V-Wars. Вампирские войны

– Муни, – говорит он. – Ребенок растет с поразительной скоростью, намного быстрее, чем при обычной беременности. Настоятельно рекомендую съездить в клинику на УЗИ.

Она трясет головой.

– Это невозможно. Даже если государство покроет расходы, в чем я очень сомневаюсь, из-за этого может подняться шумиха. Мы ведь только что говорили, к чему это может привести.

Она пожимает плечами и ей хочется как-то передать то ощущение благополучия, которое охватывает ее в последние дни.

– Чувствую я себя великолепно. Правда. Ребенок растет быстро, ну и пусть. Я могу скрывать его еще немного, но задержать рост не могу. – Она смотрит на врача в упор. – Уж каким родится, тут ничего не изменишь.

Он направляется к двери, но на пороге грустно смотрит на нее.

– Ты уверена, Муни? Абсолютно уверена? Потому что я понятия не имею, чем это может обернуться.

Она кивает.

– Да. Мама Гасо вчера смотрела старый фильм, и там главная героиня, блондинка, пела французскую песню, все время повторяя одну строчку. Теперь от этой дурацкой строчки никак отвязаться не могу: «Que sera, sera».

– Дорис Дэй, – говорит он. – «Будь, что будет».

Муни снова кивает.

– Да, точно.





Мусор. Часть 4





Джонатан Мэйберри


– 14 –




Департамент полиции Нью-Йорка, шестой участок.

12 октября, 17:51.

За один день до события В.



– Вас избили? – спросил Суонн.

Фэйн пожал плечами:

– А вам не все равно?

– Нет.

– Вранье. Всем наплевать.

– Вам не все равно, Майкл, – заявил Суонн. – Вы явно не хотите, чтобы вас казнили, не хотите умереть. Допустим, тогда, в запале, в ужасе от содеянного, в окружении полицейских вы могли желать смерти, но потом… сейчас… умирать вам явно неохота.

– Наверное.

– И что это значит?

Фэйн снова пожал плечами.

– Я-то, может, и хочу умереть, но он нет.

– Он?

– Он, оно, хрен его знает, как назвать. Та тварь у меня внутри. Та сволочь, что убила девять женщин. Боже.


Суонн наклонился вперед, и внезапно увидел наложение двух изображений в полупрозрачном зеркале – своего собственного отражения по одну сторону и Фэйна по другую. При таком освещении его собственное лицо выглядело бледным и призрачным, как и лицо напротив. Неприятное открытие. «Только этого еще не хватало», – подумал Суонн, откинулся в кресле и закинул ногу на ногу.

– Майкл, говоря о какой-то «твари», что вы имеете в виду? Вам мерещатся голоса?

– Нет, ничего подобного.

– Тогда что это? Объясните.

Фэйн вдруг вскочил и подошел прямо к стеклу, остановившись так близко, что оно запотело от его дыхания.

– Слушай, ублюдок, ну давай, говори уже! Что ты там надумал? Что решил?

Фэйн стукнул по стеклу ладонями так сильно, что оно задрожало в раме.

– Кто я такой?

– Майкл…

Фэйн снова стукнул по стеклу. Сильнее. Дверь комнаты наблюдения открылась, и туда ворвались детективы Шмидт и Янофф.

– Что тут, черт возьми, происходит? – спросил Шмидт, но Суонн сделал им знак молчать.

– Давай! – заорал Фэйн и снова с такой силой врезал по стеклу, что, казалось, задрожала вся стена. – Выскажи свое профессиональное мнение, ты, самодовольный козел. Что за тварь в меня вселилась? Чудовище? А? Я что, треклятый вампир?

Еще удар по стеклу.

Суонн прикрыл микрофон и прошептал Шмидту:

– Он может разбить стекло?

– Да ну, – сказал Янофф. – Это каленое стекло полдюйма толщиной. По нему стулом можно врезать, и ничего…

– Кто я? – кричал Фэйн и снова и снова лупил по стеклу.

В местах ударов стекло вдруг покрылось паутиной трещин.

Фэйн замер. Суонн и детективы тоже.

Фэйн отшатнулся и оглядел руки. Никаких следов. Потом поднял глаза на трещины, как будто видел, что происходит за стеклом. Он было повернулся, чтобы отойти, но вдруг застыл, дрожа всем телом от внутреннего напряжения. С жутким яростным ревом Фэйн бросился на стекло и врезал по нему еще раз.

Оно разлетелось вдребезги, Суонн и Янофф со Шмидтом шарахнулись назад, прикрывая лица руками от осколков. Кусками закаленного стекла им посекло плечи, руки и ноги. Порезы были неглубокие, но Суонну показалось, что на нем не осталось живого места. Под градом из миллионов осколков он попятился, рухнул на составленные в ряд кресла и, не удержавшись, сполз на пол. Один из осколков, острый и узкий, словно лезвие меча, вонзился Яноффу в правое бедро до самой кости. Тот вскрикнул и свалился, обливаясь кровью из зияющей раны.

Только Шмидт устоял на ногах. Суонн и Янофф находились ближе к стеклу и своими телами закрыли его от серьезных ран. У него тоже текла кровь, но он со стоном распахнул пиджак и выхватил из кобуры пистолет.

– Стой! – взревел Шмидт. – Стой, сукин сын, пристрелю!

Фэйн уже застыл на месте, потрясенный таким невероятным эффектом и тем, что это все означало. Он замер с поднятыми руками, широко расставив ноги, и так и стоял с открытым ртом, выпучив глаза.

– Господи… – глухо, обреченно выдохнул он в полном отчаянии.

– Господи, – эхом повторил Суонн, глядя на него.





– 15 –




12 октября, 3:18.

Нью-Йоркская пресвитерианская больница.

Ноль дней до события В.



Суонн сидел на краю каталки в больничной робе и носках. Болело все: тело, голова, душа. С тех пор, как в распахнутые двери комнаты допросов и наблюдения ворвались орущие толпы вооруженных полицейских, прошло девять часов с небольшим.

Фэйн не сопротивлялся, но копы все равно навалились на него с дубинками, сшибли на пол и связали по рукам и ногам пластиковыми стяжками. Один из офицеров стоял над ним с тазером, мол, пошевелись только. Лицо Фэйна было в крови, что текла из раны на голове и из носа.

Он все вопил не переставая, но не затем, чтобы его освободили, а просто вопил.