Сестры

Юная франко-китайская марокканка кивнула, положив ноги на край стола и опираясь при этом только на задние ножки стула. Сегодня на ней было длинное черное пальто с капюшоном и двумя рядами золоченых пуговиц а-ля армейский офицер, обтягивающие черные кожаные штаны, веселенькая футболка с принтом британского флага и сапожки, подбитые искусственным мехом пантеры. Глаза она оттенила черным карандашом и темными тенями и накрасила губы ярко-красной помадой, на фоне которой четко выделялся блестящий пирсинг на нижней губе. Волосы были выкрашены в пурпурно-фиолетовый цвет. Этакая готическая версия Красной Шапочки. Самира Чэн одновременно и притягивала к себе, и отталкивала. Но равнодушным не оставляла никого. Помимо того, что Мартен никогда не видел сочетания настолько уродливого лица с настолько безупречным телом, в Самире Серваса сразу привлекли ее качества сыщика, ничуть не уступавшие профессиональным качествам Эсперандье. Оба они были лучшими в бригаде.

— Здорово, — прокомментировала Самира, — только я понадеялась, что подышу свежим воздухом…

— Я еще не закончил, — прервал ее Сервас. — Возможно, что это дело будет объединено с другим…

Пятью минутами позже, когда он закончил короткий пересказ дела первопричастниц, у всех на лицах появилось смешанное выражение любопытства, изумления и недоумения. Сидящие вокруг стола вдруг осознали, что некто открыл ящик Пандоры. Прошлое, только что вылезшее из этого ящика, уже переплелось с нынешним расследованием, и все вместе представляло собой настоящий кошмар для сыщика.





5. Среда. Четверг

Отцовство




В 14.30 того же дня Сервас вошел в зал Института судебной медицины, где его уже ждала доктор Фатия Джеллали. Она стянула свои пышные темные волосы в тугой узел и надела фартук и рабочую блузу. На этот раз эксперт нашла время, чтобы подкраситься и слегка оттенить губы красной помадой.

Она посмотрела на подходившего к ней Мартена с тем дружеским выражением, с каким обычно встречала всех, кто входил, и тепло пожала ему руку. Потом сняла с вешалки аккуратно этикетированный прозрачный мешок, который висел в углу, и сказала:

— Здесь платье первопричастницы и пеньюар. Я полагаю, вы захотите подвергнуть их анализу…

— Спасибо, — сказал Мартен и положил мешок на свободный металлический стол.

На маленьком столике возле раковины он заметил толстую книгу о ядовитых змеях.

Они подошли к столу, где лежало тело, и Фатия Джеллали откинула белую простыню. Серваса снова поразила необычайная худоба Амалии Ланг. Тазовые кости, ключицы и коленные чашечки, казалось, вот-вот проткнут тонкую бледную кожу. Отек с лица сошел, и скулы теперь выдавались так же резко, как и все остальные кости. На лице, на шее и ногах жертвы он заметил множество следов от укусов. У всех был разный рисунок, но в середине каждой двойной арки следа виднелись два более глубоких прокуса от ядовитых зубов. Сервас не был специалистом в данной сфере, а потому уже в который раз задавал себе вопрос, каким образом столько змей одновременно могли искусать Амалию Ланг. Он насчитал семь укусов. Семь из тринадцати… Но эти твари были достаточно пугливы. Значит, что-то их сильно разозлило…

— Амалия Ланг, сорок восемь лет, жена Эрика Ланга, — начала судмедэксперт.

Теперь, в отличие от расследования 1993 года, Сервас присутствовал на вскрытии до конца. Этих вскрытий у него набралось уже порядочное количество. Заключение Фатии Джеллали было тем же, что и на месте преступления: весьма возможно, что Амалия Ланг умерла от анафилактического шока, вызванного большим количеством ядов и их исключительной токсичностью. Наступила дыхательная недостаточность и остановка сердца. Маловероятно, чтобы кто-то до этого ставил эксперименты, чтобы выяснить, как влияют на человека одновременные укусы гремучей змеи, черной мамбы, кобры, тайпана и крайта, и судмедэксперт считала, что жертва продержалась не дольше нескольких минут. Доктор Джеллали сделала снимки каждого из укусов и собиралась послать их кому-нибудь из самых известных в мире герпетологов. Она не сомневалась, что эта история их очень заинтересует.

