Убийство Командора. Книга 1. Возникновение замысла

– А что вообще намерен делать господин Мэнсики?

Командор слегка пожал плечами, и между его бровями возникла очаровательная морщина. Командор стал чем-то похож на Марлона Брандо в молодые годы. Вряд ли он смотрел фильм Элии Казана «В порту», но нахмурился он точь-в-точь как Марлон Брандо. Откуда мне было знать, насколько обширен у него «гардероб» обликов и черт лица?

– Об «Убийствах Командоров» Томохико Амад мы можем поведать вам, судари наши, до крайностей немного. Почему? Сути тут в аллегориях и метафорах, в тропах. Что суть аллегории и метафоры, не нужно объяснять словами. До сих нужно дойти своими умами, – произнес Командор и почесал мизинцем за ухом – так иногда делают кошки перед дождем. – Однако скажем вам, судари наши, вот что. Сие мелочи, но завтра вечерами зазвонят телефоны. Позвонят дружища Мэнсики. И лучше дать ему ответы, хорошенько-хорошенько подумав. Сколько ни думайте-с, ответы ваши в результатах нисколько не станут другими, но все ж лучше хорошенько-хорошенько подумать.

– И еще очень важно дать понять собеседнику, что я все хорошенько-хорошенько обдумываю. Так ведь? Правильнее будет вести себя так.

– Да, все верно. Отказаться от первых предложений – сие железные правила ведений дел. Вредов не суть будет, если сие запомнить, – сказал Командор и опять захихикал – похоже, сегодня он в неплохом расположении духа. – Кстати, хотели спросить. Клиторы. К ним что, так интересно прикасаться?

– Мне кажется, это не совсем то, к чему прикасаются потому, что интересно, – признался я.

– Глядим со сторон, но взять в толки не можем.

– Мне кажется, я и сам толком не понимаю, – ответил я. Выходит, даже идея понимает далеко не все.

– Как бы там ни было, нам пора, – произнес Командор. – Суть и другие места, куда нам нужно заскочить мимоходами. Свободных времен в обрезы.

И Командор исчез. Так исчезал Чеширский Кот – постепенно, частями. Я сходил на кухню, приготовил простой ужин и поел. И попробовал представить себе, что это за место, куда идее нужно «заскочить мимоходом». Но, разумеется, тщетно.



Как и предсказал Командор, назавтра вечером, в начале девятого, позвонил Мэнсики. Первым делом я поблагодарил его за недавний ужин.

– Все блюда были просто великолепны.

– Что вы, что вы, это вам спасибо – составили мне приятную компанию.

Затем я сказал спасибо за вознаграждение, которое оказалось больше обещанного.

– О чем вы? Это сущая мелочь. За такую-то прекрасную картину? Выбросьте из головы, – скромно произнес Мэнсики. После такого обмена любезностями повисла пауза. – Кстати, о Мариэ Акигаве, – непринужденно начал Мэнсики, будто заговорил о погоде. – Помните о моей просьбе написать ее портрет?

– Конечно.

– Когда вчера с этим обратились к самой Мариэ Акигава… вернее, предложение, как это ни невероятно, сделал ее тетушке руководитель Школы художественного развития господин Мацусима – и девочка согласилась позировать.

– Вот как?

– Поэтому… если вы сами согласны писать ее портрет, считайте, что к этому все готово.

– А вам не кажется, что Мацусима-сан может странно воспринять вашу причастность к этому разговору?

– В таких вопросах я всегда весьма осторожен. Не беспокойтесь. Господин Мацусима считает, что я выступаю в роли вашего так называемого патрона. Конечно, если это вас никак не оскорбляет…

– Мне безразлично, – сказал я. – Однако до чего же легко согласилась девочка – такая вроде бы молчаливая, спокойная, немного застенчивая…

– Признаться, ее тетушка сначала была против. Мол, что хорошего в том, чтоб быть натурщицей у какого-то там художника. Вам, конечно, это может показаться оскорбительным.

– Нет. Как раз таково мнение обывателей.

– Однако сама Мариэ, говорят, весьма заинтересовалась. Если только вы согласитесь ее писать, она с радостью станет вам позировать. В итоге она-то свою тетушку и уговорила.

