Писатель как профессия

Например, одна из вещей, которые я понял по итогам своей интернет-переписки с читателями, что в массе своей люди правильно считывают смысл моих произведений. На индивидуальном уровне, разумеется, встречается непонимание, недопонимание или, наоборот, излишне въедливый подход. Люди из «группы инициативных читателей», как я их называю, разбирают отдельные мои произведения и не только хвалят, но и ругают, не только соглашаются, но и спорят.

Если мнения написавших мне читателей рассматривать по одному, то создается впечатление, что ничего общего между ними нет, но если отойти на несколько шагов в сторону, взглянуть на них немного издалека как на единое целое, тогда вдруг становится заметно, что эти люди, мои читатели, очень хорошо меня или по крайней мере мою прозу понимают. Такое у меня было чувство. Это как в бухгалтерском учете: у каждой составной части целого свои платежи и поступления, но если подвести общий баланс, сопоставить величины, уравнять по среднему значению, то в итоге концы сойдутся, все сложится в единую картину, в которую и должно сложиться.

Помню, что я тогда подумал: «Вот оно как. Теперь понятно». Как будто туман на гребне горы рассеялся. Способность осознать это пришла ко мне в результате довольно непростого именно для меня опыта с интернетом. Это был тяжелый физический труд. Не думаю, что я когда-нибудь смогу отважиться на подобное снова.

Несколько страниц назад я рассказал вам о моем «воображаемом читателе». Так вот, когда я говорю «читатели как единое целое», я имею в виду примерно то же самое. Образ «единого целого» слишком велик, чтобы я мог уместить его в голове, поэтому я и ужал его до одного «воображаемого», умозрительного человека.

В японских книжных магазинах произведения, написанные мужчинами и написанные женщинами, иногда специально выставляются на разных полках. За границей, мне кажется, так практически нигде не делают. То есть, может быть, где-нибудь это и принято, но я сам ни разу не сталкивался. И вот я думаю: зачем разделять книги по полу автора? То есть если исходить из того, что женщины предпочитают читать книги, написанные женщинами, а мужчины, наоборот, выбирают авторов-мужчин, то, возможно, когда-то и был какой-то практический смысл, чтобы поделить магазин на две части: женскую и мужскую. Я вот тоже, если вдуматься, (несколько) чаще читаю авторов своего пола. Я, разумеется, выбираю книгу не потому, что ее написал мужчина, просто так само собой получается, что среди писателей, которых я читаю, больше именно их. Но у меня много любимых авторов и среди женщин тоже. Например, если говорить об иностранной литературе, я очень люблю Джейн Остин и Карсон Маккаллерс. Я прочитал все их произведения. И Элис Манро мне нравится, и Грейс Пейли – я даже перевел несколько ее книг. Поэтому если взять и просто ни с того ни с сего разделить авторов в магазине по половому признаку, получается как-то совсем не здóрово (ведь на самом деле такое разделение только усугубляет «гендерный» раскол в читательской практике). Но общество к моему мнению не особо прислушивается.

Я уже упомянул прежде, что среди моих читателей мужчин и женщин примерно поровну. Впрочем, я не проводил серьезного статистического исследования, сужу в основном по моим встречам с аудиторией, а также по опыту моей интернет-переписки, о которой я тоже уже говорил. Так вот, мне кажется, что в моем случае ситуация – пятьдесят на пятьдесят, и не только в Японии, за границей картина очень похожая. Сбалансированная читательская аудитория. Не знаю, почему так происходит, но я очень этому рад. Мировое население ведь тоже делится на мужчин и женщин примерно пополам, и раз среди моих читателей более или менее равное количество обоих полов, то это естественная, здоровая ситуация.

Одна молодая читательница спросила у меня: «Мураками-сан, как вам (мужчине шестидесяти с чем-то лет) удается настолько хорошо разбираться в чувствах молодых женщин?» (Уверен, многие с ней не согласятся, но это как раз конкретный пример индивидуального читательского мнения.) Я вообще-то никогда не думал, что хорошо разбираюсь в чувствах молодых женщин (честное слово), поэтому откровенно удивился вопросу. Но ответил: скорее всего дело в том, что, когда я пишу о ком-то, я изо всех сил стараюсь поставить себя на место этого человека, стать им, насколько это возможно, и постепенно, естественным образом, я начинаю понимать, что он чувствует и думает.

