Серьга Артемиды

— Вас все слушаются, — пробормотала Тонечка.

В квартиру режиссера Василия Филиппова — псевдоним Ваня Сусанин — они ломились довольно долго. И безуспешно.

— Никого нет, — в конце концов, сказала Тонечка. И вдруг зачастила: — Послушайте, а если его убили? Помните, он говорил, что его могут убить!

— Что вы несете!

— Нет, правда! Нужно в отделение позвонить. Или тому нашему майору, у меня телефон есть! А давно Василий к телефону не подходит?

— Все утро ему секретарша безрезультатно звонила…

— Может, соседей спросить? Вдруг они знают, где он?

— Это вы из сценария сейчас шпарите? В какой московской многоэтажке соседи знают соседей?!

— По-всякому бывает.

— Не бывает.

— Тогда я звоню майору.

В эту минуту в железной двери заскрежетало, дрогнуло, и она распахнулась.

Василий Филиппов стоял на пороге, ухватившись неверной рукой за косяк. Он был то ли в лоскуты пьян, то ли «под кайфом», ноги держали его плохо.

— Че надо? — с трудом выговорил он, повернулся, чуть не упал и ушел в квартиру.

Герман от души выматерился и вошел следом.

— Ты кто? — спросил Василий Германа. — Ты чего привез? Выпить?

Тонечка огляделась.

Квартира была большая, новая, следовательно, неуютная и вся словно запакощенная, зашарканная. Светлые деревянные полы в черных длинных полосах, добротные двери захватаны, в коричневых пятнах, медная ручка болтается на одном винте. Картины — неумелые изображения треугольников и квадратов — в пыльных рамах. Задернутые шторы провисали через неравные промежутки, как видно, крючки оборвались.

Василий Филиппов повалился на диван с засаленной подушкой. Сам он тоже выглядел помятым и засаленным — во вчерашнем деловом костюме, под который была надета спортивная кофтенка на «молнии», а сверх кофтенки привязан галстук.

— Вась, у тебя есть адрес Светкиных родителей? — будничным тоном спросил Герман. — Или телефон, все равно?

Василий дрыгнул ногами, подтаскивая их к груди.

— Вась, очнись.

Тот разлепил глаза.

— Ты кто?

— А ты кто? — разозлился Герман.

— Подождите, так нельзя, — вмешалась Тонечка. — Он же пьяный! С пьяными аккуратно надо.

Она присела перед диваном на корточки и спросила тихонько, сочувственно:

— Вася, плохо тебе?

Василий закивал, не открывая глаз.

— Водички дать?

На журнальном столике перед диваном стояли ополовиненная бутылка вина, какой-то трудноопределимый коньяк, на самом донышке, «Мартини», примерно треть, остатки водки и какого-то ликера.

— Ты из всех сразу бодяжишь? — спросил Герман, морщась.

— Коктейль, — собравшись с силами изрек режиссер. — Умру сейчас.

— Если пока не помер, значит, еще продержишься.

— Уйди отсюда! Я тебя не звал! Я Светку звал, а она не идет, зараза! Они все меня бросили, все! Жена бросила! Катька бросила! Людка тоже, Светка! До этого Леночка еще! А я умираю!

— Нужно воды, аспирина и «Скорую», наверное, — решила Тонечка. — Мы сами не справимся. Если он все время пил «ерш»!

— Слова всякие она знает, — пробормотал Герман. Он чувствовал брезгливость от того, что она так хорошо разбирается в алкоголиках. — Вася, где твой телефон?


— Нету.

— Где он, Вася?

— Хрен знает! Выбросил!

— Зачем?

Василий заплакал.

— Звонит то и дело. Я боюсь. Светку убили, ко мне подбираются.

Тонечка зачем-то полезла в холодильник. Краем глаза Герман следил за ней.

— Вася, где Светины родители живут? Соберись, ну!..

Тонечка вернулась с бутылкой воды, стаканом и полотенцем. Из бутылки она намочила полотенце, пристроила Василию на голову, налила воды в стакан и стала совать ко рту страдающего.

— Попей, попей, — приговаривала она, — полегчает, точно тебе говорю.

Василий крутил головой, морщился и мычал. Вода текла по щетинистой шее, проливалась на пиджак и олимпийку.

— Я ей все отдал, — вдруг выкрикнул он, отталкивая Тонечкину руку. Вода из стакана широко плеснула, попала Герману на джинсы. — Все, что у меня было, все мое богатство! У меня же оно было, богатство! И я ей отдал! А ее убили! И я… умираю!..

— Саш, давайте, правда, «Скорую» вызовем?..

Герман полез в карман за телефоном.

— У нее вся жизнь была в этих часиках, — продолжал бормотать Василий. Желтое лицо его покрылось потом. — Так она говорила. А мне передали, они пропали, и жизнь пропала, и моя пропала тоже.

— Чья жизнь? В каких часиках, Вася? Так Света говорила, да? Про свои часы?

Василий стал закатывать глаза. Тонечка быстро оглянулась на Германа, вид у нее был испуганный.

— Песчаный проезд, дом тринадцать, квартира сто, — говорил тот в телефон. — Похоже на сердечный приступ. Лет сорок, точно не знаю. Василий Филиппов. Мой телефон?..

— Найди, — прохрипел Василий. — Она умерла, но ты найди. Хорошая девочка… жалко…

— Внизу домофон, просто набираете номер квартиры. Когда вас ждать? — громко спрашивал Герман трубку. Подошел и отдернул пыльную штору. В комнату ринулся солнечный свет. — Нет, давайте точнее! Я понимаю, что много! Я все понимаю, но…

— Он умер, — вдруг сказала Тонечка. Она стояла возле дивана на коленях.

Герман в один шаг оказался рядом, зачем-то сунул Тонечке свой телефон и посмотрел.

Василий Филиппов лежал, вытянувшись, и не дышал. Лицо у него было такое, словно он умер давно, несколько дней назад.

— Человек умер, — проговорила Тонечка в телефон. — Да, только что. Пока вы беседовали. Приезжайте.

Герман взял ее за плечо. Она поднялась и посмотрела ему в лицо.

— Дать тебе воды? — спросил он буднично.

— Я не хочу пить.

— Давай я тебя в кресло отведу.

— Саш, я не хочу сидеть.

Они еще немного постояли рядом с Василием.

— Ерунда какая, — пожаловался Герман. — Ну, что это такое?!

— Это жизнь такая.

— Ничего в ней не понимаю. Чем дальше, тем больше не понимаю.

— Никто не понимает.

Так они стояли над мертвым режиссером Филипповым и разговаривали обыкновенными голосами.

— Как ты думаешь, его на самом деле убили?

— Он помер у нас на глазах. Ты его не убивала? Потому что я точно нет.

— Я серьезно спрашиваю, Саша!