Интересно, почему? Может, сыграло какую-то роль, что я изобразил ее на доске? Но рассказать об этом Мэнсики я не решился.

– Мне кажется, все складывается идеально, нет? – произнес Мэнсики.

Я задумался – неужели и впрямь все идеально? Мэнсики ждал, что я ему на это скажу.

– Не могли бы вы подробнее рассказать мне, как складывался весь разговор?

– Просто. Вы ищете модель для своей картины. Мариэ Акигава, которой вы преподаете в кружке, – самая подходящая натурщица. Поэтому через руководителя Школы художественного развития господина Мацусимы сделали предложение тетушке девочки – ее опекунше. Вот такое либретто. Мацусима-сан лично поручился за вашу порядочность и ваш талант, сказал, что вы – безупречный человек и увлеченный педагог, а также одаренный перспективный художник. Мое имя не прозвучало ни разу. Я тщательно в этом убедился. Разумеется, позировать девочка будет одетой и в присутствии тетушки. Они согласились с одним условием – сеансы вы будете заканчивать до полудня. Ну как вам это?

Следуя совету Командора отказаться от первого предложения, я решил несколько притормозить развитие событий.

– Условия как условия. Однако могу ли я еще немного подумать над самим предложением?

– Конечно, – спокойно ответил Мэнсики. – Думайте, сколько потребуется, я вас ничуть не тороплю. Писать картину-то все равно вам, не захотите – ничего и не будет. Я лишь позвонил вам сказать, что абсолютно все к этому готово. И вот еще что – возможно, об этом говорить еще рано … но на сей раз я намерен отблагодарить вас за эту свою просьбу значительно.

До чего же шустро у нас все задвигалось, подумал я. Так быстро и умело, что диву даешься. Как мяч катится с откоса… Я представил себе Франца Кафку, который поднимался по склону, сел где-то посередине и наблюдает, как катится этот мяч. Нужно быть осмотрительным.

– Дайте мне еще пару дней, – попросил я у Мэнсики. – Думаю, через два дня я буду готов дать ответ.

– Хорошо. Тогда я вам и перезвоню, – ответил тот.


На этом беседа наша завершилась.

Однако, говоря откровенно, откладывать ответ еще на два дня необходимости не было. Для себя я уже все решил. Мне и самому уже хотелось писать портрет Мариэ Акигавы. Кто б ни пытался меня удержать, я все равно взялся бы за эту работу. А о двухдневной отсрочке я попросил лишь по одной простой причине: уж очень не хотелось мне подстраиваться под ритм, задаваемый Мэнсики. Инстинкт – а вместе с ним и Командор – подсказывал мне потянуть время, чтобы, не торопясь, сделать вдох поглубже.

«То же, что носить воду в дуршлаге, – как-то так же говорил мне Командор? – Класть на воду дырявую вещь негоже».

Тем самым он на что-то намекал – на что-то впереди.





29

Может быть заключенный в том неестественный фактор




Два дня я провел за тем, что попеременно разглядывал две картины: «Убийство Командора» Томохико Амады и свою – портрет мужчины с белым «субару-форестером». «Убийство Командора» теперь висело на белой стене в мастерской. «Мужчина с белым „субару-форестером“» стоял в углу, развернутый лицом к стене – лишь когда я на эту картину смотрел, возвращал ее на мольберт. А когда я не разглядывал картины – просто читал книгу, слушал музыку, готовил еду, делал уборку, полол сорняки во дворе, гулял по окрестностям, чтобы убить время. Настроения браться за кисть не возникало. Командор тоже не появлялся и хранил тишину.

Гуляя по горам, я попытался найти такое место, откуда было бы видно дом Мариэ Акигавы, но сколько б я ни бродил, ничего похожего на него не приметил. Из дома Мэнсики по прямой казалось, что он должен располагаться где-то поблизости от моего, но он хорошо прятался в складках рельефа. Бродя по зарослям, я невольно остерегался шершней.