Другими словами, даже если я задействую в декорациях романа или повести того или иного персонажа и прихожу к некоему пониманию его поведения, это не значит, что я начинаю лучше понимать реальных, живых людей, например, молодых женщин. Это немного другое. Что касается настоящих людей, то, к сожалению, я понимаю их все так же – не очень хорошо. Когда среди них находятся реальные девушки, которым нравится читать написанную мной (мужчиной шестидесяти с чем-то лет) прозу и сопереживать моим героям, для меня нет большей радости! Честно говоря, это, как мне кажется, сродни настоящему чуду.

Конечно, в мире существуют книги, написанные специально для мужчин, и книги, написанные специально для женщин. Такая литература тоже нужна. Но мне бы хотелось, чтобы мои книги трогали любые сердца. И женские, и мужские. Когда парень и девушка, муж и жена, мать и сын или отец и дочь обсуждают, спорят, говорят о моих книгах – я счастлив! Я считаю, что у историй, которые рассказывает писатель, у прозы есть среди прочего функция смягчать оппозиции, ослаблять стереотипные противопоставления, такие, например, как мужчина – женщина, старость – юность. Это одна из прекрасных особенностей литературы. И я мечтаю, чтобы мои истории хоть в какой-то степени смогли бы сыграть в нашем мире такую позитивную роль.

Одним словом (хоть я и стесняюсь того, что это прозвучит как чудовищная банальность), начиная с самой первой моей вещи и до сих пор мне действительно очень везет с читателями. Я уже, кажется, говорил, но повторю еще раз: что касается критики, я уже много лет подряд нахожусь в довольно трудной ситуации. Даже в тех издательствах, которые выпускают мои произведения, поддерживающие меня редакторы заметно уступают по численности тем, кто настроен критически. По любому поводу мне говорят неприятные вещи и принимают меня там неприветливо. У меня такое чувство, что я в своей молчаливой и одинокой работе постоянно иду против ветра (он то усиливается, то слабеет, но почти никогда не меняет направления).

Тем, что я не свернул, не отчаялся и чего-то достиг (иногда на пределе возможностей), я обязан моим читателям, которые на протяжении всего пути неизменно были со мной. Не писателю это говорить, но моя аудитория показала себя настоящими профессионалами читательского дела. Они не из тех, кто дочитает и скажет «было интересно», а потом сунет книгу куда-нибудь и забудет о ней. Среди них оказалось много людей, кто возвращается к книге снова и снова, пытаясь понять, почему она им понравилась, почему ее было интересно читать. Некоторые – и таких немало – перечитывают мои произведения на протяжении многих лет. Есть те, кто, прочитав книгу, дают ее друзьям, чтобы потом обсудить, обменяться мнениями и впечатлениями. Таким образом, разными способами они достигают объемного понимания рассказанной истории и получают опыт сопереживания. Многочисленные свидетельства этого доходили до меня из первых рук. И каждый раз я не мог не испытывать глубокую благодарность, ведь о таких идеальных читателях мечтает каждый писатель (особенно тот, кто, как и я, смолоду читает книги именно так же).

Еще я немало горжусь тем, что с каждой моей новой книгой (а их за эти тридцать пять лет вышло немало) у меня становилось все больше читателей. Разумеется, «Норвежский лес» побил все рекорды по продажам, но если проследить общую картину, то, за исключением этого единичного «всплеска», каждый раз, когда выходила моя новая книга, число читателей, ее купивших и с удовольствием прочитавших (так называемая базовая читательская аудитория), неуклонно росло. Так говорят не только цифры, это явно прослеживается и по реакции читателей. Похожая картина наблюдается не только в Японии, за границей видна та же тенденция. Интересно, что и японские, и иностранные книголюбы, как выясняется, читают мои произведения похожим образом.

