Стальные останки

– Тогда пусть там и остается. Нет смысла прерывать его молитвы для чего-то в этом духе, верно? Я могу задать все интересующие нас вопросы прямо здесь.

– Мы уже пытались ее допросить, моя госпожа. – Капитан наклонился ближе, словно чтобы что-то продемонстрировать, и женщина в лохмотьях отпрянула. – Не добились ни единого вразумительного слова. Еще пытались покормить, но она только воду пьет. Наверное, мы могли бы…

– Спасибо, капитан. Думаю, дальше я сама.

Ракан пожал плечами.

– Воля ваша, госпожа. Мне нужно выставить полевой караул вокруг лагеря, на случай, если ночью явятся гости. Я оставлю вам пару человек. Когда закончите, приведите ее в лагерь – попытаемся снова накормить. – Он кивком указал на небо за обугленными стропилами. – Лучше не тяните. Как и сказал надзиратель, скоро стемнеет.

Он коротко поклонился, развернулся и жестом приказал трем солдатам остаться. Остальные последовали за ним по улице. Шанта тоже остался – замер у дальней стены разрушенного склада, будто нерешительный покупатель у входа в лавку. Арчет присела на корточки, чтобы быть с женщиной лицом к лицу.

– Тебе что-нибудь нужно? – мягко спросила советница императора.

Женщина уставилась на нее, как предположила Арчет, зачарованная зрелищем необычайно черной кожи.

– Кириатка, – пробормотала она. – Взгляни на стены свои, кириатка. Посмотри, что с ними сделали. Вот, что бывает, если оказаться между болотным псом и его ужином.

– Да. – Арчет понятия не имела, как выглядит болотный пес. Акцент у женщины явно не местный, она пропускала тетаннские шипящие – значит, это не ее родной язык. – Можешь сказать свое имя?

Женщина отвернулась.

– Какой от этого толк?

– Как пожелаешь. Я Арчет Индаманинармал, особый посланник его императорской светлости Джирала Химрана II. – Она сделала приветственный жест тетских всадников, формально-витиеватый, приложив правую руку к левому плечу. – Служу всем народам Откровения.

– Я не из племен, – пробормотала женщина, по-прежнему избегая смотреть на нее. – Меня зовут Элит. Я из Эннишмина.

«Ого».

Губы Арчет напряглись, словно от внезапной боли, задолго до того, как она сумела сдержать эмоции. Окинув взглядом одежду женщины, советница императора отыскала на груди оранжевые обрывки – там раньше была нашивка-картаг, знак гражданина, не обратившегося в истинную веру. Неудивительно, что Элит так поступила: мародеры и преступники по всей Империи считали нежелание следовать Откровению чем-то вроде разрешения на грабеж; в любом набеге или другом разбое низкого пошиба неверные становились легкими жертвами. Имперские суды были склонны к тому же образу мыслей; злодейства против необращенных или их собственности все время наказывали недостаточно серьезно, время от времени игнорировали. Когда раздавался звон железа и копыта стучали по улице, стоило послушаться доброго совета и сорвать требуемый по закону опознавательный знак своего гражданства второго сорта, прежде чем его заметит кто-то с клинком и затвердевшим от кровожадности членом.

– Мы отправились на юг, – продолжила Элит, словно в чем-то обвиняя Арчет. – Нам сказали, тут безопаснее. Дескать, Император протянул руку дружбы. И вот, погляди…

Арчет вспомнила длинные, ковыляющие колонны из Эннишмина, одинокие струйки дыма над горящими поселениями, которые они оставляли позади, начертанные на вымытом зимнем небе, словно обвинительное заключение. Ее боевой конь стоял на вершине выжженного холма, и она видела, как мимо двигались усталые люди – большинство пешком, время от времени с телегами, нагруженными пожитками и жмущимися друг к другу детьми – телеги эти походили на плоты, подхваченные течением медленной реки. Она слышала за спиной шумные дурачества и перебранку имперских солдат, которые рылись в куче добра, собранного в сотнях домов, прежде чем их предали огню. Лицо горело, как от пламени ровно горящего костра.

А лицо Рингила отражало ярость.

– Послушай меня, Элит, – опять начала Арчет. – Тому, кто это сделал, суждено предстать перед судом Императора. Вот почему я здесь.

Элит издала сдавленный смешок. Арчет кивнула.

– Понимаю, ты нам не доверяешь. Но прошу, хотя бы расскажи, что ты видела. Ты ничего от этого не потеряешь.

Теперь женщина посмотрела ей прямо в глаза.

– Что я видела? Я видела «…конец света, а с ним – ангелов, спускающихся с Ленты, чтобы воплотить в жизнь старые пророчества и обратить в прах все дела людей вместе с их гордыней». Хочешь, чтобы я это сказала?

Цитата из Откровения. «О покаянии», песнь пятая, стихи с десятого по шестнадцатый или где-то так. Арчет устало присела на полуразрушенную стену.

– Я не хочу, чтобы ты что-то говорила, – мягко сказала она. – Правда мне пригодится, если ты захочешь ее поведать. Если нет, можем просто немного тут посидеть. Воды хочешь?