Кроме того, у Амалии Ланг незадолго до смерти был сексуальный контакт, и муж это подтверждает. Что же касается ее чрезвычайной худобы, то она явилась либо результатом суровой диеты, либо какой-то болезни, поскольку желудок ее был неестественно мал.

— Разумеется, текущие анализы либо подтвердят, либо опровергнут наши гипотезы, — осторожно улыбнувшись, заключила доктор Джеллали.





* * *


Выйдя из Института судебной медицины, Сервас заехал в школу за сыном. Он чувствовал себя не в своей тарелке в гуще мамаш и отцов семейства, приехавших под вечер забрать своих чад, и в сторонке стал дожидаться Гюстава. Мальчуган вылетел из школьного здания, как торнадо, резко затормозил на всем скаку, нашел его глазами и ринулся к нему со скоростью ракеты с лазерным наведением. Сервас коротко и нервно рассмеялся.

— Сегодняяпроходилслованаслогка! — выпалил Гюстав.

— Как-как? Что? — Не поняв, Мартен взъерошил белокурые волосы сына.

— Слова, которые начинаются на слог КА, — терпеливо повторил мальчик, словно объяснял простую вещь умственно отсталому. — Кактус, кафе, канарейка, караван, — с гордостью перечислял он.

— Кабинет, какашка, — с притворной серьезностью подхватил отец.

— Ой! — возмущенно взвизгнул Гюстав и засмеялся.

«Кадавр, кандалы, карбонизация, кошмар», — пронеслось в голове у Серваса. Он прижал к себе сына и вдохнул теплый запах его волос. В сорок девять лет Мартен снова, уже во второй раз, стал отцом, но теперь рядом с ним не было никого, кто мог бы помочь ему нести ношу отцовства. Ты уже не можешь вести себя как раньше. Теперь ты не один, от тебя зависит жизнь хрупкого и ранимого существа… Этот маленький человек так же нуждается в тебе, как ты нуждаешься в нем. А потому — хорош рисковать попусту, слышишь, старина?

Он проводил сына до машины, аккуратно закрыл дверцу и пристегнул ремень. Потом обошел машину, осмотрел ее и, садясь на водительское сиденье, уже в который раз спросил себя, когда же наконец сын решится назвать его «папа».

Вечером Сервас связался с Марго по «Скайпу». Дочь появилась на экране с ребенком на руках. Мартен никак не мог привыкнуть к технологиям, которые могли обеспечить связь между Тулузой и Монреалем и позволяли войти в каждый дом, сжимая огромный мир до размеров комнаты и тем самым лишая его изрядной доли присущей ему магии. Конечно, он видел прогресс во всем, но видел и нарастающую опасность — опасность мира без стен, без дверей, без укромных уголков, где можно было бы спрятаться, укрыться от шума и чужих приказов и спокойно подумать. Мира, отданного во власть сиюминутности и посторонних суждений, стандартных мыслей и всяческих доносов. В этом мире малейшее отклонение от стандарта вызывает подозрение, а потом и обвинение, а сплетня и предрассудок заняли место правосудия и системы доказательств. Из этого мира исчезли понятия свободы, сочувствия и понимания.

Мартен поболтал с Марго, которая прекрасно выглядела: волосы выкрашены в рыжий цвет, щеки разрумянились, словно она только что с мороза. Наверное, так оно и было: сквозь окно за ее спиной виднелся снег, а щечки ее сына, Мартена-Элиаса, щебетавшего у нее на руках, тоже краснели, как сладкие яблочки, и шапочка на нем была шерстяная.

— У тебя всё в порядке, папа? — спросила Марго.

В двадцать семь лет она взяла длительный отпуск, чтобы воспитывать сына, и похоже, это ей удавалось. В глазах у нее появился какой-то новый свет, и все былые демоны теперь, казалось, далеко.

— Хочешь поговорить с Гюставом? — спросил Сервас.