Два дня я неспешно разглядывал две эти картины попеременно и заново понял, что не ошибался в своих ощущениях. «Убийство Командора» призывало расшифровать то, что в картине было скрыто, а «Мужчина с белым „субару-форестером“» требовал, чтобы автор (то есть я) больше ничего к портрету не добавлял. Каждое из этих обращений было весьма настойчивым – по крайней мере, так мне казалось, – и мне не оставалось ничего иного, только подчиниться этим требованиям. «Мужчину с белым „субару-форестером“» я оставил как есть (хоть и пытался понять причину подобного требования), ну а в «Убийстве Командора» старался распознать истинный замысел. Однако обе картины окружала тайна – прочная, как скорлупа ореха, и сколько бы я ни старался, моих сил недоставало, чтобы скорлупу эту расколоть.

Если бы мне не предстояла работа с Мариэ Акигавой, я бы проводил все свои дни, сравнивая две эти картины. Однако на второй вечер раздался телефонный звонок, и я вырвался из этого заклятого круга.

– Ну как, приняли решение? – сразу спросил Мэнсики, как только мы покончили с приветствиями. Разумеется, он в первую очередь имел в виду, соглашусь я писать портрет Мариэ Акигавы или нет.

– По сути, я склоняюсь к тому, чтобы принять ваше предложение, – ответил я. – Только у меня есть одно условие.

– Какое же?

– Мне трудно представить, какой получится картина. Когда я увижу Мариэ Акигаву перед собой, возьму кисть в руку – тогда и начнет проявляться стиль. А вдруг у меня не найдется свежих замыслов, и работа останется незавершенной? Или же я портрет завершу, но он мне не понравится? Или не понравится вам, господин Мэнсики? Поэтому я хочу писать эту картину для себя – а не потому, что вы мне ее заказали, попросили о ней или подсказали замысел этой работы.

Выдержав паузу, Мэнсики заговорил, словно бы уточняя:

– Иначе говоря, если вас не устроит готовая работа, она ни за что не попадет в мои руки? Вы именно это хотите сказать?

– Такая вероятность не исключена. Во всяком случае, я хочу, чтобы вы полностью доверились моему решению, как поступить с готовой картиной. В этом и заключается мое условие.

Мэнсики задумался, после чего сказал:

– Похоже, мне не остается ничего, кроме как сказать «йес»? Ведь иначе вы не возьметесь за работу, так?

– При всем уважении к вам – да.

– Иными словами, вы желаете быть творчески свободнее? Или же вас обременяет то, что за работу вас вознаградят?

– Думаю, и то, и другое понемногу. Мне важнее естественность моего настроя.

– Хотите стать еще естественней?

– По возможности – исключить из этой работы все неестественные факторы.

– Что это значит? – Голос его, похоже, отвердел. – В моей просьбе написать портрет Мариэ Акигавы вы ощущаете какую-то неестественность?

«То же, что носить воду в дуршлаге, – говорил Командор. – Класть на воду дырявую вещь негоже».

Я ответил:

– Должен вам признаться, что хотел бы сохранить наши с вами отношения бескорыстными – чтоб мы оставались, так сказать, на равных. Отношения на равных с вами – может, это покажется нескромным…

– Отчего ж? Равные отношения между людьми – это нормально. Можете говорить, не стесняясь.

– В общем, мне бы хотелось написать портрет Мариэ Акигавы по собственной инициативе – чтобы вы, господин Мэнсики, изначально не были бы в это никак вовлечены. Иначе у меня может не возникнуть верного замысла, я окажусь спутан по рукам и ногам и осязаемо, и нет.

Мэнсики немного подумал и сказал:

– Вот, значит, как? Хорошо, я все понял. Будем считать, что моей просьбы не было. О вознаграждении, пожалуйста, забудьте. Я действительно поспешил с разговором о деньгах. Как поступить с готовой картиной, обсудим позже, когда вы мне ее покажете. В любом случае я, разумеется, в первую очередь уважаю вашу волю – волю творца. Однако, что вы скажете насчет моего другого пожелания? Помните, о чем я?

– Вам бы хотелось как бы случайно заглянуть в мастерскую, когда я буду писать там портрет Мариэ Акигавы?

– Да.