Элит долго смотрела на свои руки. Небо по ту сторону почерневших балок заметно потемнело. Легкий ветерок забрел в гавань и потревожил водную гладь. По набережной ходили туда-сюда люди Ракана.

Арчет ждала.

В какой-то момент Шанта открыл было рот, но Арчет сердитым взглядом и единственным напряженным жестом не дала ему издать ни звука.

Если женщина из Эннишмина что-то и заметила, виду не подала.

– Мы молились, чтобы они пришли, – наконец проговорила она. Ее голос был сдавленным шепотом, из которого давно выжгли все чувства. – Всю зиму мы приносили жертвы и молились, но взамен подоспели ваши солдаты. Они сожгли наши дома, изнасиловали моих дочерей, а когда мой младший попытался их остановить, загнали его в угол комнаты и насадили на пику, воткнув ее в живот. Так, чтобы мы все видели.

Арчет уперлась локтями в колени, сложила ладони и уткнулась подбородком в получившийся «клинок».

– Когда они закончили, Эрло сняли, потому что солдату понадобилась пика, и оставили его на полу истекать кровью. Не убили – дескать, знайте милосердие Империи. И они смеялись. – Элит продолжала смотреть себе на руки, пока говорила. Казалось, она удивляется тому, что они по-прежнему на месте. – Они убили Гишлит, мою младшую дочь, потому что она укусила одного из них, когда пришел его черед. Нинея понесла и позже покончила с собой. Мирин выжила – она всегда была самой сильной.

Из сдавленного горла Арчет вырвался протяжный, почти неслышный вздох. Она сглотнула.

– А твой муж?

– Его не было. Дрался с Чешуйчатым народом вместе с другими нашими сыновьями. Потом вернулся домой, обожженный и искалеченный драконьим огнем на побережье Раджала. Там он увидел, как умерли наши сыновья – это его сломило, а не потеря руки и лица, как люди говорили. Он никогда… – Элит осеклась и посмотрела на Арчет. – Мирин нас оставила, она теперь в Оронаке, вышла за моряка. Вестей не шлет.

В этом не было ничего хорошего. Надежная почта из числа тех вещей, которыми заслуженно славилась Империя: курьерская служба работала как часы со времен отца Акала, и Оронак находился не так далеко на побережье. Арчет пару раз бывала в этой дыре. Сырые, испятнанные солью деревянные здания и тротуары, проложенные по серому песку, никаких мощеных улиц, не считая набережной. Потасканные шлюхи на каждом углу; работенка для них текла рекой с торговых кораблей, которые соревновались за места в гавани.

– Он сбежал. – На этот раз Элит не отвела взгляд, и ее глаза внезапно вспыхнули, делясь недоверием, которого Арчет пока не понимала. – Они пришли, наконец-то пришли – а он сбежал. С остальными, в холмы. Я стояла посреди улицы и кричала им, просила о расплате или смерти, если им будет угодно, но Верлек сбежал. Взял и сбежал.


Арчет нахмурилась.

– О расплате?

– Мы молились! – повторила Элит таким тоном, словно разговаривала с идиоткой, с кем-то, не способным уследить за рассказом. – Я же тебе сказала! Мы всю зиму молились, чтобы они пришли. Чешуйчатый народ наступал с Севера, имперцы – с Юга и Востока. Мы молились о вмешательстве, а они не пришли! Мы принесли жертвы, а они бросили нас на произвол судьбы. И вот теперь они пришли – через десять лет, когда мои сыновья и дочери спят мертвым сном в украденной земле Эннишмина, когда мы рассеялись, как льняное семя, в краю тех, кто нас ограбил. Какой от этого толк?!

На последних словах ее голос надломился, словно что-то в глотке разорвалось. Арчет посмотрела на Шанту. Инженер приподнял бровь и промолчал. Люди Ракана неподалеку притворились, что не слышали. Арчет подалась вперед и протянула открытую ладонь, хотя в символике этого жеста сама не была до конца уверена.

– Элит, помоги мне понять. Вы молились, чтобы эти… существа пришли. Вы… э-э… ты их призвала? Для защиты?

– Десять гребаных лет, – с несчастным видом пробормотала Элит. – Какой теперь от этого толк?

– Да, десять лет назад, в Эннишмине. И они наконец пришли. Но что они такое, Элит? О чем мы сейчас говорим?

Женщина из Эннишмина посмотрела на нее, и в блестящих, полных слез глазах на грязном, измученном лице мелькнуло что-то коварное, почти злобное.

– Вам их не остановить.

– Понятно, мы их не остановим. – Арчет кивнула, подыгрывая. – Справедливо. Но все равно скажи, чтобы я хоть знала. Что они такое? Кого ты призвала?

Губы Элит дергались в нерешительности. Она словно болталась на конце веревки, невидимой для Арчет.

А потом…

– Двенды, – произнесла она, будто разучивая новое слово.

И выпрямилась, а потом ухмыльнулась, и Арчет поняла, что мучительно оскаленные сломанные зубы на дрожащем лице с выпученными глазами этой ночью удастся забыть лишь благодаря кринзанцу.





