Прежде чем иволга пропоет

— Привет, Злата! Привет, Мария-Тереза!

Я достала из шкафчика свой шлем и краем глаза заметила, как девчонки, хихикая и вытягивая губки, делают селфи перед зеркалом. Скоро настанет очередь бедных лошадок. Хотя приветствовалось, если мы самостоятельно чистили и седлали коней, многие брезговали этим заниматься. «Фу, они грязные! Фу, они страшные!» Вообще-то за конями тут был такой уход, что позавидуешь! Зверюги лоснились, как малосольная сельдь, шерсть у них сияла и переливалась.

Как не поселфиться с конягой! Одно движение пальца — и картинка летит в Инстаграм. Дзынь! Дзынь! — посыпались лайки и комменты, точно монетки на поднос.

— Артур лайкнул! Написал, что я богическая!

— Фигическая!

— Иди ты!

— Себяшку! Полин, давай к нам!

Щелчок! Три прелестных мордашки и страдальческий глаз коня.

— Я богическая!

— Девушки, занимаемся! Полина, ты сегодня на Монахе.

Первое задание Ясногородского я выполнила с блеском. Прошло всего две недели, а меня уже звали в гости и к Злате, и к Кристине, и к Яромире, и к Марии-Терезе.

Я бы хотела сказать, что все эти богатенькие куколки оказались самыми обычными девчонками, как те, с которыми я училась в школе. Однако это было не так. Может быть, беззаботность наложила на них одинаковый отпечаток, может быть, налет высокомерия, но я их иногда путала, что удивительно — ведь они столько усилий прикладывали к тому, чтобы выделяться и быть ни на кого не похожими. Они были до смешного самодовольны для таких юных девушек и неприкрыто грубы. Грубость сквозила во всем: в обращении с конюхами, с тренерами, с собственными водителями.

Когда я рассказала об этом Леониду Андреевичу, Октябрина заметила, что во мне говорит классовая зависть.

— Картина маслом, — проскрипела она, — пролетарий и горстка сытых буржуа.

— Если ты продолжишь смотреть на них с осуждением, тебе будет труднее вписаться в их компанию, — предупредил Ясногородский.

Но я вовсе не смотрела на них с осуждением. Просто они были скучные, скучные и одинаковые, как желуди, — вот и все.

И еще боялись лошадей. Зато очень нравились себе в полной экипировке.



Я-то считала, что мне не составит труда найти общий язык с соплюхами на три года младше! Но все оказалось сложнее. Пришлось самой учиться издавать такие сигналы, чтобы они считывались как речь. Недостаточно было уметь составлять слова в осмысленные предложения, если я хотела сойти среди них за свою.



Почти неосознанно я стала подражать их капризным интонациям, тягучим голосам. Ясногородский считал, что мне нужно подчеркивать свою заинтересованность, но я поступила наоборот: держалась независимо, хоть и приветливо. После тренировок, ожидая водителя, постоянно рисовала в альбоме — и приманка сработала. «А что ты делаешь?» «Ты художница?» В них вспыхнула искра интереса.

Оставалось лишь раздуть из нее стойкий огонек.

Однажды ко мне подошла мать Яромиры, высокая блондинка с таким коротким носом, словно она шла путем любопытной Варвары и доигралась. К этому времени я уже могла определить, у кого из местных мамаш общие пластические хирурги.

— Привет! Меня зовут Ника. Пойдем, выпьем кофе.

Мы поднялись на второй этаж, расположились на диванчике, и Ника принялась бомбардировать меня вопросами.

Она и не скрывала, что это смотрины. «Ты извини, но сама понимаешь, кого попало в дом пускать нельзя». В ней сочетались прямолинейные ухватки деревенской бабы и противная жеманность. Я смотрела на нее во все глаза, не забывая играть свою роль. Люди, подобные Нике, отчего-то всегда уверены в своем праве задавать любые вопросы.

Курю ли я?

Встречаюсь ли я с мальчиком?

Есть ли у меня серьезные увлечения?

А серьезные заболевания?

