Мир и война
Часть 15 из 30 Информация о книге
Это было правдой. Овсяной амбар стоял вдали от села, на лесной, еще не корчеванной вырубке – не для укромности, а потому что жалко было под стосаженный сараище отдавать землю, годную под луг иль пашню. Командан покосился на исправника, у которого ушки были на макушке. – Сыскать можно, – с готовностью молвил Кляксин. – Склад – не крупичное зерно, а преогромное строение. – Пока искать станете, велю спалить. Мой овес. Что с ним хочу, то и делаю. Должно быть, помещица сказала это убедительно. Бошан задумчиво на нее посмотрел, что-то про себя прикинул. Вздохнул. – Сделаю вам эту небольшую любезность из благодарности, мадам. И приказал конвойным выпустить «вон того серого бородача». – Иди к Агафье, ты свободен, – велела Катина мельнику. – Меня за тогдашнее прости. Ошиблась я. Невиновен ты. Офицеру скажи «мерси» и ступай. Лихов не выказал ни радости, ни волнения, только кивнул. – Шиш ему, а не мерси. И тебя, барыня, я тоже благодарить не стану. Считай, расквиталась со мной за тогдашнее. В расчете мы. Не буду на тебя сердца держать. Поклонился своим товарищам, отдал им краюху хлеба из мешка. И пошел прочь, не обернулся. Гордый. Из-за пехотного взвода двигались небыстро и добирались до лесной поляны больше часа. Всю дорогу француз говорил без умолку, очень уж был взбудоражен великой удачей. Катина узнала многое, в том числе ей вовсе и не нужное. Про то, как нелегко живется комиссару, которому досталась в начальствование территория величиною с целый Эльзас, а людей мало: только рота стрелков, пол-эскадрона шеволежеров (бес знает, что это такое) да фуражирный батальон в 120 повозок. Но беда не скудость штыков-сабель, ибо воевать тут все равно не с кем, слава богу не Испания, а ужасные дороги и невероятная разбросанность населенных пунктов. Из Москвы генерал Дарю, главный интендант, все время требует зерна, сена, а более всего овса, но каждая отправка дается великими трудами. Средний коэффициент наполнения – у Бошана все было сосчитано – двадцать груженых повозок в день. Половину сена сжирают собственные лошади, а овса им давать вовсе не велено, он целиком идет для гвардейской кавалерии. Про то, что французы – носители прогресса и цивилизации и пора бы русским это понять. С императором на их землю пришла не беда, а удача. По всей Европе так было: сначала обыватели пугались и противились, а потом не могли нарадоваться. Потому что французы приносят на своих штыках справедливый закон, конец угнетению, гражданские права. Единственные, кто этого не поняли – испанцы, но это народ темный, косный и жестокий. О, какие ужасные два года провел он, Бошан, на Пиринеях! Скоро Катина знала жизненную историю командана в доскональности. Был он родом из какого-то Кемпера, должно быть, провинциальной дыры. Служил писцом у нотариуса, за гроши. Любил читать, желал выучиться почтенной профессии – не имел на то средств. Мечтал о военной славе, но в королевскую армию его взяли бы только нижним чином, под капральскую палку, безо всякой надежды на офицерские эполеты. И тут грянула Она, Революция! В сем месте глуховатый голос Бошана зазвенел от чувств. Майор стал говорить, что Революция дала ему всё, о чем он грезил, сделала тем, кто он есть: человеком, для которого нет пределов. Император Наполеон не просто величайший полководец всех эпох, он создатель нового людского рода. Ныне всякий, кто усерден, смел, умен, удачлив, может стать генералом, герцогом, даже королем – как сын трактирщика Мюра! – Мы несем в Европу новую цивилизацию! – вещал командан, кажется, сильно истосковавшийся по умным разговорам. – Мы расправляем человечеству