Другими словами, получается, что за это время сформировалась система, объединившая моих читателей по всему миру и позволяющая им общаться, как если бы они были подсоединены напрямую друг к другу большими трубками. Система, которой не (так уж) нужны посредники в виде СМИ или литературного истеблишмента. Излишне говорить, что в ней необходимо искреннее взаимное доверие между писателем и читателями. Если бы этого доверия не было, если бы моя аудитория не покупала каждую мою новую книгу, потому что эти люди верят мне и не боятся, что я их подведу, то каким бы эффективным ни был этот своеобразный трубопровод, такая система «интубации» долго бы не продержалась.

Однажды я встретился с прозаиком Джоном Ирвингом, и он сказал мне одну очень занятную вещь про отношения автора и аудитории. «Писателю важно «подсадить» читателя на свои книги, – сказал он. – Хоть это звучит и не очень хорошо». Должна возникнуть связь, своего рода «наркотическая» зависимость, которую невозможно и не хочется прерывать, которая подразумевает ожидание следующей «дозы». Это, конечно, очень понятная метафора, но слишком уж антисоциальная, поэтому я использовал более нейтральный вариант с «интубацией», но по сути – это то же самое. В личных отношениях между писателем и читателем, в их непосредственном общении («Заходи, дорогой! У меня для тебя сегодня что-то есть. Стоящая вещь!») обязательно должен присутствовать такой вот физиологический момент.

Иногда мне приходят от читателей очень любопытные письма: «Я прочитал вашу новую книгу и ужасно расстроился. К сожалению, она мне совсем не понравилась. Но я обязательно куплю вашу следующую книгу. Вы уж в дальнейшем постарайтесь получше, пожалуйста!» Такая вот просьба. Скажу по правде, я очень люблю таких читателей! И я очень им благодарен. В этом письме стопроцентно чувствуешь огромную меру читательского доверия. Именно ради таких людей я должен стараться и усердствую всегда, когда пишу «следующую книгу». Я каждый раз надеюсь, что моя книга придется им по душе. Но «всем ты не угодишь», поэтому я никогда не знаю, как оно выйдет на самом деле.





Беседа одиннадцатая

За границу. К новым рубежам




Американские издания




Мои произведения начали широко издаваться в Америке ближе к концу восьмидесятых, когда издательство Kodansha International (KI) опубликовало английский перевод «Охоты на овец» в твердой обложке, а в «Нью-Йоркере» вышли сразу несколько моих рассказов. В то время у KI был офис на Манхэттене, в центральной его части, где работали сотрудники из местных. Работа у них кипела, видно было, что компания всерьез взялась за американский издательский рынок. Потом они сменили название и превратились в Kodansha America (KA). Я не знаю подробностей, но, кажется, они считаются дочерней компанией японского издательства «Коданся», а зарегистрированы как американское юридическое лицо.

Элмер Люк, американец китайского происхождения, был у них главным редактором, а кроме него там работали еще несколько очень способных ребят-американцев (в отделе по связям с общественностью и в отделе продаж). Директором офиса был человек по имени Сираиси. Он не пытался навязывать американским работникам японский стиль и предоставлял им возможность действовать на свое усмотрение. В целом атмосфера в офисе была спокойная и расслабленная.

Ребята-американцы горячо поддерживали публикацию моих книг. Когда я через некоторое время переехал в Америку, в штат Нью-Джерси, то каждый раз, оказываясь в Нью-Йорке, заходил проведать их в офис КА на Бродвее, поговорить по душам. По стилю тот был ближе к американскому, чем к японскому. Все местные работники являлись коренными ньюйоркцами – веселыми, активными, – работать с ними было очень здорово. С некоторыми из них я до сих пор поддерживаю дружеские отношения. Это оказался светлый период, таким он мне и запомнился. На тот момент мне только-только исполнилось сорок, жизнь была полна интересных событий.

