Поступь хаоса

– Думаешь, это правильно? – мы обогнули еще один пыльный заворот, за которым опять ничегошеньки не оказалось, только следующие пыльные завороты. – Думаешь, мы правильно идем?

Виола издала задумчивый пф-ф-ф-ф.

– Мой папа всегда говорил: «Есть только вперед, Ви, только дальше и выше».

– Есть только вперед, – повторил я.

– Дальше и выше, – закончила она.

– Какой он был? Твой па?

Она уставилась на дорогу; сбоку мне было видно половинку улыбки.

– Он пах свежим хлебом, – сказала она и зашагала дальше, а больше ничего не сказала.

Утро перевалило в день. Ничего не изменилось. Мы бежали, когда могли, быстро шли, когда не могли бежать, и отдыхали, только когда уже и идти-то не могли. Река текла плоско и ровно, как и коричнево-зеленые просторы по берегам. Высоко в небе виднелись луни – парили, ныряли за добычей, но на этом признаки жизни заканчивались.

– Это очень пустая планета, – поделилась Виола, когда мы остановились наскоро перекусить у каких-то скал с видом на природную запруду.

– Ох, она порядком набита, – ответил я, жуя сыр. – Можешь мне поверить.

– Я тебе верю. Просто я понимаю, почему люди захотели здесь поселиться. Столько плодородных земель под фермы, столько возможностей для тех, кто хочет построить себе новую жизнь.

– Люди, бывает, и ошибаются. – Я не забывал жевать.

– Почему вы здесь становитесь мужчинами в тринадцать?

– Чего? – я изумленно воззрился на нее.

– Там, в записке. Город ждет, пока последний мальчик не станет мужчиной. – Она вопросительно уставилась на меня: – Зачем этого ждать?

– В Новом свете всегда было так. Это типа как по Писанию. Аарон все разорялся на тему, што это символизирует тот день, когда человек отведал от Древа познания и перешел от невинности ко греху.

– Это звучит очень внушительно. – Она как-то смешно на меня посмотрела.

Я пожал плечами:

– А Бен говорил, это потому, што маленькой популяшии на изолированной планете нужно как можно больше взрослых, так што тринадцать – это просто отметка, начиная с которой на тебя начинают взваливать реальную ответственность. – Я кинул в реку камнем. – Не спрашивай, на самом деле. Я просто знаю про тринадцать лет, и всё. Тринадцать циклов по тринадцать месяцев.

– Тринадцать месяцев?! – У нее глаза чуть на лоб не вылезли.

Я кивнул.

– Но в году только двенадцать месяцев.

– Не-а. Тринадцать.

– Может, не здесь, – она покачала головой. – Но там, откуда я, их точно двенадцать.

Я поморгал, чувствуя себя зачем-то очень тупым.

– В Новом свете в году тринадцать месяцев, – повторил я, малость подумав.

Она што-то посчитала про себя.

– Понимаешь, тебе ведь уже вполне может быть и четырнадцать. В зависимости от долготы дня и месяца на этой планете…

– Тут это так не работает, – возразил я довольно сурово (не могу сказать, што мне очень понравилась эта мысль). – Тринадцать мне будет через двадцать семь дней.

– Четырнадцать лет и один месяц на самом деле. – Она закончила подсчеты. – И возникает вопрос, как у вас тут вообще считают, сколько человеку лет на самом деле…

– До моего дня рожденья – двадцать семь дней, – отрезал я, вставая и надевая обратно рюкзак. – Пошли. Мы и так слишком долго проболтали.

Только когда солнце начало прятаться за верхушки деревьев, мы набрели на первые признаки цивилизашии. Это оказалась заброшенная водяная мельница со сгоревшей кто его знает сколько лет назад крышей. Мы шли так долго, што и говорить-то давно забыли, и оглядываться на предмет опасности – просто вошли внутрь, как к себе домой, кинули поклажу под стену и брякнулись наземь, словно это была самая мягкая на свете постель. Мэнчи, тот, кажись, вообще никогда не уставал: принялся носиться кругом, вынюхивать и поднимать ножку на все растения, которым не посчастливилось пробиться через треснутые доски пола.

– Мои ноги… – простонал я, отковыривая с них ботинки.

Пять… нет, шесть пузырей на разных местах.

Виола испустила могучий усталый вздох у противоположной стены.

– Нам надо поспать, – сказала она. – Невзирая ни на что.

– Знаю.


– Ты же услышишь, как они идут… Если они придут.

– О, этих я услышу, – согласился я. – Точно услышу.

Спать решили по очереди. Я взял первую вахту, и Виола даже спокойной ночи сказать не успела, как уже отключилась. Смеркалось. Я смотрел, как она спит. Остатки чистоты, наведенной у Хильди, уже давно сгинули. Выглядела она наверняка как я: лицо все в пыли, темные круги под глазами, грязь под ногтями.

