Темная вода

– Он исключительно особенный. Мальчики в вашем роду рождаются один раз в несколько столетий. Его сила абсолютна, она уже есть, ей не нужно испытание. И с каждым прожитым годом он будет становиться все сильнее и сильнее. Особенно теперь, после того, как… – Шипичиха замолчала, но Нина и так ее поняла. После того, как Темка прошел испытание и Светлой, и Темной водой.

– Та тварь… Сущь поэтому пыталась его убить? Чтобы он не стал сильным? Что это вообще такое?

Шипичиха смотрела на Нину с жалостью и молчала. Поэтому Нина заговорила сама:

– Мне нужны мои воспоминания! Все до единого! Я не могу с этим жить, пока не пойму, что тогда случилось.

– Я затем и пришла. – Шипичиха устало потерла глаза, сняла с шеи свои бусы. Те самые бусы. – Я не верну тебе все воспоминания сразу, ты можешь с ними не справиться, но я открою дверь настолько широко, насколько это возможно.

– Я хочу знать правду про свою маму. Всю правду. Слышите?

– Узнаешь. – Шипичиха потянулась к висящей на перилах шали, набросила ее Нине на плечи. – И я очень надеюсь, что после этого ты сможешь нас простить.

– Кого – нас? – Костяные бусы в костлявых руках пощелкивали, как счеты, а вырезанные на них символы вспыхивали один за другим, выжигая на сетчатке огненные отпечатки.

– Сейчас я открою дверь, Нина. Приготовься…





* * *


– …Сейчас я открою дверь, Нина. Приготовься!

Ласковый шепот и теплые ладони на Нининых плечах. Тяжелая дубовая дверь еще заперта, и засов привычно светится непонятными закорючками. Закорючки вырезала бабушка. А одну, самую красивую, похожую на птичку, она разрешила вырезать Нине. Мама тогда очень ругалась, потому что маленькой девочке нельзя играть с ножом, даже не с настоящим, а костяным. Но сейчас мама не злится, в мамином голосе – радость. А все потому, что у Нины сегодня день рождения и за запертой дверью ее ждет подарок.

– Ты только пока не смотри. Закрой глаза, малышка.

Нина послушно закрывает глаза ладошками, затаив дыхание, слушает скрип дверных петель, а потом на нее обрушивается ураган, сшибает с ног, опаляет горячим дыханием. Нина визжит и открывает глаза.

Это не ураган. Это собачка! Огромный, больше Нины пес! У него серая с подпалинами шерсть и карие глаза. Он улыбается Нине. Да, да, улыбается! Виляет хвостом и продолжает облизывать с ног до головы!

Ее подарок! Самый лучший в мире подарок! Она обхватывает пса за шею, зарывается лицом в его косматую шерсть, счастливо смеется.

– Вот видишь, Алена, – слышится за спиной голос бабушки, – а ты говорила – блохи!

Мама тоже смеется, звонко и весело, снова кладет ладони Нине на плечи и говорит заговорщицким шепотом:

– А у меня для тебя тоже есть подарок, малышка.

В большой картонной коробке – кукла со смешными пуговичными глазами в красном горохами платье.

– Познакомься, это Клюква!

Нина одной рукой продолжает обнимать за шею своего пса, а второй достает из коробки Клюкву. Ей хочется такое же нарядное платье. И платье, только уже не кукольное, а самое настоящее, ложится на спинку стула, так, чтобы Нина могла рассмотреть его со всех сторон. Нина снова визжит от восторга. Это лучший день рождения в ее жизни. Бабушка сказала, что это третий день рождения, и обещала, что таких дней в жизни Нины будет еще очень много. Дней рождений и подарков!

– Ну, малышка, обернись! Обними маму!

Нина оборачивается, раскидывает в стороны руки для объятий. Для этого ей приходится отпустить свою собаку, но Клюкву она держит очень крепко.

– Я люблю тебя, Нина! – Незнакомая женщина, очень изящная, очень красивая, с волосами цвета спелой пшеницы, в нарядном платье в цветочек смотрит на нее с любовью. – Я люблю тебя, доченька! Ну, обними же маму!

…Нина открыла глаза, чувствуя под одной ладонью собачью шерсть, а под второй – гладкий шелк платья в горохи, чувствуя сладко-терпкий аромат маминых духов, чувствуя острую боль в сердце. Ее мама… ее настоящая мама только что называла ее малышкой и прижимала к груди. Как же она могла такое забыть?! И кем была та, которую она двадцать лет считала мамой? Оставался еще один вопрос, но задавать его Шипичихе Нина боялась, потому что глубоко в душе уже знала на него ответ. У нее отняли детство и воспоминания о маме, потому что мамы больше нет в живых. Обеих ее мам больше нет…

– Ее никогда не звали Аленой, всегда только Еленой. – Шипичиха возилась у плиты, заваривала какие-то травы. – Но мы решили, что нет надобности менять имя. Алена… Лена…

– Кто она? – спросила Нина, не узнавая собственного голоса. – Почему она?