Благодаря живому, яркому переводу Альфреда Бирнбаума «Охота на овец» получила высокую оценку критиков (выше, чем мы могли предположить), о ней написали большой материал в «Нью-Йорк таймс», а в «Нью-Йоркере» опубликовали положительную и пространную рецензию Джона Апдайка. Но по объему продаж до успеха оказалось еще далеко. Так как издательство было еще не очень известным в Америке, а меня просто никто тогда там не знал, то книжные магазины не ставили книгу на выгодные с точки зрения продаж места. Если бы тогда были электронные книги или хотя бы возможность купить издание по интернету, вероятно, картина была бы другой, но без этих опций положительная критика прямого эффекта на продажи не оказывала. Позднее «Овцы» вышли в мягкой обложке в издательстве Vintage Books, и вот это издание уже стало лонгселлером[30].

Вслед за «Овцами» были опубликованы «Страна Чудес без тормозов и Конец света» и «Дэнс, дэнс, дэнс». Они тоже получили хорошие отзывы критиков, обсуждались в СМИ, попали в ранг «культовых книг», но при этом никакой связи с объемом продаж так и не прослеживалось. В США в восьмидесятые годы Япония вызывала очень активный интерес в плане экономики, вплоть до того, что была издана книга «Япония – номер 1: Уроки для Америки»[31], но в культурном плане такой уж широкой популярности не было. Да и в обычных разговорах с американцами, как правило, основной темой становились экономические проблемы, а вопросы, касающиеся искусства и культуры, не вызывали особого энтузиазма. Хотя примерно в это же время на Западе стали известны имена Рюити Сакамото и Бананы Ёсимото (не знаю, что было в Европе), но только этого было явно недостаточно, чтобы на американском рынке появился интерес к японскому «культурному» продукту. Страна восходящего солнца была для американцев, если так можно выразиться, «малопонятной страной с большими деньгами». Разумеется, в США были люди, которые читали Кавабату, Танидзаки, Мисиму и ценили японскую литературу, но это была всего лишь небольшая горстка интеллектуалов – читателей-«снобов», жителей большого города.

Поэтому, хоть я и был ужасно рад, что «Нью-Йоркер» купил несколько моих рассказов (для меня, читателя и почитателя журнала, это было как сон), но, к сожалению, даже после этого перейти на следующий уровень тогда не удалось. Однако с тех самых пор, несмотря на неоднократные смены главных и ответственных редакторов, моя дружба с «Нью-Йоркером» продолжается и по сей день. Для меня этот журнал стал в Америке своего рода «родными пенатами». Тогда редакции чрезвычайно понравился стиль моей прозы (вероятно, «вписался в эстетику издания»), так что они даже подписали со мной эксклюзивный контракт. Потом я узнал, что такой же контракт был у них с Сэлинджером, и это, конечно, большая для меня честь.

Первый мой рассказ, напечатанный в «Нью-Йоркере», назывался «TV-люди» (10 сентября 1990), а вообще за двадцать девять лет, которые минули с тех пор, в журнале было опубликовано двадцать семь моих вещей. Процесс отбора произведений для издания в «Нью-Йоркере» очень жесткий. Неважно, известный ты писатель или нет, неважно, какие отношения у тебя с редакцией – если что-то не соответствует их критериям и вкусу, такое произведение вряд ли будет опубликовано в журнале. Например, редакция долго отказывалась публиковать сэлинджеровский рассказ «Зуи» (в результате он все-таки был издан, но для этого понадобилось активное вмешательство главного редактора Уильяма Шона). Мои вещи, разумеется, тоже далеко не всегда принимались к публикации. Кстати сказать, в японских литературных журналах дела обстоят совсем по-другому. Как бы то ни было, трудный период остался позади, и благодаря тому, что мои вещи регулярно печатались в «Нью-Йоркере», я постепенно завоевывал американскую публику, пока в конце концов мое имя не стало известно широкому кругу читателей. Эффект от этих публикаций был поразительный.

Невероятный престиж и огромное влияние, которыми обладает в Америке «Нью-Йоркер», – это вещи в японском контекте непредставимые. В США, если ты говоришь, что твои книги выходят в Японии миллионными тиражами и что ты лауреат такой премии и еще вот такой, людям это фактически пустой звук. Максимум они могут уважительно покачать головой. Но если сказать, что несколько твоих рассказов были опубликованы в «Нью-Йоркере», на тебя сразу начинают смотреть совсем по-другому. Я, честно говоря, даже немного завидую американцам, что у них есть такой «знаковый» журнал.