И я, само собой, начал думать.

Я ведь ее всего ничего-то и знал, што три дня. Три етьских дня из всей моей жизни, а уже ничего, што было раньше, как будто и не было никогда, будто одно большое сплошное вранье сидело и ждало, когда я наконец догадаюсь. И нет, никакое не будто – это и правда было вранье, и я наконец догадался: а это вот настоящая жизнь – бежать куда глаза глядят, ни тебе защиты, ни ответов, только вперед, только вечное вперед.

Я глотнул воды и послушал цикад, чирикавших секс секс секс, и подумал, интересно, какой была ее жизнь до этих трех дней. Каково это – расти на космическом корабле? Где никогда нет новых людей и за границы нельзя выйти, хоть ты тресни.

Совсем как Прентисстаун, если подумать. Такое место: если ты из него сбежал, назад уже не вернуться.

Спит. Но она ведь сбежала, а? И получила семь месяцев каникул… а ее ма и па остались на корабле, который разбился.

Как у них это вообще устроено?

– Надо первым делом выслать разведчиков – произвести полевые исследования и выбрать лучшие локации для приземления, – выдала она вдруг, не садясь и даже головы не повернув. – Как вы вообще умудряетесь спать с этим вашим Шумом?

– Просто привыкаешь, – пожал плечами я. – Но почему так долго? Почему семь месяцев?

– Столько нужно, чтобы устроить первый базовый лагерь. – Она устало прикрыла глаза рукой. – Нам с мамой и папой полагалось найти лучшее место, где смогут приземлиться корабли, разбить лагерь и начать возводить все то, что понадобится поселенцам после высадки. Командную вышку, продуктовый склад, клинику. – Она поглядела на меня сквозь пальцы. – Обычная стандартная процедура.

– Никогда не видел никаких командных вышек в Новом свете, – пробормотал я.

На это она все-таки села.

– Я в курсе. Поверить не могу, что вы даже коммуникаторов между поселениями не установили.

– Стало быть, вы не церковные поселенцы, – со знанием дела заявил я.

– Какое это имеет отношение… к чему бы то ни было? – возмутилась она. – Зачем нормальной церкви рвать все связи с самой собой?

– Бен говорил, они прилетели в этот мир в поисках простой жизни. Говорил, в первые дни была даже битва за то, штобы уништожить генераторы, которые работают на делении ядра.

– Да вы бы тут все померли! – Виола реально испугалась за нас.

– Именно поэтому их и не уништожили. Даже после того, как мэр Прентисс приказал избавиться от всего остального.

Виола потерла подбородок и поглядела вверх, на звезды, видневшиеся через прореху в крыше.

– Мама и папа так радовались, – сказала она. – Целый новый мир, новое начало, мир и счастье впереди.

Она резко замолчала.

– Мне очень жаль, што вышло не так, – тихо проговорил я.

– Ты не мог бы немного побыть снаружи, пока я не засну? – Она не отрываясь смотрела себе на ноги.

– Да без проблем, – согласился я.

Взял рюкзак и вышел через проем, в котором полагалось висеть входной двери. Мэнчи вылез оттудова, где лежал, и поплелся следом. Подождал, пока я усядусь, и снова свернулся у меня на ногах – уснул мгновенно, счастливо попукивая и время от времени испуская большой собачий вздох. Хорошо быть собакой, просто.

Я смотрел, как встают луны, как звезды гурьбой бегут следом – те же луны и те же звезды, што и в Прентисстауне. За краем света, а поди ж ты – те же. Я вытащил книгу – обложка маслянисто заблестела в лунном свете, – полистал страницы.

Интересно, ма радовалась, когда приземлилась тут? Ждала мира и счастья и вечных радостей?

Интересно, нашла она их – хоть немного, прежде чем умерла?

На грудь мне от этих мыслей опять легла тяжесть, так што книгу я убрал от греха подальше и прислонился затылком к доскам. Река бежала мимо, шелестели листья на нескольких деревьях поодаль, на горизонте вставала гряда холмов, покрытых лесом… шуршит, наверное.

Я подождал несколько минут и пошел унутрь, проверить, как там Виола.

Дальше я только помню, што она меня будит, и уже прошло много часов, и в голове у меня полная каша, но тут она говорит:

– Шум, Тодд, я слышу Шум!

Я еще даже глаза не продрал, а уже оказался на ногах, знаком велев заткнуться Виоле и сонному Мэнчи, который уже бурчал какие-то свои собачьи жалобы.

Они умолкли, я навострил уши в ночь.

Шепот шепот шепот, будто ветер шепчет шепчет шепчет без слов и очень далеко, но надвигается, как грозовая туча из-за гор, и шепчет шепчет шепчет.