Серьга Артемиды

Он: Ты что, тогда залетела?!

Она: кивает.

Он: И мне не сказала?!

Она: Ну, не сказала! Я решила, аборт делать ни за что не стану!

Он: Дура! Какой аборт?! Ты все врешь!

Она: Да не вру я, можешь проверить!

— Стоп, снято!..

Никто не шевелился и не двигался.

Неподвижны люди со щитами из пенопласта. Неподвижен оператор в своей железной корзине. Неподвижны артисты с листочками в руках. Оказывается, заклятье на замок Спящей красавицы очень легко наложить снова и снова — сколько угодно раз…

— Это было, — будничным голосом сказал Герман, и чары мигом рассеялись.

— У-уф, — выдохнул режиссер Эдуард. Насте показалось, что все, кто находился в павильоне, выдохнули вместе с ним.

Герман уперся ладонями в свои джинсовые колени, посидел, раздумывая, поднялся и поманил режиссера за собой. Вдруг спохватился и повернулся к Настиной матери.

— Тонечка, пойдемте с нами. Эдик, вот сейчас точно объявите перерыв!

— Перерыв на площадке!

— Ты знаешь, — сказал рядом Даня Липницкий, — как в данном случае расшифровывается аббревиатура «ПТУ»? Я на этой хлопушке прочитал, там написано!

Настя взглянула на него.

— «Пускай тебя убьют», «ПТУ»! — провозгласил Даня. — С чувством юмора чуваки!..

— Пойдем отсюда.

— Давно пора.

…Только бы не встретить мать. Только бы не встретить! Если они встретятся — что ей сказать?..

Переступая провода и толстые кабели, Даня впереди, Настя за ним, они выбрались в центр съемочной площадки — никто не обращал на них внимания — и побрели вдоль черных занавесок к табличке «Выход», горевшей хищным красным светом.

В коридоре ничего не изменилось, только, кажется, народу еще прибавилось, и стало совсем нечем дышать.

— Я не знаю, куда идти, — призналась Настя. — И без администраторши нас с территории не выпустят, всех специально предупреждали.

— Да? — удивился Даня. — Вон там дверь на улицу, может, выйдем, оглядимся?..

Насте было все равно. Ее жизнь оказалась обманом, химерой.

Должно быть, так пишут в сценариях!..

Ее мать, ее собственная родная мать пишет эти самые сценарии! А дочь ничего не знала! Не знает!.. Мать — обманщица, лгунья.

Настя поднесла ко рту стиснутые кулаки и укусила сначала один, потом другой. Стало больно и невозможно.

— Ну, ты даешь, — сказал Даня. — Слушай, наверное, из тебя на самом деле получится артистка!

— Заткнись.

— Мне нужно Ромке сказать, что я уезжаю. Он искать станет.

Насте было все равно.

Они вышли на улицу — дверь оказалась не заперта и непонятно было, почему их вели такой дальней дорогой и почему никто не догадался распахнуть эту самую дверь, чтобы можно было дышать! За день — целый день прошел, целый огромный весенний день! — трава еще немного напружинилась, и зазеленели длинные березовые веточки, и какие-то немудрящие цветы распустились на клумбах, утром их не было.

Уткнувшись носом в угол с облупившейся штукатуркой, какая-то девчушка рыдала навзрыд. Плечи ее тряслись и спина ходила ходуном.

Настя и Даня переглянулись.

Как ни велико оказалось Настино нынешнее потрясение, девчушкино горе наверняка было еще горше. Настя кинулась и схватила рыдающую за руку.

— Что? Что случилось?

Девчушка повернулась, и Настя ее… узнала. Это была та самая, ее двойник, ее копия, которую она заметила тогда в коридоре института!..


Сейчас по лицу у нее текла тушь вперемешку с пылью.

— Все, — выговорила девчушка трясущимися губами. — Все!..

И опять зарыдала, почти завыла.

— Тихо, тихо, — быстро сказал Даня. — Спокойно. Еще не все.

