Не оставляй меня

«Черт возьми, это свидание», – подумал я, запирая дверь. Я пригласил Кейси на свидание и теперь… это конец свидания.

– Спасибо за кекс, – сказала она из гостиной, – и водное шоу. – Ты это планировал?

– Я знаю этот город. Кроме того, что я учился в аспирантуре, я прожил здесь всю свою жизнь. И это часть моей работы – знать, где находятся лучшие шоу.

– Ты хорошо справляешься со своей работой, – сказала Кейси, – на самом деле даже лучше, чем следовало бы, – она придвинулась ближе, положила руки мне на предплечья и наклонилась, чтобы поцеловать в щеку, – спокойной ночи.

Я ждал, пока она отступит, чтобы ответить, не доверяя себе открыть рот, когда ее губы были так близко.

– Спокойной ночи, – сказал я. Она вошла в мою спальню. Через несколько минут она будет в моей постели, ее волосы рассыплются по моей подушке…

Это плохо. Очень, очень плохо. Я переоделся в пижамные штаны и футболку, которые спрятал в шкафу в прихожей, и откинулся на спинку кресла. Моя рука легла на сердце, которое болело по причинам, не имеющим ничего общего с моей больничной картой или диагнозом, или с какой-нибудь ужасной биопсией. Было больно, потому что я все еще чувствовал мягкие губы Кейси на щеке и скучал по ней.

Она была в пяти метрах от меня и еще не покинула Вегас с группой, но я все равно скучал по ней.





Глава 14. Кейси




Джона работал все следующее утро в горячем цехе. Он вернулся за мной около полудня, и мы пообедали в китайском ресторанчике, болтая и смеясь обо всем и одновременно ни о чем. После двух обедов и десерта я почувствовала, что стала частью жизни Джоны. Это было неправдой, но было приятно так думать.

Он отвез нас в промышленную часть города на окраине Вегаса. Пейзаж за моим окном был скорее пустыней, чем цивилизацией. Много складов и ветхих зданий, обшитых алюминием. Он припарковал грузовик перед чем-то вроде небольшого авиационного ангара с тремя трубами. Тяжелая металлическая дверь скрипнула, когда он отодвинул ее в сторону и провел меня внутрь.

Джона рассмеялся, увидев выражение моего лица.

– Я знаю, смотреть тут не на что.

Тут я не могла с ним поспорить. Горячий цех размером был около ста квадратных метров, занятых цементом и сталью. Там было жарче, чем в разгар лета.

Снаружи – невадская жара и запах горелого дерева, внутри кондиционер вел безнадежную борьбу с двумя печами – большой и маленькой, – которые стояли вдоль стены. Перед одной из бушующих печей находилась скамья с рельсами по обе стороны, похожими на высокие подлокотники из нержавеющей стали. Рядом со скамьей стоял стол, на котором лежал толстый обугленный словарь, а возле него – инструменты, замоченные в ведре с водой: щипцы, чашки и странного вида ковши.

– Вы оставляете печи включенными? – спросила я, обмахиваясь веером, когда жар окутал меня с ног до головы.

– Я отключаю их на ночь, – сказал Джона, – а утром снова включаю и работают они целый день. Иначе их прогрев занимает слишком много времени. Сигнализация вон там, – он кивнул головой на стену с мигающими лампочками, – пришлет предупреждение на мой телефон, если возникнут проблемы.

Я прошла мимо стоящих у стены труб из нержавеющей стали, каждая длиной около метра. Рядом стоял маленький металлический столик, на котором ничего не было.

– Так вот где происходит волшебство, – сказала я.

– В хорошие дни.

– А когда плохие дни? Если ты разбил что-то? – под ногами хрустели осколки стекла, рассыпанные по цементному полу, когда я шла к печам.

– Да, сломать готовую работу – это определенно отстой, – Джона постучал костяшками пальцев по деревянному столу со странными инструментами, – в основном плохой день – это тот, в который я не достаточно сделал.

– У вас в галерее очень сжатые сроки?

У Джоны было странное выражение лица, тонкая улыбка, которая не коснулась его теплых карих глаз.

– Можно и так сказать, – он взглянул на часы, – у Тани обеденный перерыв. Но она скоро вернется, и ты сможешь с ней познакомиться.

– А что, всегда требуется два человека, чтобы сделать что-то?

– Не всегда, – ответил Джона, – большую часть отдельных работ я делаю сам – те, что будут выставлены на продажу в галерее. Но для больших частей инсталляции мне нужна помощь.

Я огляделась по сторонам.

– А где она, инсталляция?

– За этой дверью, – Джона указал на дверь в дальней стене, – там я храню все готовые изделия.

– Итак… – я покачнулась на каблуках, – можно мне взглянуть одним глазком? Учитывая, что меня не будет здесь в октябре на открытии, это будет справедливо.

– Я покажу тебе, но это не будет выглядеть впечатляюще. – Он провел меня в заднюю комнату. Тусклый свет струился из окон, освещая десятки картонных коробок, некоторые из которых были открыты и переполнены воздухно-пузырьковой пленкой и маленькими завитушками пенопласта, которые моя бабушка называла «какашками призраков». Другие коробки были плотно запечатаны и составлены, с пометками «хрупко» повсюду. Расплющенные коробки были сложены в стопки или прислонены к цементным стенам, ожидая заполнения. На рабочем столе – около шести метров в длину – лежали фрагменты инсталляции Джоны.