О, разумеется, она спрашивает лишь затем, чтобы если со мной случится приступ чего-нибудь страшного, они могли бы предупредить врачей!

Как же! Эта холеная стерва беспокоилась, чтобы я не принесла в их дом какую-нибудь заразу. У нее на лбу все было написано, и мне стало смешно. Она разве что в зубы мне не заглянула.

Но в итоге осталась довольна.

— Какая воспитанная девочка! — восхитилась Ника, не стесняясь меня. — Не то, что ты, Яромира!

Невоспитанная Яромира злобно показала матери средний палец.

В тот же день мой «шофер» привез меня к ним домой.

Откуда взялся шофер и как его звали по-настоящему, я понятия не имела. Просто в один прекрасный день у подъезда возник черный «Ауди», за рулем которого сидел черноволосый бледный мужчина в костюме, с красивым и при этом странно невыразительным лицом. Он отвез меня в клуб верховой езды. Вернее, нас: Ясногородский, вполоборота с переднего сиденья, давал мне последние наставления. Леонид Андреевич записал меня на занятия, трогательно беспокоясь, не укусит ли лошадь «его доченьку». В общем, пожилой хлопотливый папаша. Его выход был коротким, экспрессивным, и зрители остались в восторге.

Жаль, он не дал мне поближе рассмотреть мой паспорт. Я успела только увидеть имя: «Полина Сергеевна Осипова» и отметить, что фотография на редкость неудачная — по ней меня и не узнать.


Я должна была называть шофера Степаном. Он таскал мою сумку, распахивал для меня двери и встречал после занятий. От него пахло кремом для обуви. Степан был не слишком болтлив. Я разве что канкан не станцевала, чтобы разговорить его, но он даже глазом не моргнул. Что-то скользкое чувствовалось в нем. У меня на такие вещи нюх! Повращаетесь с мое в высшем обществе среди мелкой шпаны, гопоты и торчков, еще и не то почувствуете.

И конечно, он был из этих… из сидельцев.

После «собеседования» с Никой я осталась ночевать у Яромиры. Меня официально представили всему семейству как «подругу нашей девочки».



Ее отец был похож на бобра. С портретов на стенах («Папино гинекологическое древо», — небрежно сообщила Яромира) смотрели представительные бобры мужского и женского пола, запечатленные в средневековых костюмах. Среди картин лениво бродила голоногая Ника, время от времени задевая их плечом. Бобры с грохотом падали, отец Ярославы начинал орать, а мы врубали погромче Джастина Бибера в ее комнате и красили друг друга косметикой от Шанель.

Дом у них был забит барахлом. На черта, скажите, нужно планировать гостиную в сто квадратных метров, а потом загромождать ее так, чтобы шагу нельзя было ступить, не споткнувшись о журнальный столик! Комнаты обставляла сама Ника. Она училась на дизайнера по интерьерам в Италии у какого-то хмыря с внешностью армянского мясника, который сам жил — об этом она сообщала с придыханием — в обыкновенном лодочном сарае! Я подумала, что у нас полстраны живет в сараях, можно было и не тащиться в такую даль. Но промолчала.



Меня приглашали и другие девочки. Со мной им явно было интереснее, чем со своими реальными ровесницами. Обмануть взрослых, притворяясь в восемнадцать лет пятнадцатилетней, оказалось легче, чем их собственных детей. Девчонки чувствовали, что я опытнее, чем кажусь.

Октябрина называла мои поездки: «Визит к золотым унитазам». Она была не так далека от истины. Унитазов из золота я, положим, не наблюдала, но меня ошеломляла легкость, с которой эти люди тратили огромные деньги на ерунду.

Знаете, что поразило меня сильнее всего? Кухня в доме Марии-Терезы. Она была напичкана техникой, как космический корабль. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, сверкали хромированные и стеклянные панели. Каждый раз, заходя туда, я чувствовала, что перенеслась в будущее лет эдак на сто.

Эти приборы умели все. Взбивать, запекать, обжаривать, томить, варить, самостоятельно выбирать рецепты и готовить блюда к нужному часу. Они разве что на рынок не ходили, да и то не поручусь.