«Если ты хочешь добиться в Америке успеха, тебе нужно подписать договор с американским литературным агентом и сделать так, чтобы твою книгу издало какое-нибудь крупное, известное издательство, а это на самом деле очень сложно». Так предупреждали меня мои знакомые американцы. Но я, в общем-то, и сам догадывался, что это окажется нелегко. По крайней мере, в те времена все было именно так. Поэтому я, чтобы не доставлять хлопот ребятам из KA, самолично отправился на поиски подходящего агента и нового издательства. И вот после нескольких встреч в Нью-Йорке я остановил выбор на Аманде (Бинки) Урбан из агентства ICM и издательстве Альфреда Кнопфа (на тот момент оно входило в Random House), где главным редактором был Сонни Мета, а ответственным – Гэри Фискетджон. Все трое были очень известными людьми на американском литературном рынке. Сейчас, когда я думаю об этом, то понимаю, что факт проявленного ко мне интереса от профессионалов такого уровня уже сам по себе удивителен. Но на тот момент я был в отчаянном положении и даже не подумал, насколько это круто. Я просто, воспользовавшись рекомендациями и связями одного своего знакомого, встретился с несколькими людьми и выбрал из них, на мой взгляд, самых подходящих.

Думаю, что были три основные причины, по которым эта троица могла мной заинтересоваться. Во-первых, я был первым переводчиком Реймонда Карвера, то есть человеком, который познакомил японских читателей с этим замечательным писателем. А эти трое были соответственно агентом Реймонда, главой издательства, в котором тот издавался, и его выпускающим редактором. Я думаю, что это не простое совпадение. Возможно, что именно Карвер с того света привел меня к ним (с момента его смерти прошло тогда лет пять или чуть меньше).

Во-вторых, к тому времени обо мне уже начали говорить в связи с «Норвежским лесом», который разошелся в Америке общим тиражом в два миллиона экземпляров. Такой тираж на рынке художественной литературы даже для Америки был довольно заметным. Благодаря этому в книжной индустрии мое имя было уже не таким неизвестным, как раньше. Если люди слышали название «Норвежский лес», то они охотно со мной здоровались и обменивались визитками.

В-третьих, мои книги в английском переводе начали потихоньку появляться на американском рынке, и я перешел в разряд «новеньких с большим будущим», думаю, что особенно важную роль здесь сыграли публикации положительных рецензий в «Нью-Йоркере». А еще мои вещи почему-то очень понравились легендарному редактору Роберту Готтлибу, и он лично провел меня по редакции и показал мне буквально каждый уголок. Это весьма приятное для меня воспоминание. Моим непосредственным редактором была очаровательная Линда Эшер, мы с ней удивительным образом хорошо друг друга понимали. В то время она работала в «Нью-Йоркере», и мы поддерживаем дружеские отношения до сих пор. Если вдуматься, то получается, что именно стараниями «Нью-Йоркера» я смог вырасти и возмужать, занять свое место на американском книжном рынке.






Я действовал на американском рынке как американец




Мое начало работы в связке с этой замечательной троицей – Бинки, Мета и Фискетджон – стало, как мне кажется, главной причиной моих последующих успехов в Америке. Все трое были очень работоспособными, преданными делу людьми, а кроме того, у них были хорошие связи и определенная степень влияния в книжной индустрии. Еще в «Кнопфе» работал арт-директором Чип Кид (местная достопримечательность), который делал дизайн всех моих книг, начиная с «Исчезновения слона» и до последнего моего романа «Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий». Его обложки всегда все хвалили. Уверен, среди моих читателей найдется немало тех, кто ждал (и ждет) новую книгу не только ради нее самой, но и ради обложки, которую сделал Чип. Мне очень повезло встретить в жизни этих людей.