– Она была моей племянницей и подругой твоей мамы, приезжала ко мне каждое лето. Лучше ее никто бы не справился. Никому, кроме нее, я бы тебя не доверила. Когда все это… этот кошмар закончился, ты была в беспамятстве, я боялась, что не смогу сохранить твой рассудок. Прости, но мне пришлось действовать быстро.

– Вы закрыли дверь.

– Да, я закрыла дверь. А потом мы с Леной увезли тебя из Загорин, сначала в райцентр, а потом и вовсе за тысячу километров. Мы оформили бумаги на удочерение. Не спрашивай, чего мне это стоило. Наверное, именно тогда я и научилась управлять с мороком не хуже Силичны. Лена не могла родить детей. Ни я, ни твоя прабабушка не могли ей с этим помочь. Иногда так бывает. Иногда Господь не дает родных детей, а потом награждает приемными. Она очень тебя любила, девочка. Больше жизни любила. Ради тебя она пожертвовала многим, хранила тайну до самой своей смерти. Мы думали, если тебя удалось оторвать от Темной воды, если ты все забыла, то не стоит и напоминать. Мы надеялись, ты станешь жить самой обычной счастливой жизнью. Но судьбу не обмануть.

– Где моя мама? – спросила Нина шепотом. – Где моя настоящая мама?

– Ты все еще не вспомнила? – Шипичиха посмотрела на нее с жалостью.

Нина не знала, что должна вспомнить, но дверца внутри ее едва держалась от рвущихся наружу воспоминаний.

– Твоей мамы больше нет. Ее не стало еще тогда… двадцать лет назад. – Шипичиха разлила отвар по двум кружкам, одну придвинула к Нине, вторую оставила себе. – Я не знаю, что с ней случилось. Никто не знает. Но я думаю, почти уверена, что знаешь ты. Поэтому ты и закрылась, сама помогла мне запереть ту дверцу. Ты не хотела помнить, как умерла твоя мама, а я не хотела тебе напоминать. Но дверца больше не заперта. Скоро ты вспомнишь, Нина.


– Я знаю, кто убил мою бабушку! – Нине казалось, что она визжит, но на самом деле она шептала, почти шипела. – Мою бабушку убила эта тварь! Я видела своими собственными глазами!

– Что ты видела, Нина? – Шипичиха сделала глоток из своей чашки.

Тонкий хвост, сбивающий головки одуванчиков… Черные когти, с каждым мгновением становящиеся все длиннее… Замах лапой… И сочащийся кровью ошметок в этой лапе…

Закружилась голова, а следом закружилась и кухня.

– …Не смотри! – То ли просьба, то ли приказ, и пахнущая кровью и мокрой шерстью лапа зажимает ей рот. – Не смотри и не кричи…

…Грязные болотные сапоги пачкают добела начищенные половицы. Загорелая рука откидывает покрывало, чтобы было проще заглянуть под кровать, чтобы было проще найти ее, Нину. Не то стон, не то рык, но доносящийся уже из гостиной…

– …Не смотри…

– …Не вспоминай! – сиплый голос старухи и горький запах луговых трав. – Не пускай их, пока не станешь готова, девочка! Если впустишь сейчас, сойдешь с ума, и еще один ребенок останется сиротой. Хочешь такого для своего сына?

Она не хочет, поэтому мотает головой, пытаясь одновременно освободиться и от лап, и от кошмара воспоминаний. Она никогда не бросит своего сына! Она не такая, как ее мама!!!





* * *


Мир Чернова рушился уже во второй раз. Во второй раз кубарем катился под откос. И Чернов катился следом, из последних сил цепляясь за остатки здравого смысла. Эта ночь… ночь, которую он пережил благодаря Нине, дала ему кое-что. Нет, не уверенность, а надежду. Вот только при свете дня надежда казалась призрачной, куда более призрачной, чем навьи хороводы. С ней нужно было свыкнуться, заставить себя посмотреть на рушащийся мир под другим углом. А для этого Чернову просто жизненно необходимо то, что можно объяснить обычной логикой, что можно подвергнуть анализу…

…О том, что срок отсидки Лютаева подходит к концу, он узнал два с половиной года назад от Гришаева. А как только узнал, начал готовиться.

