Происхождение

Авила не хотел обижать своего нового друга, но это было совсем не то, чего он ожидал от сегодняшней поездки. — Марко, — сказал он с извиняющимся вздохом, — извини, но я не думаю, что смогу это сделать».

— У меня было чувство, что вы собираетесь это сказать, — ответил как будто невозмутимо Марко. — И я признаю, что у меня была такая же реакция, когда я впервые приехал сюда. Я тоже слышал все сплетни и темные слухи, но могу заверить вас, это не более чем клеветническая кампания, возглавляемая Ватиканом.

«Можно ли ли обвинять их? — раздумывал Авила. — Ваша церковь объявила их незаконными!»

— Риму нужна была причина, чтобы отлучить нас, поэтому они сфабриковали ложь. В течение многих лет Ватикан распространял дезинформацию о пальмарианцах

Авила оценил великолепный собор в богом забытом месте. В этом было что-то странное.

— Я в замешательстве, — сказал он. — Если у вас нет связей с Ватиканом, откуда к вам поступают деньги?

Марко улыбнулся.

— Вы поразитесь количеству тайных последователей пальмарианцев среди католического духовенства. В Испании существует множество консервативных католических приходов, которые не одобряют либеральных изменений, исходящих из Рима, и они спокойно направляют деньги в такие церкви, как наша, где соблюдаются традиционные ценности.

Ответ был неожиданным, но это было верно для Авилы. Он также ощутил нарастающий раскол в Католической Церкви — раскол между теми, кто считал, что Церкви нужно модернизироваться или умереть, и теми, кто верил, что истинная цель Церкви заключалась в том, чтобы оставаться непоколебимой перед лицом развивающегося мира.

— Нынешний папа — замечательный человек, — сказал Марко. — Я рассказал ему вашу историю, и он сказал, что для него большая честь приветствовать награжденного военного офицера в нашем соборе и встретиться с вами лично сегодня после службы. Как и у его предшественника, у него был военный опыт, прежде чем прийти к Богу, и он понимает, что вы переживаете. Я действительно думаю, что его точка зрения может помочь вам обрести мир.

Марко открыл дверь, чтобы выйти из машины, но Авила не мог двигаться. Он просто сидел на месте, уставившись на огромное здание, чувствуя вину за укрывательство слепого предрассудка в отношении этих людей. Справедливости ради, кроме слухов он ничего не знал о Пальмарианской церкви, а Ватикан тоже не обходился без скандалов. Более того, собственная церковь Авилы вообще не помогла ему после нападения. «Простите врагов, — сказала ему монахиня. — Подставьте другую щеку».

— Луис, послушайте меня, — прошептал Марко. — Я понимаю, что я немного обманул вас, но это было с добрыми намерениями… Я хотел, чтобы вы познакомились с этим человеком. Его идеи сильно изменили мою жизнь. После потери ноги я был там же, где вы сейчас. Я хотел умереть. Я погружался во тьму, и слова этого человека дали мне цель. Просто приходите и послушайте, как он проповедует.

Авила колебался.

— Я рад за тебя, Марко. Но думаю, я справлюсь сам.

— Справитесь? — Молодой человек рассмеялся. — Неделю назад вы приставили пистолет к виску и нажали на курок! Вы не в порядке, друг мой.

«Он прав, — Авила знал, — и через неделю, когда терапия завершится, я вернусь домой одиноким и потерянным».

— Чего вы боитесь? — настаивал Марко. — Вы морской офицер. Взрослый человек, командовавший кораблем! Вы боитесь, что через десять минут папа будет промывать вам мозги и захватит в заложники?

«Я не знаю, чего я боюсь,» — подумал Авила, глядя на раненую ногу, чувствуя себя удивительно маленьким и бессильным. Почти всю свою жизнь он был ответственным и отдавал приказы. Он сомневался в перспективе слушать чьи-то приказы.

— Не обращайте внимания, — наконец сказал Марко, закрепляя ремень безопасности. — Простите. Я вижу, что вам неудобно. Я не хотел давить на вас. — Он потянулся, чтобы завести машину.

Авила чувствовал себя дураком. Марко был практически ребенком, в три раза младше Авилы, без ноги, пытался помочь другому инвалиду, а Авила ответил неблагодарностью, скептическим настроем и снисходительностью.

— Нет, — сказал Авила. — Прости меня, Марко. Для меня было бы честью послушать проповедника.





ГЛАВА 49




Лобовое стекло Эдмондовой «Теслы» модели Х было расширенным, плавно переходя в крышу автомобиля где-то за головой Лэнгдона, и это создавало у него ложное впечатление, будто он движется сидя внутри стеклянного пузыря.

Направляя автомобиль вдоль лесистой автомагистрали к северу от Барселоны, Лэнгдон удивился, увидев, насколько он легко управляем при скорости свыше 120 км/ч. Благодаря бесшумному электромотору автомобиля и линейному ускорению, любая скорость ощущалась почти одинаково.