крылья! – Посредством пушек? – не выдержала тут Катина, доселе терпеливо слушавшая. – А если по-другому нельзя? Если народы – как дети, упрямо противящиеся учению? Ведь хороший учитель, бывает, таких сечет розгой ради их же блага. – Есть люди, которых нельзя не сечь, потому что они по-другому не понимают, – сказала на это Полина Афанасьевна. – А есть люди, которых сечь нипочем не должно, ибо это либо сломает в них душу, либо они изломают розгу и тебя самого придушат. Помещица в этом вопросе хорошо разбиралась. Она, бывало, порола своих крестьян, но очень редко, если уж совсем пакостник. А Кузьму Лихова поди-ка, выпори. И в голову не придет. – Не придушат, – уверенно отвечал майор. – Руки коротки до нашего горла дотянуться. За сей познавательной беседой и доехали. Немного не добравшись до Вымиралова, свернули на лесную дорогу и через полверсты оказались на обширной поляне. В позапрошлом году Катина расчистила здесь двадцать десятин худолесья, от которого в хозяйстве никакого прока. Собиралась в будущем, когда накопится довольно денег, выкорчевать пеньки и засеять овес. Амбар уже поставила, а в прошлом году вдвое удлинила. Еще тут были сторожевой домик, колодец, развесной сарай и склад для пустых мешков. – Неужто весь этот громадный магазэн полон зерна?! – закричал француз, вскакивая в коляске. – Вы меня не обманули! И выскочил на ходу, даже не доехав, побежал. Восклицал и внутри, задирая голову на высоченные штабели. Зачерпнул овса, пожевал. – В самом деле отборный! – Кинулся целовать руки. – Ах, мадам, вы моя добрая фи! – Кто? – удивилась Полина Афанасьевна, но потом поняла: фея. Радость Бошана, пожалуй, была даже чрезмерной. Возликовал при виде овса, словно голодный конь. Но майор скоро объяснил ей причину своего волнения. – Вы сами не представляете, что за услугу мне оказали. Нет, не услугу. Великое благодеяние! Война не окончена. Она будет еще долгой и трудной. Я давеча был в Москве, в Главной Квартире. У меня приятель служит при князе Невшательском. Говорит, ваш царь мира не дает. А впереди зима. Император еще неделю-другую обождет и прикажет отступать на запад, к границе, где остались все депо и склады. Там простоим до весны и пойдем на Петербург. Но по осенней распутице идти до границы долго. Чем кормить коней? Весь фураж по окрестностям изъят, уж мне ли то не знать? Травы из-за войны не скошены, сено не запасено. Начнется падеж лошадей. Погибнет наша великая кавалерия, не на чем станет тащить пушки, остановятся обозы. А без них как подвозить провизию для солдат? И вдруг ударят холода, пойдет снег? Я слышал, у вас тут зима начинается рано. Вот над чем сейчас ломают себе голову в генеральном интендантстве и в ставке его величества. Одни говорят: надо уходить прямо сейчас, пока не похолодало. Другие надеются на мир. Лично я уверен, что отступать придется. И ваш овес в Москву я пока что не повезу. – Бошан тихонько засмеялся. – Не-ет! Я поставлю к магазэну хороший караул. Перенесу сюда свою квартиру, сам буду сторожить! А когда армия наконец двинется на запад, со всеми своими отощавшими лошадьми, тут-то я и явлюсь. Да не к генералу, а прямо к императору. Вот-де, ваше величество, вам спасение! Шестьсот тысяч рационов! Этого хватит дойти до Смоленска, где есть какие-никакие склады. О, Маленький Капрал умеет награждать полезных людей. Будут мне полковничьи эполеты, а то и баронский титул! И всё благодаря вам, моя чудесная волшебница! Приняв восхваление, Катина мысленно накинула на цену еще один французский гривенник. – Так я, полагаю, по семи франков за десять пудов не много будет? Это выйдет за двести тысяч пудов… сто сорок тысяч франков. Майор изумленно на