Сожалею о тебе

Степень их предательства ужасает меня. Не могу понять, как мать ходила по дому, вся в слезах от горя по любимому мужу, а потому бросалась с поцелуями на его лучшего друга.

— Выглядело, будто вам совсем наплевать.

Возможно, я не разозлилась бы так, застав мать целующейся с незнакомцем. Но Джонас нам не чужой. Он — жених тети Дженни.

В это время мужчина выпускает меня из объятий и кладет руку на плечо.

— Конечно же, это не так. То, что ты видела… не имело к Крису и Дженни никакого отношения.

— Неправда, — вырываюсь я из его хватки.

Джонас вздыхает и скрещивает руки на груди. Он действительно выглядит очень раскаявшимся. Безумно хочется стереть это выражение с его лица.

— Мы с твоей мамой… мы только… Сам не знаю. Не могу объяснить, что вчера произошло. И, честно говоря, не желаю объяснять. Вам следует обсудить это с матерью вдвоем. Ты не можешь навечно запереться в спальне. Понимаю, что сейчас ты злишься, но обещай побеседовать с ней о случившемся.

Я киваю только потому, что он, кажется, говорит искренне. Хотя я вовсе не собираюсь мириться с матерью.

Моя ярость в основном направлена не на Джонаса, а именно на нее, примерно в соотношении один к девяти, потому что именно она виновата во всем. Тетя Дженни даже не была замужем за мистером Салливаном. Они и встречались-то всего ничего. Кроме того, отец не приходился ему братом, поэтому если сравнивать степени предательства Джонаса и мамы, то они окажутся абсолютно неравнозначными.

Джонас должен чувствовать себя виноватым, но вот она — настоящая мразь.

Я поднимаю взгляд на потолок и провожу руками по лицу. Затем упираю их в бока.

— Не могу поверить, что я разбила телефон.

— В честь дня рождения могу простить тебе небольшое нарушение правил. Только не говори об этом другим ученикам.

Его слова меня удивляют, но я нахожу в себе силы, чтобы посмеяться. Затем тяжело вздыхаю.

— Совсем нет праздничного настроения.

И вообще, сложно радоваться, когда собственная мать забыла про твой праздник. Полагаю, это означает, что традиционный ужин отменяется. Ну и к лучшему.

Джонас указывает в сторону кабинета.

— Мне пора возвращаться. Можешь подождать окончания урока в своей машине? В классе должны думать, что тебя наказали.

Я киваю и делаю шаг назад, глядя, как мистер Салливан исчезает за дверью. Часть меня хочет поблагодарить его, но я понимаю, что немедленно об этом пожалею. На самом деле мне не за что говорить «спасибо», так как он должен простить еще миллион моих провинностей, хотя бы для сравнения счета.





* * *


Следующие три занятия проходят без единого скандала. Прогресс.

Я не видела Миллера с самого утра, и это меня убивает. Обычно мы переписываемся в течение дня, но сейчас осколки моего мобильника, вероятно, покоятся на дне мусорной корзины. Когда я вхожу в столовую на обеденном перерыве, то вижу, как лицо моего парня немедленно расплывается в улыбке от облегчения. После того как я подхожу к столику, он отодвигается, освобождая место между собой и Эфреном.

— Ты в порядке? — спрашивает Миллер, как только я сажусь. — Ходят слухи, что ты швырнула телефон в мистера Салливана.

— Я действительно бросила сотовый в его сторону, но целилась при этом в мусорку.

— Заработала наказание?

— Нет. Он просто вывел меня в коридор и обнял.

— Погоди-ка, — уточняет Лекси, — ты кинула в него телефон, а он тебя обнял?

— Только никому об этом не рассказывайте. Мне нужно притвориться, что он назначил наказание.

— Жаль, что у меня нет дяди среди учителей, — вздыхает подруга. — Как же нечестно.

— Но сейчас все хорошо? — шепотом повторяет вопрос Миллер.

Он целует меня, а затем прислоняется головой к плечу и остается в этом положении.

Я киваю, потому что сама хочу в это верить, но если говорить начистоту, то сегодняшний день — отстой. Как и прошлая ночь. Да и последние два месяца, конца этому не видно. Чувствую, как подступают слезы, и тут ощущаю руку Миллера на спине.

— Такая хорошая погода. Не хочешь покататься на Норе?

— С огромным удовольствием! — Это действительно единственное, что может принести мне радость.


Я сбежала с ним с похорон, принимала наркотики в его обществе, затем заработала совместное наказание, тайком провела его в спальню и потеряла с ним девственность. Поэтому пропуск школьных занятий выглядит почти улучшением в моем поведении.