Земля у Темной воды стоила сущие копейки, но даже если бы Чернову пришлось заплатить в разы больше, он бы заплатил не задумываясь, потому что, когда придет время, он должен находиться здесь. Нет, этого мало! Когда придет время, он должен быть здесь своим. Несколько щедрых пожертвований в местный благотворительный фонд, долевое участие в строительстве нового корпуса в пансионате «Светлая вода», помощь районному краеведческому музею – и вот он уже свой, и вот он уже один из столпов местного общества. И вот уже с ним разговаривают о тех вещах, которые в присутствии чужаков предпочитают не обсуждать, приглашают на творческие вечера в «Стекляшку», зазывают на охоту и рыбалку. А еще в баньку с домашним квасом и домашним же самогоном. И все бы хорошо, если бы он продвинулся хоть на йоту, если бы нашел хоть что-нибудь, хоть одну-единственную зацепку, чтобы встреча, к которой он так стремился и которая неминуемо должна была состояться, прошла не впустую.

Первым в Загорины приехал Гришаев, еще два года назад под видом отдыхающего снял дачу у Светлой воды. Гришаев умел искать все: людей, информацию, потерянные или похищенные вещи, но тогда, два года назад, он пообещал Чернову только информацию.

– Все слишком призрачно, Вадим. Ты должен это понимать. – Они сидели на крыльце съемной гришаевской дачи и пили самогон. – Я сделаю все, что от меня зависит, но вряд ли я смогу ее найти.

– Я понимаю.

Он в самом деле все понимал, вот только жить с этим с каждым годом было все тяжелее, а после визита в Загорины стало и вовсе невыносимо.

– Местные молчат. – Гришаев смотрел на него сквозь запотевшее стекло штофа. Штоф был наполовину пуст. Или все-таки наполовину полон? – Информацию, которая есть в свободном доступе, ты уже и сам изучил.

– Архивы? – Чернов провел пальцем по штофу, стирая с холодного стекла испарину.

– Работаю над этим. – Гришаев полулежал в плетеном кресле в расслабленной, совершенно сибаритской позе. Если бы кто-нибудь посторонний увидел его в этот момент, то непременно принял бы за очередного бездельника из приезжих. Наверное, так и было задумано. Вот только самому Чернову никак не удавалось расслабиться.

– Может быть, хотя бы намек? Может быть, он сказал хоть что-нибудь?

– Он ничего не сказал. Ни на одном из бесчисленных допросов. Он все отрицал, несмотря на почти неопровержимые улики. – Гришаев покачал головой. – Я читал все протоколы допросов.

– А местные?

– А местные рассказывают сказки. Ты веришь в сказки, Вадим?

– Какие именно?

– Про призрачного огнеглазого зверя, что рыщет по берегам здешнего озера, про русалок, что в этом озере резвятся. К слову, зверя не видели уже много лет, с тех самых пор, как он напал на одного из здешних бизнесменов, и у меня есть основания предполагать, что это был самый обычный волк. Ну, может, не самый обычный, чуть крупнее обычного, но у страха глаза велики. А вот русалки… – Гришаев задумался.

– А русалки, в отличие от огнеглазого зверя, существуют на самом деле? – Тогда, два года назад, Чернову не нравились эти разговоры про русалок. От Гришаева он ждал чего-то более приземленного и практичного, а не перепевов местного фольклора.

– Русалок, может, и не существует, но Темную воду местные до сих пор предпочитают обходить седьмой дорогой. – Гришаев подался вперед, снова потянулся за штофом. Движения его оставались такими же расслабленными, но взгляд был сосредоточенным и самую малость задумчивым. – Признаюсь, все эти легенды меня увлекли настолько, что я решил копнуть чуть поглубже.

– Что нарыл? – спросил Чернов с невеселой ухмылкой.

– Эти байки про зверя и русалок вовсе не новодел. Упоминания о Темной воде и водящейся в ней нечистой силе я нашел в документах почти трехсотлетней давности. Пришлось обаять директрису краеведческого музея, чтобы добраться до архивов. И знаешь, что любопытно?

– Что? – Чернов наблюдал, как друг ловко разливает самогон по рюмкам.

– Из года в год в здешних краях повторялась одна и та же история. Сразу после Троицы, в конце русальей недели…

– Какой недели?

– Русальей. Это из славянской мифологии. Предполагается, что во время русальей недели русалки могут выходить из воды на берег.

– И? – Гришаев и народное мифотворчество – до чего же несочетаемые вещи!