У моего успеха были и другие причины. Например, что я изначально решил для большей конкурентоспособности не подавать себя (в плане технической процедуры) как «японского писателя» – то есть действовать на рынке наравне с американцами. Что это значит? Это значит, что я сам нашел переводчика для своих произведений, сам заказал ему перевод, сам этот перевод проверил и авторизовал и принес агенту уже готовый текст на английском, который можно было при желании тут же продать издательству. То есть с точки зрения агента и издательства я ничем не отличался от обычного англоязычного автора, играл по их правилам, и они меня воспринимали соответствующим образом. Такую систему работы я с самого начала наладил как следует.

Идея устроить все именно таким образом родилась у меня после моей первой встречи с Бинки, когда она однозначно мне сказала, что вещами, написанными не на английском, она сама заниматься не сможет. Ее основная работа обычно начиналась уже после того, как она прочла рукопись и определила ее стоимость. Следовательно, если у нее нет возможности прочесть текст, то до работы дело не дойдет. В общем, это понятно. Поэтому я решил подготовиться и принести убедительный англоязычный перевод.

В Японии и Европе часто можно услышать мнение, что американские издательства крайне меркантильны и единственное, что их интересует, – это прибыль, а воспитывать, растить писателей им неинтересно. Это, конечно, не антиамериканское высказывание, но мне в нем чудится какой-то внутренний протест или, может быть, отвращение людей к американской бизнес-модели. Разумеется, если я скажу, что никакого меркантилизма в работе таких издательств нет, это будет неправдой. «Издательства и агенты буквально на руках тебя носят, пока книга продается, но стоит продажам упасть, и они резко к тебе охладевают» – это я слышал не раз, и не от кого-то, а от самих американских писателей. Да, есть такой неприятный момент. Но это только один момент, кроме которого есть много чего еще. Я не раз сам наблюдал, как агент и редактор, если им понравилась вещь или если они увидели в авторе потенциал, отдавали работе все силы, исходя не только и не столько из меркантильных интересов. В таких случаях вовлеченность редактора и его энтузиазм могут сыграть очень важную роль. Я думаю, что примерно так же обстоят дела и в других странах мира, не только в Америке.

Кроме того, почти во всех странах, насколько я могу судить, в литературную индустрию, на работу в издательства идут люди, которые изначально любят книги. А уж в Америке тем более – кто хочет заработать много денег или жить в роскоши, в издательский бизнес не пойдет. Они скорее предпочтут работать на Уолл-стрит или на Мэдиссон-авеню (то есть в рекламной сфере). За исключением особых случаев, зарплаты в издательствах, как правило, не очень высокие. Так что почти все, кто работает в этой отрасли, оказались здесь именно потому, что любят литературу, обожают книги. Если произведение придется им по душе, они будут работать не корысти ради, а по любви.

Я несколько лет жил на востоке Америки (в Нью-Джерси и Бостоне) и за это время не раз встречался и сблизился со всеми троими: Бинки, Гэри и Сонни. Хоть мы и жили далеко друг от друга, но на протяжении долгого периода работали вместе, поэтому иногда, разумеется, встречались лично, чтобы обсудить какие-то важные моменты и заодно вместе пообедать или поужинать. Такое тоже бывает везде, не только в Америке. Нельзя повесить всю работу на агента и не видеться годами с редактором, мол «делайте что хотите». С таким подходом даже у самых работящих редакторов охота трудиться пропадет. Разумеется, очень многое еще зависит от конкретной вещи – если она сильная, то можно и устраниться, но, честно говоря, я не был настолько уверен в моих произведениях. Да и по своей натуре если уж я за что-то взялся, то по крайней мере зависящее от меня буду делать в полную силу. В общем-то, что я уже один раз проделал в Японии после дебюта, теперь я повторял по второму разу – в США. Как будто в результате перезагрузки все обнулилось, и я снова стал дебютантом.





