Краденое счастье 2

— Тебе понравилось смотреть, как я играю?

Быстро закивал и радостно обхватил отца за шею.

— Иди, поиграй с мячом.

Спустил сына с рук и кивнул на несколько мячей, лежащих возле длинной лавки. Матео с радостью побежал к ним, схватил то один, то другой, а Альварес обернулся к Нине. Стоит с этой конфетой за щекой и смотрит на Альвареса.

— Какого черта здесь происходит?

Вытащила конфету и облизала свои чертовые губы.

— А что происходит? Мальчик хотел увидеть папу, и мы приехали к вам. Или это запрещено? В нашем договоре такого прописано не было.

Альварес схватил девушку под локоть и затащил в раздевалку, обернувшись на сына, который пинал мяч и усиленно загонял его под скамейку. Его кроссовки с огоньками на подошвах очень ярко сверкали и сразу же привлекали внимание.

Обернулся к Нине и сильнее сжал ее локоть, выдернул конфету и отшвырнул к чертовой матери. Чтоб не облизывала ее своим розовым язычком и не отвлекала внимание.

— Послушай меня внимательно, Нииина. Все, что ты делаешь с моим сыном, должно прежде всего быть согласовано со мной! Даже если ты решила просто вытереть ему нос, я должен знать об этом! Ни одного решения ты не можешь принимать сама!

— Вы запретили мне вам звонить.

То ли зло, то ли обиженно. Да, он запретил. Он не хотел слышать ее голос. Ему вообще хотелось от нее куда-то деться. И не видеть. Эта женщина заставляла его испытывать очень противоречивые эмоции. И ни одна из них Арманду не нравилась.

— Правильно. Обращайся к Рамиресу.

— Его не было на месте, а сотовый отключен.

Где носит придурка. Договаривались же, что всегда будет на связи.

— И как ты сюда приехала?

Пожала плечами.

— На такси.

— Чтооо?! — взревел и аж затрясло всего. — Такси? Слушай, девочка!

Схватил ее за шиворот, дергая к себе так, что ей пришлось встать на носочки.

— Я не дядя из провинции, а Мати не сын булочника. Ты должна была дождаться Рамиреса и приехать с водителем и охраной!

— Вы ничего не слышите и не видите, да? Вы настолько заняты собой, своей жизнью, своей карьерой, что вы совершенно не там…не о том. Ваш сын просто хотел к папе. Он с восторгом смотрел, как вы играете. Он хлопал в ладоши и кричал вам. Он принимал живое участие в вашей игре и… и он выучил три новых слова. Вот что должно вас радовать… а вы, вы ничему не рады. Только ваши правила. Только ваш апломб, ваше эго. Там нет места маленькому мальчику, которого вы якобы любите!

— Ты охренела? Ты учишь меня, как быть отцом и как относиться к МОЕМУ сыну?

Он так разозлился, что невольно тряхнул ее. Ему казалось, она только что наподдала ему под дых. Со всей силы. И он пропустил все удары, а теперь задыхается от боли. Потому что права. Потому что каждое слово — точное попадание. Гол. Мать ее!

— Можете меня уволить, но хоть кто-то скажет вам правду!

Ее сочные губы так близко, они такие пухлые, мягкие на вид, такие нежно-розовые, и он ощущает ее горячее дыхание на своей шее и подбородке.

— Правду? Какую правду?

— Которую вы не хотите видеть…

Всем телом оттеснил ее к шкафчикам, продолжая смотреть на ее рот. Как зачарованный, как оглушенный на хрен. Как будто сейчас весь смысл жизни заключался в этих губах, и у него выделялась слюна от мысли, что, если наклониться чуть ниже, можно накрыть их своим ртом и жадно втянуть в себя ее дыхание. О, да, он не хотел видеть правду. Он хотел ее чувствовать и ни черта не мог с собой сделать. Чувствовать правду — он хочет эту проклятую няню из Югославии, или откуда она там приехала. Он хочет ее до такой степени, что его всего подбрасывает рядом с ней. И он просто обязан попробовать ее на вкус. Слюну, язык, запах вздохов и выдохов.