На сиденье рядом с ним Амбра просматривала Интернет на большом дисплее компьютера на приборной панели автомобиля, передавая Лэнгдону новость, которая обрушилась на весь мир. Сеть интриг постоянно расширялась, в том числе слухи о том, что епископ Вальдеспино собирал средства для «антипапы» из Пальмарианской церкви, который якобы имел военные связи с консервативными карлистами и, по-видимому, отвечал не только за смерть Эдмонда, но и за смерти Саида аль-Фадла и раввина Иегуды Ковеша.

По мере того как Амбра читала вслух, становилось ясно, что все информационные источники задаются тем же вопросом: что мог открыть Эдмонд Кирш столь угрожающего, что видный епископ и некая секта твердых католиков убили его в попытке не дать ему обнародовать свое заявление?

— Количество просмотров невероятно велико, — сказала Амбра, оторвавшись от дисплея. — Всеобщий интерес к этой теме беспрецедентен… похоже, весь мир на ней зациклен.

Тут Лэнгдон понял, что в ужасающем убийстве Эдмонда был, пожалуй, неким зловещим образом и утешительный момент. Аудитория Кирша по всему миру выросла далеко за пределы той, которую он мог себе представить. Даже сейчас, после смерти, Эдмонд приковывал к себе внимание всего мира.

Осознание этого придало Лэнгдону еще большую решимость осуществить свою цель — отыскать сорокасемибуквенный пароль Эдмонда и запустить по всему миру его презентацию.

— От Хулиана еще нет заявления, — удивилась Амбра. — Ни одного слова из Королевского дворца. Это довольно странно. У меня был личный опыт работы с координатором по связям с общественностью Моникой Мартин, и она всегда выступала за прозрачность и обмен информацией, прежде чем пресса сможет ее извратить. Я уверена, что Мартин призывает Хулиана сделать заявление.

Лэнгдон подозревал, что она права. Учитывая, что СМИ обвиняли главного религиозного советника дворца в заговоре, возможно, даже в убийстве, казалось логичным, что Хулиан должен сделать какое-то заявление, хотя бы сказать, что дворец расследует обвинения.

— Особенно, — добавил Лэнгдон, — если вы считаете, что будущая супруга короля всей страны стояла рядом с Эдмондом, когда его застрелили.

Возможно, это были вы, Амбра. Принц должен хотя бы сказать, что ему легче, что вы в безопасности.

— Вряд ли ему легче, — констатировала она, отключив браузер и откинувшись на кресло.


Лэнгдон окинул ее взглядом.

— Ну, как бы то ни было, а я-то уж рад, что вы целы-невредимы. Не уверен, что в одиночку выбрался бы из передряг этого вечера.

— В одиночку? — раздался голос с акцентом через динамики автомобиля. — Как быстро вы забыли!

Лэнгдон рассмеялся от возмутительной вспышки Уинстона.

— Уинстон, действительно ли Эдмонд запрограммировал вас как безопасным, так и небезопасным?

— Нет, — сказал Уинстон. — Он запрограммировал, чтобы я наблюдал, учился и подражал человеческому поведению. Мой тон был скорее попыткой юмора, который Эдмонд побудил меня развивать. Юмор нельзя запрограммировать… его нужно изучать.

— Что ж, вы хорошо учитесь.

— Я? — умолял Уинстон. — Может, вы еще раз повторите это?

Лэнгдон громко рассмеялся.

— Как я уже сказал, вы хорошо учитесь.

Теперь Амбра вернула дисплей панели приборов на свою страницу по умолчанию — навигационную программу, состоящую из спутниковой фотографии, на которой был виден крошечный «аватар» их автомобиля. Лэнгдон увидел, что они углубились через горы Коллсерола и теперь нырнули на шоссе В-20 в сторону Барселоны. К югу от их местоположения, на спутниковой фотографии Лэнгдон заметил как что-то необычное привлекло его внимание — большая зеленая зона в центре городского пейзажа. Зеленое пространство было удлиненным и аморфным, как гигантская амеба.

— Это парк Гуэль? — спросил он.

Амбра быстро взглянула на экран и кивнула.

— Верно подмечено.

— Эдмонд здесь часто останавливался, — добавил Уинстон, — по дороге из аэропорта домой.

Лэнгдон не удивился. Парк Гуэль был одним из самых известных шедевров Антонио Гауди — того же архитектора и художника, чью работу Эдмонд показал на своем телефоне. «Гауди очень похож на Эдмонда, — подумал Лэнгдон. — С новаторским видением, для которого обычные правила не подходили».

Преданный ученик природы, Гауди черпал вдохновение для своих архитектурных творений в естественных формах, обращаясь к «сотворенному Господом миру» за помощью в конструировании текучих биоморфных структур, которые, как зачастую казалось, будто сами произрастали из почвы. У природы нет прямых линий — такое высказывание когда-то приписали Гауди — и действительно, в его работах тоже было очень мало прямых линий.

