Непобедимое солнце. Книга 1
Часть 33 из 39 Информация о книге
Идти вниз стало проще: пустоты между лестницами исчезли, и мне достаточно было все время танцевать, чтобы удержать быка от нападения. Все площадки теперь несли на себе след прошедшего здесь чудища: статуи с красными ртами были повалены и разбиты. Но потом я попал на площадку, где опутанный змеями истукан стоял точно так же, как прежде. В свете факелов перед ним поблескивала зеленым и желтым раскрывшая крылья бронзовая ворона. — Победи его, — сказала ворона. — Победи. Ты можешь. Ее бронзовый клюв не двигался, но я готов был поклясться, что слышал эти слова. — Как? — Просто станцуй это. Станцуй его гибель… И тогда он исчезнет. — Но я не знаю как. — Тогда позови того, кто знает… Сразу после этих слов ворона взлетела и унеслась во тьму. Увы, не сама — ее настиг мощный удар. Я отвлекся на несколько секунд, и этого хватило быку, чтобы оказаться рядом. К счастью, сперва он обрушил свою ярость на статую, и я успел отступить. Я понял, что хотела сказать ворона. Танцор всегда подлаживается под глазеющий на него мир, стремясь ему угодить. Я танцевал для быка. Но в этом и заключалась ошибка — он не был наблюдателем. Он был частью моего танца. Следовало сплясать его погибель для всего мира — как если бы люди и боги смотрели на меня из темноты. Я слышал подобное прежде. Меня этому учили, учили долго… Что я почувствовал бы, победив быка? Радость. Облегчение. Гордость. Восторг. Когда, расправившись со статуей, бык повернулся ко мне, я не боялся. Я уже вспомнил секрет. Танцуя, я пошел на него — не угрожая, не пытаясь напугать его, нет. Я пошел в пустоту, где не было никакого быка — и он послушно попятился. Но затем остановился. И тогда я вспомнил, кого должен позвать. Я поднял свое бронзовое лицо и закричал во тьму: — Элагабал! Элагабал! Элагабал! Я ожидал, что вспыхнет яркий свет. Солнечный свет. Но случилось совсем другое. Испугавшись моего неожиданного крика, бык шарахнулся назад — и свалился во мрак, сорвавшись с края площадки. Все произошло легко и естественно, словно было частью танца. Вернее, это и правда стало его частью: быку пришлось сплясать со мной, и такой оказалась его роль. Я даже не испытал удивления от своей победы. Ворона была права. В простых словах она передала мне великую тайну и мудрость. Когда меня учили этому, я не понимал. Теперь же понял. Я повернулся и помчался вверх по лестнице. Пробежав несколько площадок, я, как и в прошлый раз, уперся в пустоту. Но теперь я не останавливался. Я решил станцевать мир, где за этой черной бездной будет другая лестница, невидимая, ведущая домой. И, подбежав к краю площадки, я прыгнул в пустоту и закричал: — Элагабал! У меня перед глазами действительно сверкнуло. Но произошло это оттого, что я ударился лбом в невидимую стену, загудевшую как гонг. Кажется, я пробил или опрокинул какую-то преграду. Я понял, что потерял равновесие и падаю. Но я упал не в бездну, а на покрытый мягким пол, неприятно ударившись о него локтем. Немного выждав, я решился открыть глаза. Надо мной стоял высокий стул из черного дерева с распутавшимися кожаными шнурками на подлокотниках. Мои руки саднили. На стене горели лампы и факелы. А рядом со мной на мягких звериных шкурах валялось опрокинутое бронзовое зеркало в деревянной раме, о которое я только что ударился головой. У стены стояла статуя львиноголового — такая же по форме, как в моем сне, но раза в три меньше размером. Я знал эту комнату. Это был подвал нашего дома в Эмесе. Круглая комната, где разливали вино из амфор. Здесь никогда прежде не лежали тигровые шкуры. И зеркал тут я тоже не видел. Наверх вела каменная лестница — там была дверь. Обычная дубовая дверь с кольцом вместо ручки, которую я много раз открывал. Я поднялся по лестнице, толкнул дверь, и она раскрылась. За ней стояли люди. Моя бабка Меса. Мой учитель Ганнис. И моя заплаканная мать. Я еще не видел Ганниса таким взволнованным. — Варий, — сказал он. — Мы слышали, как ты звал бога. И он тебя увидел. Ты вернулся, мой мальчик. Молодец. Я знал, что soltator — это ты. Было уже утро — я чувствовала вокруг солнечный свет, но что-то мешало мне открыть глаза. Я поднесла руку к лицу, и мои пальцы коснулись металла. Я всю ночь проспала в маске Солнца. Свой сон я помнила так же отчетливо, как пять раз пересмотренный фильм. Вот только было одно важное отличие — этот фильм я не смотрела, а прожила. Я на полном серьезе спускалась в Аид, потом дрожала от страха и наполнялась победным ликованием. И еще во сне я была мальчиком, довольно еще мелким по нашим современным понятиям, и переживала его мысли как свои. Я знала теперь, что это такое — думать как мальчик. Впрочем, если честно, я и раньше знала, и даже имела некоторый практический опыт. Удивительным было другое: я не только бегала по растворяющимся в темноте лестницам из чужого сна, но еще и вспоминала чью-то жизнь как свою. А про свою я в этом сне не помнила ничего. Я была другим человеком на все сто процентов. Вернее, я им