Происхождение

Гарса прошагал весь коридор и наконец подошел к двери резиденции принца. Сделал глубокий вдох и постучал.

«Странно, — подумал он, не получив ответа. — Я ведь знаю, он там. По данным агента Фонсеки в Бильбао, принц Хулиан только что звонил из резиденции и пытался связаться с Амброй Видаль — убедиться, что она в безопасности, а это — хвала небесам — так и было».

Гарса снова постучал, чувствуя беспокойство, когда ему снова не ответили.

Он поспешно отпер дверь.

— Дон Хулиан? — позвал он, входя в комнату.

В апартаментах было темно, за исключением мерцающего света телевизора в гостиной.

— Здравствуйте!

Гарса поспешил войти и увидел стоящего в темноте принца Хулиана — неподвижный силуэт, повернувшийся лицом к эркерному окну. Он был безупречно одет в сшитый на заказ костюм, который надевал на сегодняшние вечерние встречи, и еще не снял галстука.

Молчаливо наблюдая, Гарса обеспокоился похожим на транс состоянием принца. Кажется, эта критическая ситуация потрясла его.

Гарса откашлялся, давая знать о своем присутствии.

Когда принц наконец заговорил, он сделал это, не отрываясь от окна.

— Когда я позвонил Амбре, — сказал он, — она отказалась со мной разговаривать, — тон Джулиана казался скорее озадаченным, а не обиженным.

Гарса не знал как ответить. Учитывая события ночи, казалось непостижимым, что Хулиана беспокоили его отношения с Амброй — помолвка, которая была неудачно задумана прямо с самого начала.

— Я полагаю, что мисс Видаль все еще в шоке, — тихо предположил Гарса. — Агент Фонсека доставит ее вам сегодня вечером. Тогда вы сможете поговорить. И позвольте просто добавить, какое облегчение знать, что она в безопасности.

Принц Хулиан рассеянно кивнул.

— За убийцей следят, — сказал Гарса, пытаясь сменить тему. — Фонсека уверяет меня, что террориста скоро посадят в тюрьму. Он использовал слово «террорист» намеренно в надежде вырвать принца из оцепенения.

Принц лишь еще раз кивнул.

— Президент опроверг факт убийства, — продолжал Гарса, — но правительство рассчитывает на ваш дальнейший комментарий… с учетом причастности Амбры к этому происшествию. — Гарса помедлил. — Я понимаю, что ситуация неловкая, учитывая вашу помолвку, но я бы посоветовал вам просто сказать, что больше всего вы цените в своей невесте независимость, и хотя вы знаете, что она не разделяет политических убеждений Эдмонда Кирша, вы восхищаетесь тем, как она выполняет свои обязанности директора музея. Я бы с удовольствием написал для вас что- нибудь, вы не против? Нам нужно вовремя сделать заявление, чтобы успеть к утренним новостям.

Хулиан неотрывно смотрел в окно.

— Я хотел, чтобы епископ Вальдеспино участвовал в любом заявлении, которое мы делаем.

Гарса сжал зубы и подавил в себе недовольство. Пост-франкистская Испания была государством светским (estado aconfesional), это означало, что больше не было государственной религии, а церковь не должна вмешиваться в политику. Однако благодаря близкой дружбе Вальдеспино с королем епископ имел необыкновенно большое влияние на повседневную жизнь дворца. К сожалению, твердая линия поведения и религиозное рвение Вальдеспино оставляли мало места для дипломатии и такта, которые требовались для преодоления возникшего в тот вечер критического положения.

Нам нужны тонкость и такт, а не догматизм с фейерверками!

Гарса давно усвоил, что за набожным обликом Вальдеспино кроется простая истина: епископ Вальдеспино служил прежде всего собственным нуждам, а потом уже Богу. До недавнего времени Гарса мог закрывать на это глаза, но сейчас, с изменением баланса сил во дворце, видение того, как епископ заискивает перед Хулианом, стала причиной для серьезной озабоченности.

Вальдеспино слишком близок к принцу.

Гарса знал, что Хулиан всегда считал епископа «семьей» — скорее верным дядей, чем религиозным авторитетом. Как ближайшему доверенному лицу короля, Вальдеспино было поручено наблюдать за нравственным развитием молодого Хулиана, и он делал это с самоотверженностью и рвением, проверяя всех наставников Хулиана, представляя ему доктрины веры и даже консультируя его по сердечным вопросам. Теперь, спустя годы, даже когда Хулиан и Вальдеспино не виделись с глазу на глаз, их связь оставалась глубоко кровной.

— Дон Хулиан, — спокойно сказал Гарса, — я чувствую, что с сегодняшней ситуацией мы с вами должны справиться сами.

— Разве? — провозгласил позади него мужской голос из темноты.

Гарса развернулся и остолбенел, увидев в тени одетый в мантию призрак.

Вальдеспино.

— Должен сказать, командующий, — прошипел Вальдеспино, — я думал, что вы все поймете, насколько сегодня вам нужен я.

— Это политическая ситуация, — заявил Гарса твердо, — не религиозная.

Вальдеспино ерничал.

— Факт подобного заявления говорит мне, что я сильно переоценил вашу политическую хватку. Если хотите знать мое мнение, есть только один подходящий ответ в такой критический момент. Мы должны немедленно заверить нацию, что принц Хулиан является глубоко религиозным человеком, и что будущий король Испании — набожный католик.