Он оставил их поболтать с глазу на глаз — сводного брата и сводную сестру. К этому словечку «сводный» Мартен тоже никак не мог привыкнуть… А потом снова вернулся на линию и успел услышать, как весело смеется Гюстав.

— Он хорошо выглядит, — сказала Марго, когда мальчик отошел от компьютера.


— У него еще бывают кошмары, — ответил Сервас, стараясь не выдать голосом своей тревоги.

— Это нормально, папа. Но ведь уже меньше, чем раньше, правда?

— Да, намного меньше.

— Он все еще хочет видеть… отца?

— Он ему не отец.

— Ты же хорошо понимаешь, что я хочу сказать.

— Все меньше и меньше. Вот уже целый месяц о нем не упоминал.

— И он теперь гораздо чаще смеется.

Это было верно. Поначалу Гюстав вообще не смеялся. Он почти ничего не говорил, был вялым и безразличным, пока на него не накатывал приступ неистового желания видеть своего «другого» отца. Но теперь это прекратилось. За несколько месяцев произошел огромный прогресс. Гюстав регулярно посещал женщину-психиатра. Постепенно, с ее помощью, они перешли к двум консультациям в неделю, потом к одной, а потом и к одной в две недели.

— Дай ему время, — посоветовала дочь.





* * *


Был час ночи, когда какой-то шум выдернул его из сна. Чей-то приглушенный крик. Одновременно и далекий, и близкий. А потом — тишина. Все его чувства мгновенно обострились: Мартен узнал голос Гюстава… Он отбросил одеяло, сердце его отчаянно колотилось. Прислушался. Но и в квартире, и во всем доме стояла тишина.

И все-таки он был уверен, что слышал какой-то звук. Зажег ночник, сел на постели, потом встал. Девятиметровая спальня вмещала только кровать, стенной шкаф, стул и комод. Эта мебель из «ИКЕА» предназначалась для комнаты, где он будет только спать. Сервас подошел к двери, которую держал всегда открытой. По коридору разливался сероватый туман, который шел из гостиной, дверь в комнату Гюстава была первая справа. В полумраке ее трудно было различить на фоне черной стены, но он точно знал, где она находится. Снова прислушался. Ничего. Тогда почему грудь сдавило, как тисками?

Мартен сделал еще шаг. Задержал руку на ручке двери. Потом повернул ее и открыл дверь. И сразу почувствовал холод. В свете ночника Гюстав сидел в изголовье кровати, и глаза его были широко распахнуты. Вот что за звук он услышал: сыну снова приснился кошмар.

Мальчик даже не заметил, что дверь открылась. Он пристально смотрел прямо перед собой, в противоположную сторону спальни. Сервас хотел подойти, но, повинуясь инстинкту, застыл на месте: что-то его удерживало. Внезапное ощущение чужого присутствия, мрачного и недоброго, и холод пронизывали его до мозга костей. Он повернул голову влево. Медленно. Очень медленно… Словно ни за что не хотел поворачиваться, зная, что сейчас увидит.

— У тебя замерзший вид, Мартен. Ты весь дрожишь, — медленно сказал Юлиан Гиртман[21].

Не в силах отвести взгляд от высокого силуэта в ногах кровати, Сервас затаил дыхание. Силуэт четко выделялся на фоне сероватого квадрата оконного стекла. Во мраке Мартен не мог точно разглядеть черты лица, но различал сверкающие, как драгоценные камни, глаза и улыбку тонких губ, похожую скорее на рану. Застывшую, неестественную, жестокую улыбку. Ему не понравилось, как Гиртман смотрит на его сына. И не понравилось, что творится с его собственным сердцем: оно словно покрылось ледяной коркой и гнало по всему телу похолодевшую кровь. Он хотел что-то сказать, но не смог: слова застряли в горле. На него накатил приступ тошноты.

А потом Сервас вдруг почувствовал справа от себя еще чье-то чужое присутствие… Он был настолько захвачен появлением Гиртмана, что попросту его не заметил, но ощутил еле уловимое движение воздуха.