* * *


Миллер отвозит меня в городской парк, который расположился вокруг большого пруда. Именно сюда отец приводил меня на рыбалку. Мой бойфренд садится в тени под деревом, вытянув ноги, и хлопает ладонью по земле рядом. Я опускаюсь на траву и кладу голову ему на плечо, а он обнимает меня. Принимаю такую позу, чтобы нам обоим было удобно.

Теперь он опирается щекой о мою макушку и произносит:

— Расскажи мне об отце.

Со смерти папы прошло не так много времени, но мне все равно приходится основательно покопаться в памяти, чтобы сформулировать ответ.

— У него был великолепный смех. Такой громкий, что наполнял собой все пространство. Иногда мама даже ругалась, потому что люди оборачивались и обращали на нас внимание. А приступы веселья у него бывали постоянно. Еще он очень много работал, но я никогда на него за это не обижалась. Наверное, потому, что если уж он был рядом, то по-настоящему слушал. Хотел знать, как прошел мой день, и рассказывал о своем. — Я вздыхаю. — Мне так его не хватает. Я скучаю по тому, как мы болтали, даже если совсем нечего было обсуждать.

— Кажется, твой папа был замечательным человеком.

Я киваю.

— А как насчет твоего?

— Наши отца не похожи. Совсем. — Я чувствую, как грудь Миллера опускается, словно он издал неслышный, неубедительный смешок.

— Он тебя вырастил?

— Нет. — Я ощущаю, как парень помотал головой. — В детстве я иногда проводил с ним время, но он постоянно сидел в тюрьме. Последний раз его арестовали, когда мне было пятнадцать, и тогда срок назначили довольно долгий. Через пару лет отец должен снова выйти, но не думаю, что захочу его увидеть. В любом случае, мы не общались очень давно.

Так вот почему папа отпустил тот комментарий насчет Адамса-старшего и сказал что яблочко не падает далеко от яблони. Очевидно, он ошибался.

— Вы поддерживаете связь?

— Нет, — признается Миллер. — В смысле… Я не ненавижу его. Просто понимаю, что некоторым людям хорошо удается быть родителями, а некоторым — нет. Я не принимаю это на свой счет. И поэтому меня не особенно тянет с ним общаться.

— А твоя мать? — спрашиваю я. — Какой она была?

— Я не слишком хорошо ее помню, — после недолгого колебания начинает говорить Миллер, — но и никаких плохих воспоминаний она после себя не оставила. — Он кладет одну ногу на мою лодыжку. — Знаешь, мне кажется, именно благодаря ей я и заразился любовью к фотографии. После того как мама умерла… У меня ничего от нее не осталось. Она не любила позировать, поэтому ее снимков практически не сохранилось. А тем более видеоматериалов. Поэтому я выпросил у деда фотоаппарат и не сводил с него объектива.

— Наверное, материалов с ним хватит на целый фильм.

— Вполне возможно, — смеется Миллер. — Может, так и следует сделать. Даже если кино будет только для меня одного.

— Так что будет после того, как…

— Со мной все будет в порядке. — Парень роняет эти слова таким тоном, что становится ясно: тема закрыта. И я понимаю, почему. Отец в тюрьме, мать мертва, у дедушки последняя стадия рака. Я и сама не захотела бы такое обсуждать на его месте.

Какое-то время мы просто молча сидим, пока Миллер не произносит:

— Блин. Все время забываю. — С этими словами он поднимается и бежит к пикапу. Обратно он возвращается уже с камерой и треногой, которые устанавливает в нескольких футах от нас. Потом занимает прежнее положение между мной и деревом. — В этот раз постарайся не смотреть в объектив все время.

В это время я как раз глазею прямо на него, поэтому перевожу взгляд на пруд.

— Может, стоит просто отказаться от проекта?

— Но почему?

— Мое внимание сейчас сосредоточено на другом. Я постоянно в плохом настроении.

— Насколько сильно тебе хочется стать актрисой, Клара?

— Это единственное, чем я планирую заниматься.

— Прости, если открываю неприглядную истину, но на съемочной площадке ты тоже не всегда будешь в хорошем расположении духа.

— Ненавижу, когда ты прав, — выдыхаю я.

— Должно быть, ты очень сильно меня ненавидишь. — Рассмеявшись, Миллер целует меня в висок.

— Ни капельки, — легонько качаю я головой.

После этого мы снова умолкаем. На другой стороне пруда я замечаю мужчину с двумя мальчиками. Он учит их, как забрасывать удочку. Интересно, изменяет ли он жене?