— Я согласен… и мы включим упоминание о вере дона Хулиана в любое заявление, которое он делает.

— И когда принц Хулиан предстанет перед прессой, понадоблюсь я, стоящий рядом с ним, положив руку на его плечо — мощный символ прочности его уз с Церковью. Этот единственный образ сделает больше для успокоения нации, чем любые слова, которые вы напишете.

Гарса ощетинился.

— Мир только что стал в прямом эфире свидетелем жестокого убийства на испанской земле, — заявил Вальдеспино. — Во времена насилия ничто так не успокаивает, как рука Бога.






ГЛАВА 31




Мост Сечени или Цепной мост — один из восьми мостов Будапешта, протянувшийся на более тысячу футов через Дунай. Как символ связи между Востоком и Западом, мост считается одним из самых красивых в мире.

«Что я делаю? — раздумывал раввин Ковеш, глядя через перила в водоворот черной воды внизу. — Епископ советовал мне оставаться дома».

Ковеш знал, что не должен был выходить, и все же, когда он чувствовал себя неуютно, что-то такое в самом мосте всегда притягивало к нему. В течение многих лет он по ночам приходил сюда поразмыслить и любовался бессмертным видом. На Востоке, в Пеште, гордо возвышался освещенный фасад Дворца Грешам, стоявшего напротив колоколен базилики св. Иштвана. На Западе, в Буде, на вершине Замкового холма, тянулись крепостные стены Будайской крепости. И к северу, на берегу Дуная, раскинулись элегантные шпили здания парламента, самого большого во всей Венгрии.

Однако Ковеш подозревал, что не только из-за красивого вида его постоянно тянуло на Цепной мост. Было еще кое-что другое.

Навесные замки.

Вдоль перил моста и сплетения проводов висели сотни замков — на каждом пара инициалов, и все они навечно прикованы к мосту.

Традиция заключалась в том, что на этом мосту встречались двое влюбленных, писали свои инициалы на замке, прикрепляли замок к мосту, а затем бросали ключ в глубокую воду, где он будет покоиться вечно, как символ их вечной связи.

«Простейшее из обещаний,» — подумал Ковеш, касаясь одного из болтающихся замков. Моя душа прикована к твоей душе навсегда.

Всякий раз, когда Ковешу нужно было напомнить себе, что в мире существует безграничная любовь, он приходил к этим замкам. И сегодня была одна из таких ночей. Когда он смотрел вниз в бурлящую воду, ему казалось, что мир для него стал двигаться слишком быстро. «Возможно, здесь мне больше не место».

Что когда-то считалось тихими моментами одиночества в жизни — несколько минут езды в пустом автобусе, или прогулка до работы, или ожидание встречи — теперь стало невозможным, и люди непроизвольно потянулись за своими телефонами, наушниками и играми, неспособные бороться с захватывающим притяжением технологий. Чудеса прошлого уходили прочь, побежденные постоянным голодом ко всем новшествам.

Теперь, когда Иегуда Ковеш смотрел вниз в воду, он чувствовал себя все более утомленным. Его видение как будто размылось, и перед ним появились жуткие, аморфные фигуры, движущиеся под водой. Река внезапно оказалась похожей на клубящийся туман из существ, оживающих в глубине.

— A viz el, — прознес голос за его спиной. — Живая вода.

Раввин обернулся и увидел мальчика с вьющимися волосами и глазами, полными надежд. Мальчик напомнил Иегуде себя в молодые годы.

— Прошу прощения? — сказал раввин.

Мальчик открыл рот, чтобы заговорить, но вместо языка из его горла вырвалось электронное жужжание и ослепительный белый свет вспыхнул в его глазах.

Раввин Ковеш проснулся от удушья, сидя выпрямившись в своем кресле.

— Oy gevalt!*

* О, боже!(идиш)

Телефон на его столе разрывался, и старый раввин развернулся, в панике разглядывая свой кабинет. К счастью, он был совершенно один. Он чувствовал, как бешено колотилось его сердце.

— Какой странный сон, — подумал он, пытаясь восстановить дыхание.

Телефон настойчиво звонил, и Ковеш знал, что в такой час это наверняка

епископ Вальдеспино с вопросом насчет своей транспортировки в Мадрид.

— Епископ Вальдеспино, — ответил раввин, все еще чувствуя себя сбитым с толку. — Какие новости?

— Раввин Иегуда Ковеш? — спросил незнакомый голос. — Вы меня не знаете, и мне не хочется вас пугать, но вы должны внимательно выслушать меня.

Неожиданно Ковеш насторожился.

Голос был женский, но каким-то образом видоизмененный, и звучал искаженно. Звонивший говорил по-английски с небольшим испанским акцентом.

— Я меняю свой голос ради сохранения тайны. Я прошу прощения за это, но через мгновение вы поймете, почему.

— Кто это? — спросил Ковеш.

— Я ревностный хранитель — кто не приемлет пытающихся скрыть правду от общественности.

— Я… не понимаю.

— Раввин Ковеш, я знаю, что вы присутствовали на частной встрече с Эдмондом Киршем, епископом Вальдеспино и Алламой Саидом аль-Фадлом три дня назад в монастыре Монсеррат.

«Откуда она это знает?»

— Кроме того, я знаю, что Эдмонд Кирш предоставил вам троим обширную информацию о своем недавнем научном открытии… а вы теперь вступили в заговор, чтобы скрыть это.

— Что?