Гауди часто называли основоположником «живой архитектуры» и «биологического дизайна». Он изобрел невидимые техники плотницких работ, работ по металлу, стеклу и керамике, чтобы «обшивать» свои здания поразительными, красочными оболочками.

Даже теперь, почти через столетие после смерти Гауди, в Барселону со всего мира едут туристы, чтобы получить представление о его неподражаемом модернистском стиле. В числе его работ парки, общественные здания, частные особняки и конечно же, его величайшее творение — собор Sagrada Familia — огромный католический храм, устремленные в небо шпили которого в стиле «морских губок» стали доминантой очертаний Барселоны на фоне неба, и который критики провозгласили как «не похожий ни на что в истории мирового искусства».

Лэнгдон всегда восхищался дерзновенным взглядом Гауди на собор Sagrada Famflia («Святое семейство») — сооружение столь огромное, что оно не достроено и по сей день, почти через 140 лет после закладки.

В тот вечер Лэнгдон, глядя из машины на родственные образы из созданного Гауди знаменитого парка Гуэль, вспоминал, как посетил этот парк еще студентом университета — ту пешую прогулку в выдуманную страну переплетающихся древообразных колонн, поддерживающих высотные переходы, облакоподобные бесформенные скамейки, гроты с фонтанами, напоминающими драконов и рыб и волнообразную белую стену, кажущуюся столь текучей, будто это хлещет хвост некоего гигантского одноклеточного существа.

— Эдмонду у Гауди все нравилось, — продолжал Уинстон, — в частности, его концепция природы как изначального искусства.

Лэнгдон снова мысленно соприкоснулся с открытием Эдмонда. Природа. Естество. Сотворение мира. На ум пришла знаменитая «барселонская плитка» Гауди — шестиугольные тротуарные плитки, предназначенные для мощения пешеходной зоны улиц города. Каждая плитка имела один и тот же вихреобразный узор из внешне бессмысленных завитков, и все же, когда их уложили и повернули как было задумано, появлялся поразительный узор — подводный морской пейзаж, оставлявший впечатление присутствия планктона, микроорганизмов и флоры морского дна — La Sopa Primordial (первичный бульон), как часто называют этот узор местные жители.

«Первичный бульон Гауди», — подумал Лэнгдон, вновь озадаченный тем, насколько верно увязывалась Барселона с интересом Эдмонда к происхождению жизни. Основная научная теория состояла в том, что жизнь на Земле началась в первичном бульоне — в ранних океанах, которые богато насыщали химическими элементами вулканы, которые бурлили один вблизи другого, постоянно атакуемые разрядами молний от нескончаемых гроз… до тех пор, пока вдруг, подобно какому-то микроскопическому голему, не пришло к жизни первое одноклеточное создание.

— Амбра, — сказал Лэнгдон, — вы музейный куратор — должно быть, вы часто говорили с Эдмондом об искусстве. Он когда-нибудь говорил вам конкретно, что именно его привлекало в творчестве Гауди?

— Только то, что упомянул Уинстон, — ответила она. — Его архитектура создает ощущение, будто она создавалась самой природой. Гроты у Гауди кажутся высеченными ветром и дождем, его опорные колонны будто произрастают из земли, а его черепичная кладка напоминает деятельность примитивных морских организмов. — Она пожала плечами. — Какой бы ни была причина, Эдмонд восхищался Гауди в достаточной мере, чтобы переехать в Испанию.

Лэнгдон удивленно окинул ее взглядом. Он знал, что Эдмонд владел недвижимостью в нескольких странах мира, но в последние годы предпочел поселиться в Испании.

— Хотите сказать, что Эдмонд сюда переехал под влиянием искусства Гауди?

— Я полагаю, да, — ответила Амбра. — Как-то раз я его спросила: «А почему Испания?» — и он поведал мне, что у него была редкая возможность арендовать здесь уникальное жилье, не похожее ни на какое другое в мире. Думаю, он имел в виду свою квартиру.

— Где же его квартира?

— Роберт, Эдмонд жил в Каса Мила.

Лэнгдон не поверил услышанному.

— В Каса Мила?

— В ней, единственной и неповторимой, — ответила она, кивнув. — В прошлом году он арендовал в качестве своей квартиры пентхаус последнего этажа.

Лэнгдону понадобилось время, чтобы переварить новости. Каса Мила было одним из самых известных зданий Гауди — ослепительно оригинальный дом, чьи многоуровневые фасадные и волнообразные каменные балконы напоминали раскопанную гору, и здание получило популярное название «Ла Педрера» — «каменоломня».

— Разве последний этаж — это не музей Гауди? — спросил Лэнгдон, припоминая один из своих прошлых приездов.

— Да, — подтвердил Уинстон. — Но Эдмонд пожертвовал деньги ЮНЕСКО, которая защищает дом как объект Всемирного наследия, и они согласились временно закрыть его и позволили жить там два года. В конце концов, в Барселоне нет недостатка в искусстве Гауди.

Эдмонд жил в экспозиции музея Гауди в Каса Мила? Лэнгдон был озадачен. И он переехал только на два года?