Не говоря ни слова, Мартен медленно повернулся в эту сторону окаменевшим телом. И в пространстве между ночным столиком, где горел ночник, стеной и дверью увидел ее… Это была она: Марианна… Она распростерлась в какой-то странной и непостижимой позе. Вместо того чтобы посмотреть на своего сына — их сына, — отвернулась от него и уставилась в стену, почти уткнувшись в нее лбом. В полумраке Сервас различал только ее профиль. Жесткий, застывший, враждебный. Что с ней такое? Почему она отвернулась от Гюстава и не хочет даже взглянуть на него?

Посмотри на него! Это же твой сын!

Мартен вгляделся в мальчика, и его тревога усилилась. В широко открытых глазах ребенка он прочел ужас. Гюстав боялся… Боялся этих двоих… И сразу же в нем взметнулись гнев и протест. Отцовское чувство взяло верх и вернуло ему способность двигаться. Он рванулся к кровати. Гюстав сидел, съежившись и подтянув колени к груди, и Сервас вдруг понял, что не эти двое вызывали у него такой ужас, а то, что находилось в кровати.

Сердце его колотилось, он откинул одеяло — и замер. Десятки змей — черных, серых, полосатых — длинных и блестящих, как судовые канаты на палубе корабля, извивались между простыней и одеялом. В нескольких сантиметрах от ног Гюстава. Мартен закричал.

И проснулся.

Он буквально плавал в поту. Сердце стучало так же отчаянно, как во сне. Сервас сел на постели и попытался отдышаться. Как это часто с ним случалось, сон был настолько реален, что разлившаяся в крови дурнота еще долго его не отпускала.

Он встал, подошел к комнате сына и толкнул дверь. Гюстав спал, засунув в рот большой палец, и его светлые ресницы чуть подрагивали. Сервас побрел в ванную и порылся в шкафчике с лекарствами: к нему снова вернулась боль в коренных зубах. Он направился в кабинет, включил ноутбук, зашел в кухню, чтобы заварить себе пакетик чая, вместе с чаем проглотил обезболивающее и вернулся за письменный стол.

В эту ночь заснуть ему больше не удалось.





* * *


Было 1.13 ночи, и проселочная дорога узкой лентой стелилась в свете фар. Все заливал лунный свет, и полосы тумана тянулись по ущельям, бестелесные, как сны. На фоне темно-серого неба рощи и леса на вершинах холмов вырисовывались как стоящие строем великаны. Присутствие вдоль дороги ферм или центров верховой езды выдавали лишь заборы. Время от времени у обочины в свете фар возникала часовня и снова тонула в темноте.

Он вел машину быстро, но спокойно, заранее видя каждый вираж, каждый перекресток. Вот только в этот час знаки остановок различались с трудом. Через опущенное стекло щеку ласково овевала бодрящая ночная прохлада. Он тихонько включил радио, и теперь компанию ему составили дикторы ночной программы. Ему ужасно нравились такие поездки в полутьме, под убаюкивающие голоса дикторов, которые ночью звучали намного мягче, чем днем. Он давно заметил, что они говорят гораздо меньше всякой чуши, чем их дневные коллеги. Может, оттого, что ночь располагает прежде всего к размышлениям, скрытности и тайне…

Он не стал въезжать на платную дорогу региона Тулуз-Эст по шоссе А68 Тулуза — Альби и съехал с автобана минут через двадцать. Район, который разворачивался перед ним, казалось, вынырнул из далекой-далекой эпохи, откуда-нибудь из поры великого оледенения. Тогда не было еще ни антенн, ни вышек мобильной связи, ни индустриальных зон, ни новых земельных участков, как шампиньоны, пробивавшихся повсюду. И не светились огромными галактиками большие города. По ночам оба мира казались ближе друг к другу, чем днем, хотя у них не было ничего общего, кроме соединявших их дорог.

Он прямо в машине выкурил сигарету и выбросил окурок в открытое окно, приближаясь к цели своего путешествия: к утоптанной под автостоянку площадке в лесу за поворотом. Площадка находилась на самом берегу, там, где река делала вираж параллельно дороге. Красный «Ситроен 4» с белой крышей был уже на месте. «Нет ничего лучше автомобиля, если ищешь укромное местечко», — сказал он себе, паркуясь рядом.

Заглушил мотор.