— Посмотри на меня, — велела Настя. — И скажи, что случилось.

Девчушка заикала, зажала себе рот рукой и старательно подышала носом.

— Украли, — выговорила она с трудом и все же икнула, — у меня украли. Деньги, паспорт. Аттестат!.. И телефон тоже!.. Всю сумку! Вот только… осталось…

И она кивнула на журнал Forbes, валявшийся на лавочке.

Даня посмотрел на журнал, потом на девчушку и протянул:

— Да ну-у-у…

Настя выхватила из рюкзачка пачку бумажных носовых платков — утром мать сунула, ее собственная мать, оказавшаяся такой… лгуньей, — и стала вытирать девчушке лицо. Та рыдала и вырывалась.

— Подожди ты, не реви так, — попросил Даня.

— Да-а-а, как я теперь?.. Мне домой… как… теперь?.. Я и так не поступи-ила!.. Никуда-а-а! И в прошлом году не поступила-а-а! И еще все… украли! Ничего же нету!..

— Здесь украли, на пробах?

— Дань, — с досадой сказала Настя, на миг перестав вытирать девчушку, — ну, ясно, что здесь! Чего ты спрашиваешь?

— Я… утоплюсь! — продолжала та. — Я… не могу! Не могу я больше! Провались она, Москва ваша!.. Сволочи!.. Кругом одни сволочи!.. Спать… негде! Есть… нечего!.. И все украли-и-и!

— Тихо, — сказала на этот раз Настя. — Прекрати. Поедешь со мной, переночуем на даче, а там решим.

…Бабка не выгонит, пронеслось у нее в голове. Бабка с виду грозная, а на самом деле добрая. И потом!.. Она наверняка тоже не знает про мать и ее выкрутасы!

…Или знает, и у них заговор? Заговор против нее, Насти?

— Слышишь? — повторила она очень громко. — Поедем к нам!

— Как?! Как мы поедем?! У меня даже на метро нету!

— У меня есть, — решительно вмешался Даня, — на всех хватит. Поехали. Я только Ромке позвоню и, наверное, папе.

— У меня проездной, — мрачно сказала Настя.





* * *


Тонечке было смешно — второй раз за день она столуется в буфете!.. В первый раз в телекомпании, а вот сейчас на «Мосфильме»!

Оказалось, на «Мосфильме» существуют «секретные» буфеты, не для всех. Эти самые «все» толпились в каком-то вовсе другом буфете, где было обыкновенно — алюминиевые столы, шаткие стулья, длинная стойка, холодильный шкаф с «прохладительными водами» и безалкогольным пивом.

В этом было необыкновенно, словно в английском пабе: зеленый плюш, кресла с латунными гвоздиками обивки, полированное дерево, хрустальные бокалы, кофейные чашки «Веджвуд» — Тонечка, выпив свой глоток эспрессо, аккуратненько посмотрела клеймо на донышке невесомой фарфоровой прелести!

Все правильно, «Веджвуд».

Александр Герман, заметив ее маневр, усмехнулся.

Режиссер Эдуард, похоже, тоже ничего не знал о существовании «секретного» буфета. Когда они зашли, огляделся по сторонам растерянно, затем приосанился, сдернул кепку, пригладил волосы на лысине. Потом за все это он на себя рассердился и теперь сидел надутый.

Только Герман чувствовал себя вольготно.

— Я предлагаю следующее, — говорил он, покуда несли воду, лед и какие-то сложные супы, которые он заказал. Тонечка попросила суп исключительно из соображений здорового образа жизни, окончательно и бесповоротно попранного сегодня пирожным «картошка» и всякими другими излишествами.

Герман говорил, но его никто не слушал. Тонечка весело изучала новую обстановку, а Эдуард дулся.

В конце концов Герман замолчал, посмотрел на обоих своих собеседников и заметил:

— Странное дело. Похоже, мои предложения тут никого не интересуют.