какой целью? Неужто и впрямь — очистить землю от всех, кто живет на ней?.. .. Хоббит открыл глаза. Стояла глубокая ночь. Возле крошечного! костерка притулился Маленький Гном — обнаженный меч поперек колен. Над головой перекликались голоса неведомых птиц.

— Малыш! — Фолко приподнялся на локте. — Хватит носом клевать! Иди ложись. Моя стража начинается.

Маленький Гном не заставил просить себя дважды. Проворчав нечто вроде: «Все спокойно было!» — он покинул пень около костерка, шагнул в сторону, повалился на освободившееся одеяло и мгновение спустя засвистел носом во сне.

Хоббит обошел кругом их небольшой лагерь. Кхандец Рагнур спал, растянувшись, точно готовый к прыжку дикий зверь леопард — Фолко доводилось видать их в чудом избежавшем разорения замке Этчелиона. И хоббит знал, что проводник вскочит на нош, готовый к бою, едва вражьи поимщики только-только шум-нут в отдалении. Торин, сын Дарта, тоже спал — то-то удивились бы надменные старейшины Халдор-Кайса, кабы узнали, куда занесло шалопутного подданного! Пальцы Торина и сейчас не разжимались — даже сонный, он держал наготове топор. Губы гнома едва заметно шевелились, произнося чье-то имя; всегда, все эти десять лет, — одно и то же, одно и то же...