Набросился на ее губы. Неожиданно и для себя, и для нее. Впился жестко, сильно. Настолько бешено, что его язык буквально заполнил весь ее рот, толкнулся в ее небо. Сильный удар о зубы зубами, так, что в глазах потемнело и ладонь сдавила мягкий затылок, чтоб не увернулась, чтоб жрать ее выдохи. Такие сладкие, такие трепетно испуганные. Сминал их голодно, быстро, прикусывая, всасывая, с нажимом, с сильным давлением. До боли, так, что из глаз искры сыпались. Охренеть, как же это вкусно — целовать. Последний раз он целовал много лет назад. И больше не хотелось. Ни с кем. Никогда. А сейчас разорвало от адского желания сожрать ее рот.

Ногти Нины впились ему в шею, раздирая до крови, заставляя отпрянуть назад. Смотрел на нее диким, потемневшим от похоти взглядом, с трудом понимая, что только что вытворил. И совершенно не жалея об этом.

Она ударила его наотмашь. Сильно хлестнула сначала по одной щеке, потом по другой. Со всхлипом с каким-то отчаянием в глазах.

Схватил ее за руки и выгнул их назад за спину, тяжело дыша, сходя с ума от ее синих глаз, таких испуганных и в то же время горящих, дерзких, вызывающих проклятое дежавю и невыносимый голод.

— Не смейте… я вам не подстилка! Слышите? Я. Не. Подстилка! Отпустите!

А он не может. Руки не разжимаются. Взгляд в ее взгляде запутался. Так сильно там увяз, что кажется сейчас отстранится и от физической боли заорет. Это же… те же глаза. Они точно такие же. Как такое возможно? Как у совершенно разных женщин могут быть такие невыносимо одинаковые глаза? Как от них может одинаково пахнуть? Что это за проклятие, наваждение? Какого черта с ним происходит? Он же сумасшедший, неадекватный рядом с ней. С самой первой встречи вот так.

— Сестра… у… тебя есть сестра? Скажи… должна быть. Таких глаз больше ни у кого нет! Где ты взяла эти глаза?

Шепчет, как заведенный, и отрицательно головой качает.


— Нет! — выдохнула в лицо, все еще пытаясь вырваться. — Нет у меня сестры! И не было никогда! А глаза… родилась с ними! Отпустите! Матео увидит!

Руки разжались, и он сдавил переносицу, отступая назад, поднимая руку вверх. Сдаваясь. Не понимая, как сорвался. Как допустил это помутнение рассудка.

— Забирай моего сына и уезжай. Чтоб больше никогда ничего не делала без моего разрешения.

А она вдруг развернула его к себе за плечо.

— Больше никогда не смейте лезть ко мне без моего разрешения. Никогда? Слышите? Никогда не прикасайтесь ко мне!

И ему самому захотелось ее ударить. Чтоб заткнулась. На хрен она ему не сдалась. Дура деревенская. Должна была пищать от счастья, что он вообще на нее посмотрел.

— Да кому ты на хер нужна? Займись моим сыном и не шляйся в юбке, из-под которой трусы видно.

Его бомбило, у него так подгорало, что хотелось кому-то набить морду. Выскочил на улицу, тяжело дыша, и тут же услышал, как заскрипели покрышки и его отбросило на метр на дороге. Машина тут же сорвалась с места и скрылась. Нет, это было сделано не намеренно. Он сам выскочил под колеса. Затуманенный этим поцелуем и онемением во всем теле. От кайфа. Как будто не девку какую-то поцеловал, а словно сделал глоток живительной влаги.

Удар был несильный, но нос об асфальт расквасил. И теперь сидел, сжимая рукой переносицу и капая себе на колени кровью.

— Папа…паппочкааа…папочкааа…бона? Бона? Мати…бона.

Причитал Мати, удерживая его голову, пока нянечка промывала ему нос, налив воду из детской бутылочки и вытирая ему физиономию. А ведь малыш, и правда, столько слов говорит, как никогда раньше.

— Надо было номера запомнить. Носятся здесь. Уроды!

А сама нежно промокает ему губы и нос. У нее мягкие и теплые пальчики. И в ее глазах, которые только секунду назад светились ненавистью, читается волнение, беспокойство. За него. Она склонилась к его лицу, и вблизи ее кожа бархатная, как персик. И этот ее умопомрачительный запах. Он бы коснулся языком ее запястья и вел им в самый верх, до плеча.

— Болит? — потрогала его скулу.