нее уставился. Переборщила, подумала помещица. – Однако за крупную оптовую покупку полагается скидка, и я готова отдать за сто двадцать тысяч, – убавила она, оставляя некоторый маневр для торговли. – Помилуйте, откуда я возьму столько денег? – рассмеялся командан. – Мне выдается небольшая сумма для расплаты с крестьянами – чтобы в населении не возникло враждебности из-за реквизиций. А все крупные запасы продовольствия и фуража, согласно приказу генерал-интенданта, подлежат безвозмездному изъятию. – Что? – пролепетала Катина. – Ничего не поделаешь, мадам. Вы завоеванная страна. Vae victis[1]. Коли мы стали бы всей Европе платить за прокорм, это Франции разориться. Однако вы не расстраивайтесь. Я выдам вам расписку. Когда окончится война и император возьмет с вашего царя контрибуцию, обращайтесь в наше интендантство. Может быть, что-нибудь и получите. А теперь прошу извинить. Мне нужно дать распоряжения касательно караульных постов и прочего. Он приложил руку к козырьку, развернулся, но отошел недалеко. Полина Афанасьевна была женщина выдержанная. За всю свою жизнь она взъярялась лишь несколько раз. Но в такие минуты слепла от бешенства и себя не помнила. То же случилось и теперь. От яростного тычка в спину майор споткнулся, полетел носом в мешки. Кивер покатился по земле. – Вор! Мерзавец! Крыса! – задыхалась Катина, сопровождая каждый эпитет увесистой оплеушиной. Голова у Бошана моталась из стороны в сторону. Сзади кто-то обхватил помещицу за плечи, оттащил. – Сударыня, вы с ума сошли! – зашептал в ухо исправник. – Это же власть! Она шутить не станет! Они давеча купца Синюшкина за ругательство велели расстрелять! Накинулись и солдаты. Крепко взяли Полину Афанасьевну за локти. Майор поднялся. Лицо у него было в красных полосах, взгляд свирепый. Какому командиру понравится, что его при подчиненных лупят по щекам? Но не раскричался, руками не размахался. На Катину не смотрел. Приказал позвать какого-то капитана Мерсье. Прибежал офицер. – Все запасы продовольствия из деревни этой помещицы реквизировать. Клаксэн! – Слушаюсь! – вытянулся исправник. – Где у них хранится продовольствие? – Крестьянское зерно – по амбарам, помещичье – в усадьбе, на хозяйственном дворе. Всё покажу. – Иуда, – бросила Полина Афанасьевна предателю. – Забрать также всех лошадей и скотину, – распорядился майор. И пошел прочь, так и не удостоив свою оскорбительницу взглядом. Глава XV Урок цивилизованности До деревни пришлось идти пешком – коляску с упряжкой французы тоже реквизировали. На краю поляны помещица обернулась. Вокруг овсяного амбара, утраченного ее богатства, уже синела цепочка часовых. Все пехотинцы остались сторожить склад, конные с исправником порысили в сторону Вымиралова. – Барыня, как же это? – растерянно спросил конюх. – Рыжуха ладно, она дура, но буланого ох жалко! А Катина говорить не могла, ей свело челюсти. Крики она услышала еще издали, на краю леса. Вышла на опушку, откуда открывался вид на луг и Вымиралово. По деревне метались маленькие фигурки – мужики с бабами, меж ними носились покрупнее, синие – конные французы. Ржали лошади, мычали коровы. – Грабют… – простонал Федька. – Чего делать-то? Воем выть? – Хочешь – вой, – сквозь зубы ответила помещица. И пошла мимо села, которому помочь сейчас ничем не могла. К себе пошла, в усадьбу. Французы уже добрались и туда. Тянули за узду лошадей из конюшни, у хлебного амбара поставили караул. Катина недолго посмотрела на разбой и поспешила в дом, потому что увидела через окно синие мундиры и внутри. Не случилось бы худа с внучкой! Тут раздался девичий крик, и Полина Афанасьевна, не помня себя, тоже закричала, побежала.