был. Гендер, как учит партия, есть социальный конструкт, а согласование глаголов и подавно. Я почувствовала легкий запах травы и поняла, почему меня посетила мысль про гендер. Где-то неподалеку, несмотря на ранний час, уже готовили прогрессивную революцию. Вчера мне совершенно не хотелось глядеть на корпоративных анархистов. Но сегодня мне необходимо было заесть свой ночной опыт чем-то земным и фактурным — и убедиться, что я вынырнула в надежный понятный мир. Я надела желтый форменный халат, висевший в ванной. На нем был только один погон и одна медалька, что, видимо, указывало на низкий в здешней иерархии ранг. Но все же я надеялась, что он дает мне право перемещаться по судну. Я уже ориентировалась на яхте, но даже потеряй я дорогу, найти ее можно было по характерному запаху. Мне вспомнился анекдот: менты звонят в дверь и говорят — соседи жалуются, у вас тут смех по ночам и палеными тряпками пахнет. Что происходит? Да так, отвечают жильцы, ничего. Просто вот тряпки жжем и смеемся… Я прошла по коридору, спустилась по лестнице и раскрыла дверь в анархистский штаб. — А вот и Саша, — сказала по-русски Со. Из моих старых знакомых здесь были трое — Майкл, его сестра Сара и бойфренд Майкла Раджив, который за время моего отсутствия подкрасил свою бородку хной и сделался окончательно похож на древнеиндийского душителя при луне. Сара почти не изменилась, только ее ежик подрос и стал темнее. Что касалось Майкла, то он находился на той стадии очкастой бородатости, когда с человеком уже не происходит никаких заметных перемен вообще. Кроме них на подушках сидели еще двое — парень и девушка. Парень был старше меня, а девушка сильно младше. Последнее наблюдение оказалось не слишком приятным, и я подумала, что патриархат мог бы свалить из моей головы хотя бы сейчас. Я узнала соотечественников и догадалась, что они ночевали на яхте — для визитов было еще рано. Видимо, Со подцепила их где-то в Стамбуле, как и меня. Похоже, это был ее метод борьбы с тоской по Родине. Парень походил на сильно растолстевшего Керенского — у него был такой же шваброподобный ежик и лицо церковного певчего, растленного сначала попами, а потом бродящими по Европе призраками. С современностью его связывала черная майка с красной надписью «VIVA PUCE»[16]. Я первый раз видела латинские буквы, написанные славянской вязью. Выглядело интересно. Девушка была очень белокожей, с настоящей русой косой. Она напоминала гусыню. В хорошем смысле — видно было, что будет заботиться о своих гусятах и защищать их от любого гусака. Я опознала их не по одежде и даже не по лицам, а по тому, как они отреагировали на русскую речь — чуть напряглись. У меня не возникло ощущения, что они рады встрече с соотечественницей. Впрочем, особой радости я тоже не испытала. Это был вечный и многократно описанный феномен «встреча русских за границей». — Hi, Sasha, — сказал парень. — Nice to meet you. I’m Alexey. — Саша, — ответила я кисло. — Тамара, — представилась девушка. — Не выпендривайся, пожалуйста, Леша. — Ничего, — сказала я. — Это интересно, кстати. Почему русские за границей избегают друг друга и стараются не говорить по-русски? В смысле, если знают язык? — Можно по-английски? — попросил Майкл. — А то нам кажется, что вы вступаете в заговор против нашей демократии. Я повторила по-английски. — Это, — сказал Алексей, — легко одалживает себя пониманию. Он говорил по-английски немного замысловато, но с идеальным произношением. Казалось, у него в голове работает целый штаб из пыльных дядек и тетек, предлагающих варианты формулировок. Я представила, как они поднимают над головой наспех написанные на картонках фразы — и Алексей сосредоточенно их зачитывает. Впрочем, так ведь и работает подсознание. — И в чем причина? — спросила я. — Дело в том, — ответил Алексей, — что в историческом аспекте где-то с тринадцатого века, когда начался татарский… м-м-м… — Yoke, — подсказала я. Он неодобрительно покосился на меня. — Геноцид. Вот с того самого времени находиться среди иноплеменников в группе говорящих по-русски людей стало опасно. Это означало чаще всего, что вас скоро убьют. Вместе со всей группой. Появился своего рода шрам на коллективном бессознательном. Поэтому русский за границей при первой возможности стремится примкнуть к безопасной и защищенной общности людей, говорящих по-английски. — Почему обязательно убьют? — спросил Майкл. — Вы знакомы с русской историей? Майкл пожал плечами. — Вот знаете, — продолжал Алексей, — я тут недавно читал в новостях — то ли в Рязани, то ли в Ярославле, это такие города в России, случайно раскопали подвал старого дома. Тринадцатого или четырнадцатого века. Он был весь под завязку набит детскими и женскими трупами. Весь. Раны от мечей и стрел, работали профессиональные военные дружинники. Орда, одним словом. Самая обычная русская находка. Покойников в древности даже не стали вынимать и хоронить… Может, никто и не знал — потому что живых свидетелей не осталось. Просто заровняли пожарище и построились сверху заново.