— Болит. — сказал честно, не отрывая взгляд от ее взгляда.

— А так? — и подула на ссадину. Ее губы сложились трубочкой, а у него все внутри подпрыгнуло. — Мати, давай подуем, чтоб папе не было больно.

Они сидят втроем на асфальте. Оба дуют ему на щеку, а он… ему вдруг стало хорошо. До чертей хорошо. Он бы сидел тут и сидел. Почему-то эта девушка рядом с его сыном казалась чем-то удивительно правильным.

— А давайте поедем в парк. — тихо сказала и прикусила нижнюю губу.

— Парк? — брови Альвареса удивленно поползли вверх.

— Да. Купим Мати шарики, покатаемся на качелях.

Неожиданно для себя самого он кивнул.

— А давайте!

И она улыбнулась. Впервые за все время он увидел ее улыбку. Идеально ровные зубы, ямочки на обеих щеках и радость в глазах. Бл****дь, какая же она красивая. Или ему кажется?





Глава 11




Мы вернулись домой поздно вечером. И мне казалось, что я пьяная, что я выпила бутылку шампанского, а то и две, и внутри меня лопаются мелкие пузырьки абсурдного, ненастоящего, песочного счастья. Оно хлипкое, лживое и уже рассыпается на миллиарды ничто-песчинок. И я не могла остаться наедине с собой. Я была рядом с Мати. С живым напоминанием, копией своего отца, помимо глаз. Глаза у моего сына были моими. И ничто и никогда этого не изменит. Как будто его личико чудесным образом было слеплено из нас обоих.

Надевая на сонного сына пижамку, я вспомнила, как в парке какая-то женщина, глядя на меня и Мати сказала своему спутнику:

— Посмотри, какие чудесные глаза у этой женщины и ее сына. Они невероятно похожи. Это ж надо такое сходство матери с сыном. Глаза один в один!

Это был момент дичайшей радости и вместе с тем такого же дикого страха. Я бросила взгляд на Альвареса, но он усмехнулся уголком рта.

— У тебя, и правда, глаза похожи на глаза Мати. У него вообще очень странные глаза. Ни у кого таких нет в нашей семье. Подозреваю, они достались ему со стороны моей русской бабушки. А для темнокожих и черноглазых испанцев все светлоглазые похожи.

— Наверное, так и есть. — тихо сказала я.

Весь мой запал и ненависть куда-то испарялись, и я судорожно цеплялась за них, тянула к себе, молила не исчезать, не растворяться в этих бархатных карих глазах, в этой мальчишеской улыбке, в ямках на гладко выбритых щеках, в непослушной челке и изогнутых в дерзкой улыбке губах. Ему так шла белая рубашка, которая контрастировала с его смуглой кожей и иссиня-черными волосами.

Я на какие-то часы забыла о том, что он мой лютый враг. В моем теле опять родились бабочки, они воскресли из пепла, зашевелили обожженными крылышками, взметнулись вверх к холодному и замерзшему сердцу. Да, у Мати мои глаза и улыбка его отца. Они оба смеются, катаясь на качелях, а у меня замирает сердце, стучит сильно-сильно. Как будто передо мной сбывшаяся мечта, сон наяву. Какие же они оба красивые. Машут мне руками. У Мати улетел шарик, и оба тянутся его поймать. Ветер развевает густые волосы Альвареса и точно такие же волосики Мати, и на секунду я замираю от понимания, что безумно люблю их обоих, и тут же едкая злость на себя. НЕТ! Его я не люблю. Я его люто ненавижу. И как же тяжело себя в этом убедить, когда он зацеловывает мордашку Мати и трется носом о его нос, прижимая нашего сына к себе, и искренне улыбается ему. Я вижу, как сильно Арманд любит Мати. Этого не скроешь, не сыграешь. Эта любовь сочится с его глаз, из его рук, которые обхватывают сына, гладят, ерошат волосы, щекочут.

Резко вдруг обернулся ко мне. Вначале серьезно посмотрел, даже чуть нахмурился, потом засмеялся и позвал к ним. Мы ели сладкую вату, вареную кукурузу и кучу других гадостей. Матео сидел то у меня на руках, то у Арманда. Мы перекатались на всех качелях, каруселях и самолето-вертолето-машинках.

— Ну что, пошли на Чертовое колесо? Что? Боишься?