Глава 13




На следующее утро Рингил отправился к Восточным воротам. Это вряд ли была хорошая идея, но таковых у него после возвращения появлялось немного.

Ворота, построенные пару веков назад вместе с ведущей к ним насыпной дорогой, были из самых старых в городе, с тех времен, когда Трелейн еще не раскинулся во все стороны и не стал широким, как море, некогда они служили главным въездом. В них ощущалась грубоватая, старомодная красота; немалая доля городских доходов от быстро развивающейся торговли ушла на оплату блестящего камня из южных каменоломен и на жалование лучшим каменотесам в округе, чтобы те обтесали его и украсили. Сдвоенные арки вздымались на двадцать футов над головами тех, кто входил и выходил из Трелейна через ворота, словно отражая длинный мощеный двор с зубчатыми стенами и статуями болотных духов-хранителей по углам. Когда на резной камень падали лучи солнца, он мерцал и горел, будто инкрустированный только что отчеканенными золотыми монетами. Ночью в свете Ленты денежки становились холодными и серебряными, но эффект был тот же самый. Все вместе славилось повсюду как одно из архитектурных чудес света.

«Жаль, что его приходится использовать в качестве пыточной».

«Ты же понимаешь – надо как-то впечатлить гостей».

От мрачной правды не скрыться, сколько ни насмехайся. У любого человека, впервые вошедшего в Трелейн через Восточные ворота, не осталось бы никаких сомнений в том, как в этом городе обходятся с нарушителями закона.

Он понял, едва прошел под внутренней аркой, что в последнее время казней не было – иначе собралась бы толпа. Вместо нее по истертой центральной части двора в обе стороны беспрепятственно перемещались пешеходы, тележки и скот. Вдоль боковых стен тянулись торговые ряды, и грязные детишки бегали туда-сюда, навязывая горсти резаных фруктов и сладостей. В одном углу пара болотных обитателей расстелила цветастое одеяло для предсказания будущего, рядом жонглировали ножами и разыгрывали сценки из местных легенд. В воздухе повис густой запах навоза и прогорклого масла для жарки.

«Могло быть и хуже, Гил».

Клетки висели высоко над головами, в лучах солнца, на массивных держателях, прикрепленных к стенам внутреннего двора, по пять с каждой стороны. Формой они напоминали луковицы и издалека выглядели даже изящными: узкие стальные прутья изгибались вниз и наружу от верхней части центрального стержня, сходясь в основании и встречаясь в том месте, где в корпус клетки был вделан сурового вида механизм, из которого выдвигался кол. Приблизившись, Рингил увидел, что был не совсем прав по поводу отсутвия казней. В одной из клеток еще находились человеческие останки.

Внезапно поле зрения от края до края начало обугливаться, как муслиновая занавеска, угодившая в огонь. Воспоминание засияло, словно безжалостное солнце пустыни.

Джелим в рубахе приговоренного – кричит и бьется в руках стражников, которые тащат его в клетку.

Иногда осужденных опаивали перед исполнением приговора, из милости или потому что кто-то вложил достаточно монет в правильные руки. Но не за это преступление. И не того, кто должен был стать примером для других.

Рука Гингрена сжимала запястье Рингила как тиски. Вооруженные слуги в кольчуге и кожаных доспехах окружили обоих – на случай, если кто-то в взбудораженной толпе что-то слышал и сделает нежеланный вывод относительно связи между бледным молодым Эскиатом на возвышении для знати и обреченным парнишкой в клетке.

«Ты будешь смотреть, мальчик мой. Ты будешь стоять и смотреть до последней, мать ее, секунды, даже если мне придется лично удерживать тебя на месте».

Применять силу не пришлось. Укрепленный ненавистью к самому себе, запасшись мрачным презрением, которым он пропитался за время общения с Милакаром, Рингил отправился к воротам, сжав губы и преисполнившись странной, тошнотворной энергии, будто шел на казнь не только Джелима, но и на свою собственную. В глубине души – там, где царил холод, – Рингил думал, что справится.

Как же он ошибался…

Пока Джелима удерживали над опущенным колом и вынуждали опуститься, так что в какой-то момент его дерганье внезапно прекратилось, а глаза широко распахнулись, Рингил держался. Когда из уст обреченного вырвался протяжный, утробный вопль отрицания, палач под клеткой стал вращать рукоятку механизма, и с каждым движением зубцов стальной шипастый кол выдвигался на дюйм; Джелим забился в крепких руках, издавая вопли, которые через равные промежутки времени прерывались нечеловеческими звуками, словно кто-то пытался вдохнуть густую грязь, когда он медленно вытянулся, будто непристойная пародия на солдата, встающего по стойке смирно перед толпой, и его судороги начали повторяться снова и снова; когда из-под клетки закапали кровь, дерьмо и моча…

Рингил очнулся на досках платформы; горло саднило от рвоты, а один из слуг лупил его по лицу. Для него расчистили место – видимо, прочее благородное собрание не хотело испачкать наряды. Но никто не глядел на него с отвращением.

На него вообще не смотрели.

Все взгляды были устремлены на клетку и источник звуков, исходивших из нее.