Я хотел, чтобы у меня были новые возможности




Я отправился в Америку покорять местный рынок потому, что в Японии было совсем неинтересно. Я чувствовал, что просто тяну и теряю время. Вторая половина восьмидесятых годов в Японии ознаменовалась «экономикой пузыря». В этих условиях зарабатывать на жизнь «писательством» было несложно. Население перевалило за сто миллионов, из которых подавляющее большинство (почти все) умели читать по-японски. А это огромная читательская аудитория. Экономика была на пике, причем настолько, что это даже привлекло к Японии внимание всего мира, и издательский бизнес тоже процветал. Акции выросли, цены на недвижимость взлетели, денег было в переизбытке, новые журналы появлялись один за другим, потому что в них можно было публиковать сколько хочешь рекламы. Работы было вдоволь. Причем некоторые заказы выходили ну очень уж «аппетитные». Например, один заказчик предлагал мне поехать куда угодно, в любую точку на глобусе, имея неограниченный бюджет, и написать книгу о моем путешествии. Другой совершенно незнакомый человек обратился ко мне с предложением пожить год во Франции в его новоприобретенном шато, чтобы за это время написать там новый роман (я вежливо отклонил оба этих щедрых предложения). Вспоминаю это сегодня, и даже не верится, что такое было на самом деле. Даже если романы – главное авторское блюдо – продавались не очень, то вполне можно было достойно прожить на таких вот «закусках» и «перекусах».

Мне вот-вот должно было стукнуть сорок (а для писателей это очень важный период), но я совсем не мог радоваться окружающей меня действительности. Есть выражение «в растрепанных чувствах», так вот такими эмоционально растрепанными были все вокруг. Везде была какая-то возня, копошение. Разговоры были только о деньгах. Сидеть и размеренно писать в таких условиях роман было невозможно. Я постепенно все явственней ощущал, что еще немного – и, сам того не заметив, заражусь этим странным настроением. Я желал оказаться где-нибудь в другом месте – там, где смогу почувствовать живительное напряжение и покорить новые рубежи. Хотел, чтобы у меня были новые возможности. Я все чаще думал об этом и в итоге в конце восьмидесятых уехал из Японии и начал жить за границей.





Смена парадигмы. Почему я уехал из Японии?




Кроме того, мои произведения и я сам лично вызвали в Японии весьма бурную негативную реакцию. Вообще-то я придерживаюсь мнения, что «люди не без изъяна пишут прозу не без изъяна. Так что пусть говорят что хотят», и поэтому старался не обращать внимания, не принимать близко к сердцу.

Все же для относительно молодого человека, которым я тогда был, слышать такую несправедливую – а я все чаще воспринимал ее именно так – критику в свой адрес было непросто. В какой-то момент эти замечания стали слишком уж личными, они затрагивали моих родных, о которых писали какие-то небылицы, выдавая их за реальные факты, а некоторые критики позволяли себе откровенные персональные нападки. Зачем это нужно, я не понимал – мне было уже не только неприятно, а даже как-то удивительно.

Когда сегодня я оглядываюсь на то время, я думаю, что, возможно, именно так выражалась общая фрустрация, которую тогда переживало японское литературное сообщество (писатели, критики, редакторы). Книжный мейнстрим в тот период с огромной скоростью терял влияние и смысл существования, и в литературных кругах царили недовольство и упаднические настроения. На самом деле тогда медленно, но верно происходила смена парадигмы. Но с точки зрения литературного истеблишмента это было прискорбное, невыносимое состояние «на грани краха». Многие из них видели в моей прозе, а также в самом моем существовании одну из реальных угроз существующим устоям. Меня считали вредителем и зачинщиком. Как лейкоциты кидаются на вирус, они бросались на меня, чтобы уничтожить заразу. Такое вот у меня ощущение. А еще думаю, что если уж такое существо, как я, могло потрясти устои, то, может быть, что-то не в порядке с самими устоями?

«То, что пишет Мураками-сан – это в конечном итоге всего лишь переделка западной литературы. Такая проза не может быть востребована нигде, кроме Японии…» – Я довольно часто слышал похожие вещи в мой адрес. Я сам, разумеется, вовсе не считал свою прозу «всего лишь переделкой западной литературы», более того, с ее помощью я стремился найти, нащупать новые позитивные возможности для использования лингвистического аппарата японского языка. Не буду утверждать, что мне ни разу не пришла в голову мысль вроде: «Ну хорошо, раз вы так говорите, то, наверное, вы хотите, чтобы я проверил, будет ли востребована моя проза за границей?» Хоть я и не из тех, кто терпеть не может проигрывать, но если, скажем, есть что-то непонятное, и с помощью проверки его можно сделать понятным, то я вряд ли откажусь попробовать. Такая черта у меня есть, это да.