А самое невероятное заключалось в том, что семья Марии-Терезы лопала с утра до вечера пиццу да пересушенные роллы из ближайшего ресторана. На их кухне можно было накормить английскую королеву! На нее потратили не меньше миллиона! А хозяева жалели стольник на чаевые разносчику пиццы.

Леонид Андреевич очень интересовался моими успехами. По вечерам он спрашивал, как дела у моих недонуворишей, и внимательно выслушивал отчет. Я запоминала расположение комнат, время возвращения домочадцев, цифры кода, который набирали мои подружки, а если не видела цифр, то модель охранной системы. Ясногородский шутил, что готовит из меня шпионку.

Так прошло полтора месяца. Я научилась седлать и чистить лошадей, но верхом по-прежнему ездила как куль с навозом. По-моему, Леонид Андреевич просто зря выкидывал на меня деньги.

А потом все закончилось.

Яромира приехала в клуб зареванная. Их обокрали.

Воры знали, когда дом будет пуст; они отключили сигнализацию, взломали сейф и вынесли наличные.

— А еще… ы-ы-ы!.. еще фотока-а-а-амеры папины!

Я вспомнила, что у ее отца коллекция дорогущих фотоаппаратов — одних только «Леек» штук семь. Об их стоимости меня, как и обо всем остальном, просветил Ясногородский.

— И ноуты, — продолжала убиваться Яромира. — Что же мы теперь будем де-е-елать?

Я мысленно пожала плечами. Было бы о чем рыдать! Их семейство не слишком обеднеет. Бобр накупит себе новых «Леек», Яромире завтра же принесут новый ноутбук. Правда, выяснилось, что рыдает она, потому что в одном из тех, что украли, были не стерты какие-то таинственные и чрезвычайно важные «фотки», которые не должны попасть к чужим людям. «Иначе меня будут шантажи-и-ировать!»

Знала я, что там за фотки. С голыми сиськами дрыгалась перед камерой, вот и весь компромат.

Мне показалось, в глубине души моя подружка даже получает удовольствие от происходящего. Ее все жалели! Сочувствовали наперебой! Она могла собрать все сливки с роли страдалицы, на деле совершенно ничего не потеряв.



У Октябрины меня ждал Ясногородский. Он устроился в кресле, а рядом на столе на книжке Мольера «Тартюф, или Обманщик» лежала толстая пачка купюр.

Леонид Андреевич встал, поцеловал мне руку, ужасно меня этим смутив: прежде он ничего подобного не делал.

— Твоя доля. — Он придвинул ко мне Мольера с деньгами. — Ты великолепно поработала, Дина.

Только в этот момент я и прозрела. Так вот чем я на самом деле занималась в клубе верховой езды!

Вы считаете меня идиоткой? Но у меня действительно не возникало ни вопросов, ни подозрений, до того удобно и легко оказалось плыть по течению чужой воли. Единственное, чего я хотела, — заслужить похвалу Леонида Андреевича, и на это были брошены все мои силы. Если тебя хвалят — значит, тебя любят. Обо всем остальном я попросту не задумывалась.

— Ты беспокоишься о своей подруге? Поверь, она не пострадала. Для них эти деньги — капля в море, через месяц они об этом уже и не вспомнят. Не забудь принять во внимание объемы, которыми ворует ее папаша… — Ясногородский выразительно шевельнул бровью.

Я вспомнила Нику с ее откровенными смотринами и передернула плечами:

— Никакая она мне не подруга!

Он, похоже, обрадовался.

— Замечательно, что ты так на это смотришь! Дина, ты — мой маленький гений. На тебе все держалось, и ты справилась блестяще.

Его похвала обрадовала меня в тысячу раз больше, чем деньги (а я в жизни не держала в руках такую сумму). Я бы даже согласилась отдать их Ясногородскому — все равно живу на всем готовом! — лишь бы он по-прежнему называл меня своим маленьким гением.

— Вы же меня одевали… — наконец промямлила я, пытаясь вернуть Мольера с его грузом на место. — Платили за мои занятия… Я не заслужила…

Ясногородский строго сдвинул брови.