Я медленно двинулась к столу, боясь сломать что-нибудь, даже не успев дотронуться.

Длинные завитки желтого и оранжевого стекла лежали рядом с голубыми и зелеными лентами, переливающимися золотыми крапинками и темно-фиолетовыми завитушками. Белое пенистое стекло занимало часть стола, после накала оно казалось жемчужным. В конце стояли стеклянные скульптуры, от которых у меня перехватывало дыхание: изящные морские коньки и морские драконы, светящиеся белые медузы, подвешенные в черных шарах, и даже осьминог, чьи щупальца вились добрых сорок сантиметров, а его кожа была покрыта разноцветными лентами.


Я осторожно провела пальцами по тупому краю куска стекла, похожего на большой кубик льда с коралловыми листьями. Внутри плавала морская черепаха – прекрасное дополнение.

Я посмотрела на Джону, у меня было так много вопросов, они так и норовили сорваться с языка, но я не озвучила ни один из них.

Он засунул руки в передний карман джинсов.

– Сейчас смотреть особо не на что. Большая часть уже упакована.

Я отрицательно покачала головой.

– Они изумительны. Я никогда в жизни не видела ничего подобного.

– Спасибо.

– Остальное – в коробках? Чтобы отправить в галерею?

Он кивнул.

– Я не превращу их в инсталляцию, не скреплю вместе, пока не окажусь в самой галерее.

– Но как ты узнаешь, над чем работать, если не можешь видеть все целиком? Это как… писать песню, но никогда не проигрывать ее до самого начала шоу.

Джона пожал плечами и постучал себя по виску.

– Она у меня здесь.

Я думаю, он неправильно истолковал мое потрясенное выражение лица, потому что махнул рукой, как будто избавляясь от неприятного запаха.

– Боже, это звучит чертовски пафосно.

– Нет, кажется, я поняла, – я указала на стол, – это похоже на археологические раскопки Атлантиды. Как будто ты находишь кусочки по одному и не можешь собрать их все вместе.

– Да, интересная мысль. – Его глаза блуждали по разбросанным маленьким произведениям искусства. – Мне кажется, что часть работы со стеклом заключается в том, что ты никогда не знаешь точно, что получится в итоге. Его форма и течение… Огонь диктует так много из того, что делает стекло, как оно меняет цвет и форму. Некоторые работы, как морская жизнь, например, я проектирую сверху донизу, это очевидно. Но за инсталляцией в целом я стараюсь следовать, вместо того, чтобы заставлять ее быть тем, чем она не хочет быть.

Наступило короткое молчание. Он посмотрел на меня сверху вниз, и его бровь поползла вверх. У меня вырвался смех, и я толкнула его локтем в бок. Мне нравилось слушать, как он говорит о своем увлечении. О творении, о котором я почти ничего не знала, но которое было невероятно красиво, даже если его куски просто разбросать по всему столу.

– Ладно, покажи мне, – сказала я, – мне до смерти хочется посмотреть, как ты это делаешь. Ты можешь работать и развлекать меня одновременно.

С минуту он выглядел задумчивым, потом кивнул, словно отвечая на какой-то внутренний вопрос.

Мы вернулись на первый этаж горячего цеха. Джона взял одну из труб из нержавеющей стали со стойки на стене, и я села на скамью с двумя рельсами.

– Мне это понадобится, – сказал он.

Он отодвинул стул от противоположной стены и поставил его рядом со скамейкой.

– Ты собираешься сделать что-нибудь для инсталляции?

– Нет, – ответил он, – что-то небольшое. Чтобы продать в галерее. Я думаю, флакон для духов.

– Я люблю красивые флакончики с духами.

– Да? – спросил он, отвернувшись, и сунул конец трубы в бо́льшую из двух печей, вертя ее в руках. Когда он вытащил трубу из печи, к ее концу прилипла маленькая расплавленная сфера размером с теннисный мяч. Он подошел к столу из нержавеющей стали и покатал по нему стекло, пока оно не стало похоже на толстый наконечник стрелы. Затем положил в маленькую печь, как будто он жарил зефир на костре. Огонь в маленькой печи горел в десять раз жарче, чем в большой, где хранилось все расплавленное стекло.

Джона снова и снова перекатывал трубку в руках. Пот выступил на его шее и бицепсах, и я наблюдала, как двигались мышцы, пока он работал.

– Кейси?

Я оторвала взгляд от его рук.

– Прости, что?

– Цвет? – он отнес трубку со светящейся стеклянной стрелкой на полку, заставленную подносами. Я держалась на безопасном расстоянии от факела в его руках и видела, что каждый поднос был заполнен толчеными кусочками стекла разных цветов.

– Давай, – сказал он.

– Фиолетовый, – торжественно произнесла я, – в честь Принса[15].

– Хороший выбор.

Джона вдавил узкую сторону светящегося наконечника стрелы в лоток с фиолетовым толченым стеклом. Он ловко повернул трубу и прижал нагретое стекло с другой стороны. Оно выглядело губчатым, когда вбирало осколки. В подтеках фиолетовых крошек, прилипших к расплавленному стеклу, Джона отнес трубку к маленькой печи, постоянно перекатывая ее в руках. Когда он вытащил его обратно, толченое стекло расплавилось.

– Зачем ты катаешь трубу туда-сюда? – спросила я.