Ну и кроме того, если окажется, что я могу жить и работать за границей, значит, у меня появится возможность сократить до минимума общение с нашим тяжелым литературным истеблишментом. Можно будет просто их игнорировать, что бы они ни говорили. В одно ухо вошло – в другое вышло. Шанс получить такую возможность стал для меня еще одним стимулом для отъезда за границу: «А что? Почему бы разок не попробовать?» Если вдуматься, то эти символические «побои критикой» дали мне шанс уехать из Японии, то есть на самом деле мне, наоборот, очень повезло, что меня ругали. А ведь могли бы и захвалить до смерти. Страшно подумать!

Когда меня начали публиковать за границей, я больше всего был рад, что нашлось много людей (и читателей, и критиков), которые говорили и писали мне, будто мои произведения оригинальны. «Мураками-сан, ваши книги не похожи ни на одну другую». Тут была важна не столько высокая или низкая оценка произведения, сколько само мнение, что «вот этот автор пишет не так, как другие», которое преобладало среди прочих. «Оригинальные произведения» – значит, у меня есть свой ни на что не похожий стиль. Для меня это был лучший комплимент из возможных.

Как только мои романы начали продаваться за границей, вернее, как только в Японии узнали об этом, сразу стали выдвигать теории: «Книги Мураками-сан хорошо продаются за границей, потому что они написаны простым языком – их легко переводить и сюжет понятен даже людям из других стран». Я немного удивился: «Послушайте, но разве раньше вы не говорили прямо противоположные вещи?» Ну да ладно, ничего уж тут не поделаешь. В мире немало людей, которые, куда ветер подует, туда и повернут и запросто скажут вещи, не имеющие под собой никакого основания.

Проза – это то, что зарождается внутри нас, в нашем теле, и стихийно вырывается оттуда на поверхность, ее так просто не подгонишь под стратегический план или внешнюю логику. Роман не пишется методично по плану, основанному на проведенных исследованиях рынка. Даже если очень захотеть и написать такой роман, вряд ли подобное мелкодонное произведение привлечет многих читателей. А если и привлечет, то только на короткое время, и очень скоро все забудут и о романе, и о его авторе. Авраам Линкольн как-то сказал: «Обманывать одного человека можно всю жизнь, небольшую группу людей – бесконечно долго, но бесконечно долго обманывать весь народ невозможно». Я думаю, что то же самое можно сказать применительно и к художественной прозе. В нашем мире много того, что проверяется временем, и того, что можно проверить только временем.





Американские издания




Возвращаюсь к тому, с чего начал.

Мои книги издавались в «Кнопфе», пейпербеки выходили в издательской корпорации Vintage, и со временем набрался солидный список публикаций – сработала инерция массы, и продажи моих романов медленно, но верно начали расти. Каждая новая книга попадала в верхние строчки списка бестселлеров в крупных региональных газетах, которые издавались в Бостоне и Сан-Франциско. В Америке – точно так же как это произошло в Японии – у меня появилась собственная читательская аудитория.

После двухтысячного года, то есть начиная примерно с «Кафки на пляже» (перевод на английский вышел в 2005 году), мои книги стали появляться (поначалу в самом конце) в списке национальных бестселлеров, который публиковала газета «Нью-Йорк таймс». То есть мой художественный стиль, мою прозу принимали теперь не только относительно либеральные и продвинутые читатели крупных городов Восточного и Западного побережья, но и аудитория Центральной Америки. Роман «1Q84» (переведен на английский в 2011 году) занял второе место в списке бестселлеров в категории «художественная проза», а «Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий» (перевод 2014 года) оказался на первой его позиции. Но такое восхождение заняло у меня много долгих лет. Оно отнюдь не было попаданием в яблочко с первого выстрела. Все на этом пути делалось постепено, шаг за шагом и привело меня туда, где я теперь и обосновался. Кстати, после всего этого через столько лет стали востребованными и пейпербеки моих ранних произведений. Все устроилось наилучшим образом.